Прямой наследник (СИ) - "Д. Н. Замполит" - Страница 38

Голтяй солидно кивнул. По-хорошему, его бы придать Кречетникову в помощь, но это уже настолько поперек всех обычаев и традиций, что однозначно взбунтуется. Значит, зайдем иначе.

— Объявите на Торгу, что тверской мастер Кречетников слово великого князя исполняет, чтоб всяко ему помогали.

Ну и поехал в Ростов с малой дружиной, нанести визит маман. Помимо Гвоздя-Патрикеева ехал с нами и Образец-Добрынский, прозванный так за необыкновенное сходство с отцом, Федор Андреичем. Звали парня, как и меня, Василием, было ему лет тринадцать и он так гордился оказанной ему честью и рвался вперед, что ехавшему с нами отцу приходилось его все время одергивать. И только когда ему доверили везти тул с допросными листами, остепенился.

Еще с нами ехал доверенный келейник Герасима с письмом к ростовскому владыке.

А я решал кадровую задачу. Суздалец мало того, что опознал лиходея, еще и неплохо показал себя при опросах, как и Чешок, но боярин вообще мужик на редкость толковый. И вот есть у меня два кандидата на роль главы сыска, но оба не годятся. Ежели я назначу Чешка, то всем все «сразу станет ясно» — сговор, траванули Юрий Дмитрича, следствие запутали, а теперь Василий Московский в благодарность Ивана Чешка приблизил.

Суздалец всем хорош, да к тому же лет на двадцать моложе, то есть его будет легче выучить кое-каким приемчикам, известным мне с банковских времен. Но он суздалец, то есть может быть связан с Шуйскими. А это слишком опасная связь, чтобы такого человека допускать к себе близко. Нелюбие у нас с суздальско-нижегородско-шуйским домом, давнее, лет сто ему и продолжаться ему еще лет двести.

Так вот и доправились до Ростова, до епископа до Ефрема. Прочел он грамотку от митрополита, пошевелил полуседыми бровями, чуть было не зачесал в потылице, но вовремя спохватился и руку с полдороги к затылку перевел на лоб и перекрестился.

В пристроенном к Устретеньскому монастырю тереме Софьи уже творился шум и гам, московские ратники всех, кто попадался под руку, вышвыривали на двор и сгоняли в угол. Там уже сидели и лежали на земле те, кто рискнул оказать сопротивление, сверкая побитыми мордами и баюкая вывернутые руки. Один так вообще успел за саблю схватиться и теперь валялся без сабли прямо посреди лужи натекшей с него крови. Простые нынче времена да суровые — попробуй вякни чего поперек сыну боярскому «при исполнении», живо клинком располосуют.

На урундуце — площадке крыльца уже не осталось никого из Софьиных и я, прыгая через ступеньку, взлетел наверх и дальше, сквозь растворявшиеся передо мной как по мановению двери, в крестовую палату, куда привели маман.

Сдала она за последний год сильно, ей и так почти шестьдесят пять лет, да тут еще любимый сынок Васенька в глушь загнал, от привычных дел отстранил, оставив только вышивальщиц да прочих мастериц. То есть была себе великая княгиня, хоть и вдовствующая, рулила почитай целой страной, а ныне только пелены да пологи в монастыри шьет, больше и заняться нечем. Сгорбилась, ссутулилась, да еще платком замотана так, что я попервоначалу чуть не обознался, блеска в глазах прежнего нет, но злость осталась. Вот прям классическая бабка со скамейки у подъезда, — сделать уже ничего не может, только шипит и числит всех наркоманами да проститутками.

— По здорову ли… — начала маман дребезжащим старческим голосом.

— По здорову, спаси бог, — я не стал разводить политесы и сразу брякнул на стол кожаный тул с допросными листами, раскрыл и вытащил протоколы.

— Вот.

— Что это? — махнула маман ближней боярыне принять листы.

Та было сунулась вперед, но я отвел руку.

— Не стоит, — и повернулся к боярыне и стоявшей у нее за спиной чернавке, — пошли вон, с матерью говорить буду.

В слезы маман ударилсь сразу же, столо мне выкатить предъяву. Рыдала, но краешком глаза косилась — как сыночек реагирует? А я реагировал плохо, добивал ее показаниями и суздальца, и выбитыми из лиходея на дыбе, и прочими.

