Вернуться - Чубченко Вера - Страница 3

Через стену разума просочились воспоминания о том дне, когда он в последний раз видел свою семью.

Гулкие шаги эхом отзывались в старой церкви. Тихий голос священника бубнил молитвы. Антуан, оглушенный двойной утратой, недвижно стоял у изножья гробов.

На похороны приехала большая семья Селин: мать, сестры с мужьями и детьми, дальние родственники. Молодые женщины поддерживали мать, вокруг суетился давний поклонник мадам Баррэ. Почему из страшного часто запоминаются совершенно непостижимые детали? Антуан, забыв почти все, кроме невыразимого горя, запомнил этого суетливого мужчину в больших очках, страдающего косоглазием. Антуан поддерживал дружелюбные отношения с семьей Селин, но общее горе не сплотило их. Семейство Баррэ держалось вместе, как стая. Они поочередно выразили соболезнования, обняли Антуана, но после этого отошли на прежнее расстояние, словно их горе не было его горем. Словно они обвиняли его в том, что Селин и Матье погибли, а он нет. В том, что он записывал саундтрек к новому фильму своего приятеля в Париже в тот злополучный день. Тело взрезала нестерпимая боль. Оно качнулось в сторону, и только усилием воли ему удалось устоять.

Его родителей не было. После известия о гибели невестки и внука у отца случился гипертонический криз, опасались инсульта. Мать осталась ухаживать за отцом. Никто не винил ее за это. Помогать нужно живым.

После службы Антуан не перекинулся и словом со священником. Сказать ему было нечего, да и охоты не было.

После гибели Селин и Матье на пожаре в их доме под Ниццей Антуан переехал к родителям в Марсель. Неприятно было чувствовать себя предметом пересудов и жалости окружающих людей.

Старики тяжело переживали смерть единственного внука и невестки, но старались не показывать вида. В разговорах тщательно избегали тем, связанных с покойными. Часто говорили о детстве Антуана, о его работе, об их проблемах со здоровьем, врачах, эффективности тех или иных лекарств. Временами на их глаза наворачивались слезы, но они продолжали улыбаться. Антуан выдержал у них только неделю. Сейчас он особенно нуждался в душевном тепле, объятиях дорогих людей, но родители сохраняли привычную внешнюю сдержанность, к которой он привык с детства. Трапезы проходили размеренно и чинно.

Громкий уличный шум врывался в окно, захлестывал лежащего на кровати Антуана. Мир не подозревал о его существовании и продолжал жить дальше – сверкающий на солнце утренней росой, радостный и взволнованный. В этом было что-то жестокое и бесчеловечное. Антуана накрывало ощущение собственной чужеродности окружающему миру. Несколько дней подряд он смотрел, как на лице неба постепенно меркнут краски, превращая день в ночь.

В доме по соседству обитало счастливое семейство с двумя ребятишками: мальчиком – ровесником его Матье и маленькой темноволосой девочкой возрастом чуть больше года. Мальчишка катался на синем велосипеде и громко звал отца или мать посмотреть на его успехи, отчего Антуан всякий раз вздрагивал. Звонкий голосок малыша, требовательный и настойчивый, напоминал сына. В саду или возле раскрытых окон спрятаться от их счастья было невозможно.

Мать уговаривала девчушку:

– Ну же, милая, скушай еще ложечку! Одну за маму, одну за папу, одну за Фернана.

Или умилялась:

– Ну, кто это у нас испачкал яблочным пюре на такую сладкую щечку?

Их беспечное счастье казалось невыносимым.

Через восемь дней после приезда Антуан засобирался от родителей. Но куда? Другого жилья, кроме дома в Ницце, пострадавшего во время пожара, и коттеджа родителей у него не имелось. И Антуан не знал, где и как он начнет жить дальше. «Дальше» – это непонятное слово. Разве может быть что-то «после» Селин? Что может быть «дальше» его Матье?

