Жизнь за Родину. Вокруг Владимира Маяковского. В двух томах - Солод Вадим - Страница 23

Для Н. Бухарина участие в главном писательском форуме — очевидная попытка вернуться из политического небытия, он ещё не потерял надежду на прощение вождя. Но увы, ничего хорошего из задуманного снова не получилось — увлекавшийся полемическими излишествами оратор подверг беспощадной критике большевистских «горланов» Бедного, Безыменского, Жарова, искренне считая их «барабанщиками», а похвалить решил «попутчиков»: Тихонова, Сельвинского, Пастернака.

Первый секретарь Ленинградского обкома и горкома ВКП(б) А. А. Жданов докладывал И. В. Сталину и в Политбюро ЦК: «Больше всего шуму было вокруг доклада Бухарина и особенно вокруг заключительного слова. В связи с тем, что поэты-коммунисты Демьян Бедный, Безыменский и др. собрались критиковать его доклад, Бухарин в панике просил вмешаться и предотвратить политические нападки. Мы ему в этом деле пришли на помощь, собрав руководящих работников съезда и давши указания о том, чтобы тов. коммунисты не допускали в критике никаких политических обобщений против Бухарина. Критика, однако, вышла довольно крепкой. В заключительном слове Бухарин расправлялся со своими противниками просто площадным образом. Кроме этого, он представил дело так, что инстанция одобрила все положения его доклада вплоть до квалификации отдельных поэтов, канонизации Маяковского и т. д., в то время как ему прямо указывалось, что в вопросе о квалификации поэтического мастерства того или иного поэта он может выступать лишь от себя… Я посылаю Вам неправленую стенограмму заключительного слова Бухарина, где подчеркнуты отдельные выпады, которые он не имел никакого права делать на съезде» [1.50].[25]

Надо сказать, что в 1920-х кремирование было пока ещё новым, но активно внедряемым обычаем, абсолютно выпадающим из патриархальной психологии русского человека, который, как ни странно, по-прежнему верил в загробную жизнь и Царствие небесное.

Начало этому языческому, по своей сути, обряду было положено Декретом от 7 декабря 1918 года СНК РСФСР «О кладбищах и похоронах», в котором новый порядок захоронений объявлялся альтернативным и утверждалось, что о «допустимости и даже предпочтительности кремации покойников» речь не идёт. В Декрете говорилось о крематориях, которые только планировалось построить, как об объектах уже существующих: «Все кладбища, крематории и морги, а также организация похорон граждан поступают в ведение местных совдепов», при этом православная церковь, как и культовые учреждения других конфессий, из этого процесса исключены полностью. Начав с уничтожения погостов, находившихся при храмах, местные власти предлагали полную ликвидацию кладбищ городских, объясняя это необходимостью развития городских территорий, — таким образом в Москве навсегда исчезли Дорогомиловское, Рогожское старообрядческое, Лазаревское кладбища.

Одновременно с выходом декрета Л. Д. Троцкий опубликовал очередную злободневную статью, в этот раз призывавшую большевицких лидеров подать личный пример революционной сознательности — завещать после своей смерти сжечь свои трупы. Лев Давидович со свойственными ему пафосом и образностью рассуждал о новой обрядности: «Жизнь человека, обнажённая от музыки и пения, торжественных собраний, радостных или грустных, смотря по случаю, по поводу, по причине, — будет скучной, пресной. Она и есть квас без изюминки. Так нам, революционерам, коммунистам, которые хотят не ограбить жизнь человека, а обогатить её, поднять её, разукрасить, улучшить, нам ли выплёскивать из кваса изюминку? Ни в коем случае! (…) Поэтому кто говорит, что в бытовой работе никакой обрядности, понимая под обрядностью не церковные фокусы, а коллективные формы выражения своих чувств, настроений, — тот хватает через край. В борьбе со старым бытом он расшибёт себе лоб, нос и другие необходимейшие органы».

Не случайно первым символом наступающей новой эры стали захоронения павших героев и выдающихся борцов за коммунизм в Кремлёвской стене — по советской номенклатурной градации — похороны категории № I.[26]

Даже конкурс на проектирование типового крематория был организован под лозунгом: «Крематорий — кафедра безбожия», что определённым образом должно было сориентировать его участников.

Первый такой объект в Москве был открыт на территории Донского монастыря, в реконструированной архитектором Н. Я. Тамонькиным церкви св. Серафима Саровского и св. Анны Кашинской.

В декабре 1927 года Общество развития и распространения идей кремации (было и такое) обратилось в Управление городских железных дорог Москвы с предложением изменить название одной из остановок 11-го трамвайного маршрута. Теперь кондуктор объявлял пассажирам: «Донской проезд — крематорий».

К новому объекту московские городские власти организовывали экскурсии — толпа желающих собиралась огромная. Заплатив 23 коп. за билет, очереди можно было избежать. «Насколько снаружи крематорий непривлекателен, настолько приятное впечатление делает изнутри. Когда мы собрались около того места, где опускался гроб с телом вниз, нам какой-то интеллигентный молодой человек рассказал о кремации, показал, как пустой гроб поднимается снизу и опускается, провёл в зал, где расставлены в нишах урны (…) сегодня сжигали тело какого-то беспризорного…» — писал историк А. В. Орешников (цит. по: Соколова А. Новому человеку — новая смерть? Похоронная культура раннего СССР. М.: Новое литературное обозрение, 2022).

В 1930 году журналист-«безбожник» Н. Шебуев писал: «Донской монастырь теперь является пионером по части кремации в СССР. Трупосжигание существовало у таких культурных народов, как римляне, греки, евреи, японцы, но было привилегией богатых и знатных. […] Лишь в СССР кремация так дешева, что доступна всем. […] У первобытных людей сожжение было религиозным способом погребения, в наши дни оно является антирелигиозным актом. Церковь со времени рескрипта Карла Великого, запрещающего трупосожжение под страхом смерти, вот уже тысячу лет считает этот способ погребения языческим. Усыпальница превращена в крематорий по проекту архитектора Осипова, поместившего в первом этаже вестибюль, два зала ожидания, зал для прощания, катафалк, возвышение для оркестра, кафедры для ораторов и служителей культа [sic!] и колумбарий, т. е. зал с урнами по бокам. […] В зале много света, цветов, торжественно звучит оркестр, чисто, красиво, в чинном порядке расставлены ряды стульев […]

Часто вы слышите, что новому быту не хватает той праздничной обрядности, которой так действует на „уловление человека“ Церковь. Красное крещение (октябрины), красное бракосочетание (загс) ещё выработают красивую обрядность, а вот уж обрядность красного огненного погребения куда больше впечатляет и удовлетворяет, чем зарытие полупьяными могильщиками под гнусавое пение попа и дьякона в сырую, часто хлюпающую от подпочвенной воды землю, на радость отвратительным могильным червям. Для полного сжигания человеческого трупа и получения белых, чистых, обезвреженных, легко распадающихся в порошок костей и пепла необходимы температура в 860–1100 градусов Цельсия и 75 минут времени. Московский крематорий за рабочий день может совершить 18 сожжений. Какое это облегчение для Москвы!..»

Первоначальный проект кремации предусматривал различные варианты прощания с усопшим: «Часть первого этажа здания, именно восточная его часть отведена под комнаты служителей культа; там же выделено место для оркестра, хора, ораторов, органа — умер ли православный, лютеранин, еврей или католик, погребение может совершаться согласно обряду каждого из них, или по гражданскому обряду, или совсем без обряда».

Собственно, поэтому официальные власти и использовали прощание с В. В. Маяковским в целях пропаганды нового, принципиально важного советского ритуала: