Полудержавный властелин (СИ) - Соболев Николай Алексеевич - Страница 30

Очень много книг и записей, что неудивительно, монастырь по факту центр технополиса и растущего пучка школ. Кроме молитвенного стояния, монахи тянут до фига задач, в первую голову учебных и логистических — свой конный двор, свои возчики, а как еще ругу[i] свозить, труждающихся питать? Поварня большая — готовят ныне не только для себя, но и для отроков, и учителей, и тех, кто на дворах работает.

— Не много ли учеников ныне набрали? — поделился сомнениями Никула.

— Много не мало, — взъерошенно парировал Феофан.

— Само собой, да только всех обустроить, прокормить, одеть надо…

— Ничего, отцы, недолго терпеть осталось.

Оба повернули головы ко мне, ожидая, как обычно, очередную новацию. И я не подвел.

— Мыслю всех, кто сколию закончил и при деле состоит, в особое сословие выделить.

— Так все же разные!

— То так, но дело в основе у них общее, а получается, что они и не смерды, и не дети боярские. Вот пусть и будут дьяками государевыми.

— Так те, кто только читать-писать выучился, какие из них дьяки?

— Писцы государевы. Глядишь, кто из них до дьяков дорастет, так что вместях в одном сословии будут.

— Тогда надо номикосам задание дать, чтобы вписали в уставные грамоты и Судебник про дьяков.

— А как же, — улыбнулся я такой предусмотрительности и процитировал, — аще кто государева писца али дьяка, по государеву делу посланного, без помощи оставит, с того вира.

— А если изобидит?

— Тому кара.

Выбраться из монастыря сразу не получилось — настигли меня князь Патрикеев да боярин Добрынский. Первый у меня рулил всей дипломатией, а второму я поручил особо надзирать над Казанью.

— Мустафа Казанский грамотку прислал, челом бьет, — доложил причину переполоха Патрикеев.

— Так что ж вы сами не разобрали?

— Пушек нового образца и зелейного припасу просит, — объяснил Добрынский.

Это да, пушки отпускают только с нашей с Димой визой, на всех не напасешься. А Мустафу я понимаю — он только что с опорой на русские силы подавил еще один мятеж в Казани. Причем подавил Шемякиными методами, с добавлением восточной жестокости — никого не щадил. Цели-то он, конечно, добился, в ханстве тишь да гладь, но многие сильные роды ослаблены, а при нравах в Степи это попросту опасно, и Кичи-Мухаммед, и Сеид-Ахамат могут не упустить шанса, вот и просит пушек.

Будь Мустафа православным, я бы рискнул, а так… утекут наши секреты, как пить дать утекут.

— Пушек ему, сироте казанской…

Бояре гыгыкнули.

Ну вот, опять.

Я построил уже два каменных собора, вся Москва молится в них и радуется, но никто не назвал меня «Василий Строитель». Я (ну, вместе с Димой) присоединил старинные русские земли — но никто не назвал меня «Василий Объединитель». В конце концов, я поднял доходы княжества, но никто не назвал меня, как пращура, «Василий Калита». Но стоило один раз брякнуть знакомую с детства присказку…

И привет — Василий Острослов.

Давеча когда про одну ногу здесь, другую там говорил, пушкари лыбу давили и хихикали про себя, тоже в народ уйдет. Да тут чего не ляпни — все свежак! Я вон, древние анекдоты Ремезу переиначиваю, так ему, негодяю, за них что у Козели, что у Коранды, что каком другом заведении всегда и нальют, и закуску выставят. Но толк тоже есть — поржут, напьются, языки развяжут, а Ремез на хвосте принесет. Так сказать, канал обратной связи и опрос общественного мнения в одном лице.

Ладно, с пушками думать надо. Гарнизон, что ли, в Казани поставить? Но тогда граница растянется…

В мыслях вернулся на Пушечный двор, где меня порадовали свежеотлитыми солдатиками. Я уж не стал дожидаться, пока их покрасят, схватил пяток и домой, Юрку порадовать.

Но Юрка уже спал и видел десятый сон — и то, сколько я на Яузе провозился? И это я еще в мыльную избу не заехал, как собирался, там нынче Ванька Молчанов рулит. Батьку его я с мыльным амбаром в Леоново оставил, а вот экспериментальную часть перенес сюда, где умных людей побольше и всяких веществ тоже хватает.

