Сталин. Путь к власти - Емельянов Юрий Васильевич - Страница 136
- Предыдущая
- 136/146
- Следующая
Оппозиционеры увидели в сталинских заявлениях 1928 года новые возможности для своих политических комбинаций. Но изменение Сталиным задач объяснялось вовсе не желанием пойти навстречу оппозиции или его «запоздалым прозрением», а быстро менявшейся обстановкой, особенно в хозяйственной сфере. Перечислив резкие перепады в экономическом положении страны в течение 1920-х годов («экономический крах в 1921 году, голод зимой 1921—1922 года, бесконтрольная инфляция 1922—1923 годов, постепенная стабилизация цен в 1923 году, забастовки летом 1923 года, быстрое возрождение промышленности в 1923—1924 годы, засуха и неурожай 1924 года, рост цен на сельскохозяйственную продукцию в 1924—1925 годы, отличный урожай 1926 года, хороший урожай 1927 года, но резкое сокращение хлебозаготовок, очереди за хлебом весной 1927 года, сокращение производства зерна и новые проблемы на рынке в 1928 году»), американский советолог Джерри Хаф справедливо подчеркивал, что «для любого советского руководителя было бы глупо проповедовать все время одну и ту же политику…»
Откликаясь на изменения в хозяйственной конъюнктуре, правительство было вынуждено постоянно корректировать свою экономическую политику. Обращала внимание на обострение тех или иных проблем и оппозиция и резко критиковала правительство за их игнорирование или неадекватное реагирование на них. Хотя предложения оппозиции по выходу из кризисных ситуаций зачастую носили демагогический характер, они не всегда были ошибочными, и руководство не раз фактически признавало их правоту. Поэтому в 1923 году Сталин фактически принял критику оппозиции об усилении бюрократизма и нарушении норм внутрипартийной демократии. Поскольку же на протяжении нескольких лет оппозиция строила свои платформы на критике рыночных отношений, которые, по ее оценке, угрожали завоеваниям пролетариата, то фактический призыв Сталина свернуть нэп совпадал с лозунгами оппозиции.
Однако о каком-либо политическом сближении Сталина с троцкистами и зиновьевцами не могло быть и речи. Верность Сталина строительству социализма в одной стране являлась непреодолимым барьером для его объединения с теми, кто рассматривал нашу страну лишь как второстепенный придаток к мировой революции. Поэтому неудивительно, что даже в самый разгар борьбы против Бухарина и его сторонников в конце 1928 года Сталин не стал искать поддержки у оппозиции, а в аналитической записке «Докатились», написанной в конце 1928 года, объявил, что своим выступлением 7 ноября 1927 года «троцкистская оппозиция показала, что она порывает не только с партийностью, но и советским режимом». Сталин утверждал: «В течение 1928года троцкисты завершили свое превращение из подпольной антипартийной группы в подпольную антисоветскую организацию». Исходя из этого, Сталин объявлял, что «между бывшей троцкистской оппозицией внутри ВКП(б) и нынешней антисоветской троцкистской подпольной организацией вне ВКП(б) уже легла непроходимая пропасть… Поэтому совершенно недопустимо то «либеральное» отношение к деятелям подпольной троцкистской организации, которое проявляется иногда отдельными членами партии». Вскоре после написания этой записки Сталин настоял в политбюро на высылке Троцкого из СССР.
Иным же было отношение к оппозиции у Бухарина. 11 июля 1928 года, за день до закрытия июльского пленума, Бухарин вступил в тайные переговоры с Каменевым. (Впоследствии были еще две тайные встречи Бухарина и Каменева. Видимо, узнав об этих встречах, Троцкий решил в своих планах политического реванша сделать ставку на Бухарина. В письме «Откровенный разговор с доброжелательным партийцем», которое он написал 12 сентября и распространял среди своих сторонников, он объявил о своей готовности сотрудничать с Рыковым и Бухариным «в интересах внутрипартийной демократии».) Эти встречи означали, что разногласия между Бухариным и оппозицией по поводу политики в отношении крестьянства и строительства социализма в одной стране отошли для него на второй план.