Томительное ощущение бессилия. Бессилия перед жизнью. Три последующих месяца Антуан колесил по Франции, останавливался в отелях на несколько дней и ехал дальше, нигде не находя себе приюта и успокоения. Его мучили приступы головных болей, болей в суставах, что врачи называли психосоматикой. «Воспоминания – это безысходность, которую мы постоянно переживаем» – пел по радио мужской голос. Путешествие разрушало сценографию жизни. Невозможность лукавить, укрываясь за рутинностью будней, высвечивала муки одиночества. Вдали от всяких опор, будь то привычные люди, места или предметы на поверхность поднималось все самое сокровенное и скрытое не только от посторонних глаз, но зачастую и от самого себя.

Ницца, Марсель, Сет – города на побережье, которые он так сильно любил прежде, теперь не вызывали теплых чувств.

Он слышал шуршание велосипеда Матье по Английской набережной Ниццы. Пальмы приветливо махали им листьями-веерами. По всему белому городу разноцветными пятнами алели и розовели олеандры, свешивались малиновые кисти цветов бугенвиллии, покачивались голубые соцветия неизвестного ему кустарника. Над головой висели чайки, на несколько мгновений замирали в воздухе, как воздушные змеи, а потом продолжали свой полет. Втроем они гуляли по галечному пляжу от аэропорта до отеля Негреско3, наблюдая, как вода постепенно окрашивается из белого цвета по кромке прибоя в лазурный. Антуан учил Матье плавать, а неподалеку Селин в черном купальнике балансировала на группе огромных камней. Она всегда любила опасность, его Селин. А у него перехватывало дух от мысли, что она не сможет удержать равновесие. Антуан разрывался от необходимости приглядывать за сыном и желания быть рядом с Селин, подстраховать от возможного падения внизу, со стороны моря, где волны приветливо обнимали желтоватые громады камней. Вечерами, когда полуденный зной чуть спадал, они сидели на принесенном покрывале, жевали шоколад и сухое печенье и временами обнаруживали на черной воде блики огней вылетающих самолетов. Матье подскакивал и бежал вдоль берега, пытаясь догнать ускользающее пятно света.

В дне сегодняшнем взгляд цепляло иное. На пляжах под ногами там и тут попадались бурые комья полусгнивших водорослей, такие же неприятные и бесформенные, как его полусгнившая жизнь. Его несчастье подсвечивалось солнечными лучами. Даже в хороший день, когда горе чуть ослабляло свой поводок и Антуан разглядывал морскую пену, омывающую береговую гальку, внезапно налетала грусть. Рокот моря напоминал плач. Средиземное море проливало слезы. Десятки, сотни мигрантов из Африки умирали при крушениях утлых рыболовецких суденышек, потому что пытались пересечь границу. Границу старой и новой жизни. Малахитовые волны скрывали печальную реальность. Смерти, всюду смерти…Антуан тоже чувствовал себя мигрантом. Только в отличие от них он не надеялся на лучшую жизнь.

Антуан родился и вырос в Марселе, вдыхая запахи свежей рыбы, горячего хлеба и лавандового мыла, поэтому с полным на то основанием считал себя южанином.

Когда его доходы композитора позволили, он приобрел для своей семьи двухэтажный дом под Ниццей. Дом, который по весне утопал в сиреневых гроздьях глицинии. Дом, где они были счастливы. Дом, ставший могилой для Селин и Матье. Сейчас его предстояло продать с большой скидкой и понести убытки. Кто захочет в нем жить после пожара и гибели людей?

В конце августа он приземлился в Лионе. В одном из множества почти одинаковых городов его бесцельного путешествия. Печальное солнце клонилось к линии горизонта. Выходя из терминала аэропорта Лион-Сент-Экзюпери, Антуан подумал, что это знак. Его нельзя было назвать религиозным человеком, хотя в существование Бога, святых и высших сил он верил, так же как верил и в приметы, и в сны. Подобное противоречие нисколько его не смущало. Антуан всегда задавал себе экзистенциальные вопросы, на которые почти не существует ответов. Жизнь показывала знаки, нужно было их увидеть или услышать. В этот раз Сент-Экзюпери, в честь которого назвали Антуана, подмигнул ему с далеких небес. «Ту-тух-тух» – подпрыгивало сердце, Делилль сказал вслух: «Да-да, я услышал». Девушка, размахивающая зеленой сумочкой на пару шагов впереди Антуана, с улыбкой повернулась. Ей показалось, что незнакомец обратился к ней. И тогда Антуан осознал, что произнес слова вслух.