— Ну вот, а я ему игрушку новую привез, — пожалился я Маше, дождавшейся меня у кроватки сына.

— Завтра наиграется, — улыбнулась наконец жена.

Ну и славно. Завтра Ремез ему новых сказок нарасскажет, про неведомого еще тут Ивана Царевича и Елену Прекрасную, завтра довезут покрашенных солдатиков, и все будет хорошо.

Зашел я поглядеть и на Ваньку — тот тоже спал, пуская пузыри и сжимая в ручонке любимую погремушку, бычий пузырь с сушеным горохом.

Повечеряли мы с Машей, да и баиньки, стемнело уже. Лежал и думал — Василий Острослов, надо же. Хорошо еще не Кощунником или Глуменником окрестили. Хотя черт их знает, втихую-то могут и так звать. Надо бы Ремеза с Никифором настропалить, узнать.

[i] Руга — регулярная помощь казны или землевладельца монастырю хлебом, солью или другими продуктами.

Всю неделю после Яблочного Спаса стояло вёдро. Мы мотались по Берегу и обливались потом, а у меня в голове звучало «Причиной аномально жаркой погоды в регионах Центрального федерального округа стали теплые воздушные массы на на западной периферии африканского циклона». Ну, или аравийского. Но в силу отсутствия метеорологической службы нет у нас никаких циклонов, все проще — жару бог послал.

И потому надо молиться, чтобы не выжгло посевы, чтобы не случилось пожаров, чтобы не пала на землю засуха… А когда льют дожди неделями — молиться, чтобы не вымочило рожь, чтобы не затопило деревни, чтобы не сгнили от сырости припасы… Слишком слаб пока человек по сравнению с природой, вот и приходится бить поклоны у икон, применять своего рода психотерапию — надоедать богу комариными просьбами. Словно нет у бога других забот, чем два градуса температуры в медвежьем углу заштатной планетки третьесортной галактики.

Хотелось бы, конечно, чтобы эта жара стала окончанием того самого малого ледникового периода, но это вряд ли. Глобальные изменения климата за год не происходят, тут лет бы за сто управиться.

Объехали мы несколько крепостей и станиц по Берегу, посмотрели на новые стены и башни в Коломне, не обошлось и без княжеского суда — как же, «вот приедет барин, барин нас рассудит» вовсе не Некрасов придумал. Истцам не надо тащиться до высшей судебной инстанции, она (в моем лице) уже здесь. Ну и волокли на разбор все, что не попадя: имущественные споры, старинную вражду, лишние или невыполненные повинности. Хорошо я собой грека-номикоса взял, с обстановкой знакомится, он полдюжины интересных дел записал. А вот парочку сутяжников я сослал в пермские края — пусть там решат, стоило ли таскаться по всем судьям с делом, которое очевидно можно решить полюбовно. Но нет, пошли на принцип. Ну и я следом тоже на принцип пошел.

Уже во владениях шурина, под Серпуховом жара достала так, что я плюнул на традицию не лазать в воду после Спаса и с малой свитой метнулся к Оке. Рынды мигом сыскали мелкое место, мы разом поскидали пропотевшие рубахи и с гиканьем кинулись в воду. Чуть ниже по течению коноводы расседлали и загнали в реку повеселевших лошадей.

Под жизнерадостные крики молодых балбесов я наплавался, наплескался и вылез не бережок. Орали и дурачились рынды, ржали и фыркали кони, тело дышало и малость отошло от жары. Лепота…

Так и грелся бы дальше, да из прибрежных кустов на микропляжик выехали четверо всадников. Один на крупном жеребце, при полном параде, несмотря на жару: суконный кафтан, шапка, сабля на боку. У остальных татарские лошадки, да и одежка у них попроще, и сапоги поплоше. Видать, местный сын боярский или какой еще мелкий начальник, с послужильцами.

— Сторожа говорят, здесь чужие людишки вертятся, — начал он с ходу.

— Бывает вертятся, бывает крутятся, всяко бывает… — лениво ответил я, поворачивая под солнце необсохший бок.

— Голова послал, проверить.

— Проверяй, — после купания, смывшего пот и дорожную пыль, спорить и тем более вставать совершенно не хотелось.