— Зачем? — наконец задал я главный вопрос.

— Чтобы никто не смел у тебя великий стол оспаривать! — неожиданно твердо сказала Софья.

— А Дмитрий? К нему тоже подсылала?

Маман поджала губы и отвернулась, совершенно по старушечьи вытирая глаза кончиком расшитого платка-убруса.

— А о том, что меня дядеубийцей посчитают, не подумала? Кого к Дмитрию слала, говори! — рявкнул я, не сдержавшись.

Софья зарыдала в голос, я вернулся к двери, приоткрыл и коротко потребовал воды.

К вечеру Ефрем закончил пострижение маман под именем Ефросиньи, жилье ей выделили в самом монастыре, подворье, отстроенное рядом, пошло как вклад. Челядь, приживалок, чернавок, сенных боярынь разогнали за исключением трех, согласившихся постричься вместе со своей хозяйкой. Игуменье монастыря настрого наказали пресекать всякую переписку и гостей. И в Литву к Шемяке помчался третий гонец, уже с деталями и подробностями.

На обратном пути у Переславля Добрынские свернули по свои вотчины, что на полпути к Суздалю. Мы же никак не могли миновать Троицу, посмотрели на мои экономические эксперименты и уже спокойно доехали до Москву куда, как оказалось, слухи о пострижении Софьи добрались раньше нас самих. Вот интересное дело, ни тебе телефона, ни мессенджеров с электропочтой, ни даже завалященького телеграфа, а случись чего — назавтра вся Русь знает! Чудеса, да и только.

Народ московский кланялся да шапки ломал, когда мы ехали мимо, не по обязанности, а со всем уважением — правильно князь поступил, нашел и покарал убийцу дяди, но родную кровь не казнил, а запер в монастыре. И сдается мне, что я сдал некий важный экзамен и никак больше не «Васенька».

Глава 15

Сейчас мы будем вас убивать и грабить

Кто из многочисленных татарских царевичей пошел ополониться на Русь, я так и не понял, именем Нурдавлет, а чей он сын-брат, сам черт ногу сломит. Потомков Чингиза, кто имел право называться «царевичем» развелось как у нас князей, куда ни плюнь — непременно в титулованную особу попадешь. Тем более в нынешних раскладах, когда и собственно «царей» в Орде аж трое — Улу-Мухаммед и его противники Кичи-Мухаммед и Сеид-Ахмат. Первые двое вообще тезки, Улу и Кичи — приставки «большой» и «малый», чтобы как-то их различать.

Количество набегов строго зависело от крепости власти в Сарае — сильные ханы проводили политику «Это наша корова и мы ее доим» и никому не позволяли резать курицу, несущую золотые (вернее, серебряные, с золотом у нас традиционно плохо) яйца. Так что последние десятилетия татары на Руси появлялись исключительно «по приглашению» князей, подсадить на стол или принять участие в усобице; набеги, если и случались, то мелкие, силами какого-нибудь забубенного мурзы и лишь на самое приграничье.

И беда не в том, что жгут и зорят все подряд, а в том, что угоняют людей, коих и так до слез мало в громадном лесном краю от студеного моря до степи. Гонят полон в Сарай и в Кафу, режут по дороге обессилевших и обезножевших наравне с угнанной скотиной, отчего за каждым отрядом идут стаи волков и летит воронье. Выживших продают за бесценок перекупщикам, а уже они и туркам, и генуэзцам, и даже византийцам, всем нужны рабы, гребцы и слуги. Кого-то успевает выкупить из неволи епископ Сарский, но мало, мало таких и пока не встанет прочный барьер набегам, серьезно развивать экономику можно только на севере, у Белозера или Вологды, куда не достают татары. Но там холодно и там не родит хлеб…

Вот в бардаке ордынского троецарствия, да еще и с непонятной пока позицией Литвы, нашелся ухарь, решивший, что раз верховной власти нет, надо пользоваться, собрал мурз и беков, да тронулся в набег. И как бы это не первый звоночек — вертикаль власти в степи разбалтывается и жди теперь других таких же ухарей. Все в мире связано, все уравновешено — бардак в Орде хоть и дает возможность задерживать выплату выхода, а то и вовсе не платить его, но требует вкладываться в оборону южных рубежей.