Из содержания июльской беседы с Каменевым следовало, что Бухарин не столько защищал свою политическую линию, сколько старался дискредитировать Сталина в глазах собеседника. Объясняя свое обращение к политическим противникам, Бухарин утверждал, что главная опасность для страны исходит от Сталина и обусловлена его характером: «Сталин – это Чингисхан и беспринципный интриган, который все подчиняет сохранению своей власти. Сталин знает одно средство – месть и в то же время всаживает нож в спину. Поверьте, что скоро Сталин нас будет резать». Между тем было очевидно, что Сталин не мог измениться кардинальным образом за полгода, с момента идейно-политического разгрома оппозиции на XV съезде. Единственным изменением в политическом поведении Сталина за это время, на что обратил внимание и Бухарин, и многие деятели оппозиции, было сходство его оценок с заявлениями оппозиции. Однако в этом случае Бухарин должен был бы во всеуслышание, а не в «частных разговорах» клеймить Сталина как «неотроцкиста», но никоим образом не жаловаться на Сталина одному из вождей троцкистско-зиновьевской объединенной оппозиции.
Сам Бухарин объяснял свое обращение к Каменеву тем, что «политическая линия Сталина» «ведет к гражданской войне». Разумеется, если бы Бухарин считал, что курс Сталина фатально ведет к гражданской войне, то его обращение к политическим антагонистам было бы оправданным, так как тем самым он протягивал руку всем коммунистам, озабоченным нависшей над страной катастрофой. Однако очевидно, что Бухарина не устраивали ни поражение сталинского курса, чреватого гражданской войной, ни победа Сталина. Бухарин говорил: «Если страна гибнет, мы гибнем. Если страна выкручивается, Сталин вовремя поворачивает и мы тоже гибнем». Таким образом, если бы ход событий подтвердил правильность сталинской политики для всей страны, то он был бы также неблагоприятным для Бухарина. Получалось, что личные интересы Бухарин ставил выше интересов страны.
Впрочем, Бухарин не сумел скрыть чисто политиканской подоплеки своего обращения к Каменеву, когда стал рассуждать о возможности Сталина обратиться за помощью к лидерам оппозиции: «Сталин распускает слухи, что имеет вас с Зиновьевым в кармане. Он пробует вас «подкупить» высшими назначениями или назначит вас на такие места, чтобы ангажировать… Я просил бы, чтобы Вы с Зиновьевым одобрениями Сталина не помогали ему душить нас. Прошу Вас сказать своим, чтобы они не нападали на нас». Таким образом, не стремление сплотить партию и страну против «Чингисхана и беспринципного интригана», а страх, что он сам и его сторонники окажутся изолированными блоком сталинцев и троцкистов-зиновьевцев, был главной причиной того, что Бухарин пошел на контакт с лидерами оппозиции. Бухарин беспринципно отрекался от своих обвинений в адрес оппозиции, заявляя: «Было бы гораздо лучше, если бы мы имели сейчас в Политбюро вместо Сталина Зиновьева и Каменева… Разногласия между нами и Сталиным во много раз серьезнее всех бывших у нас разногласий».
Бухарин не скрывал, что теперь главной целью его политической деятельности стало смещение Сталина с поста генерального секретаря. Он говорил Каменеву: «Свою главную политическую задачу я вижу в том, чтобы последовательно разъяснить членам ЦК губительную роль Сталина и подвести середняка-цекиста к его снятию». Бухарин сожалел, что настроения в ЦК не позволяют осуществить намеченный им переворот, но не собирался прекращать свои интриги: «Снятие Сталина сейчас не пройдет в ЦК. Однако подготовка к этому идет. Планирую опубликовать в «Правде» статью с критикой Сталина, а также доклад Рыкова, в котором поставим все точки над «и». Комментируя планы Бухарина сместить Сталина с поста генерального секретаря, Коэн писал: «Очевидно, на эту должность претендовал Томский, хотя по логике вещей кандидатом на нее мог быть и Угланов, активно добивавшийся смещения Сталина».
Бухарин и его сторонники, как замечал Коэн, «в состоявшем из девяти членов Политбюро… опирались на поддержку принадлежавшего к правым Калинина и нейтралитет или нерешительность Ворошилова, Куйбышева и Рудзутака и надеялись заручиться большинством против Сталина и Молотова. Ощутимое представительство москвичей и профсоюзников также обеспечивало им большинство в Оргбюро и достаточно сильное меньшинство – двое против трех сталинистов в самом Секретариате. В случае решающего голосования в ЦК картина была бы менее ясной: Бухарин, по всей видимости, рассчитывая вначале разделить 30 голосов из 71 примерно поровну со Сталиным, если остальные останутся нейтральными».
- Предыдущая
- 136/146
- Следующая
