Королева Ортруда - Сологуб Федор Кузьмич "Тетерников" - Страница 42

Карл Реймерс почувствовал, что любит Ортруду верно и навсегда, и не может пережить разрыва. Ему стало страшно жить. Казалось, легкий дым вулкана заволок перед ним облаком дымным все возможности жизни. Карл Реймерс решился умереть.

Как-то вдруг пришла к нему утешительная мысль о самоубийстве. Как и у многих других, вместе с окончательным решением умереть спокойствие осенило душу, и мелочи и смута жизни отошли.

Предсмертные мысли Карла Реймерса носили чувствительный характер. Он вспоминал о своей родине, о матери. О жене, маленькой, пугливой креолке, умершей несколько лет тому назад. Рано утром он поехал на кладбище, и побыл недолго в склепе, где была ее могила, и где было еще место и для него самого.

Последний свой день Карл Реймерс провел на людях, с друзьями и со знакомыми. Разговари-вал с ними весело, и разговоры были самые обыкновенные, всегдашние. Так как никто еще не знал о его разрыве с королевою Ортрудою, то все были особенно ласковы с ним, как с баловнем счастия.

Тоска, угнездясь где-то под сердцем, весь этот день томила Карла Реймерса, но он скрывал свою тоску. Весь город объехал, словно прощаясь. Посетил многих. Обедал в ресторане, в веселой компании адвокатов, инженеров, банкиров и дам. Вина почти не пил. К вечеру простился со всеми, и ушел. Его не удерживали, — думали, что он идет к королеве Ортруде, и, не завидуя, радовались втайне его счастию, — великодушные друзья!

Улицы Пальмы были шумны, как всегда. Легкий дым далекого вулкана бросал на их перспективы золотисто-серую, нежную дымку.

Карл Реймерс остался один. Уже быстро темнело. Он вышел на приморский бульвар. Море веяло в его лицо теплым дыханием. Скамья под тонкою пальмою напоминала ему что-то. Он сел. Призадумался.

Прошло с полчаса. Какой-то резкий звук, примчавшись уздалека, разбудил Карла Реймерса. Он быстро огляделся вокруг. Почти никого не было вблизи. Только на скамейке, шагов за двадцать от него, сидели, весело и тихо болтая, и тихонько смеясь, двое — студент в широкой шляпе, и девушка в черной косынке, — влюбленная парочка. Да еще подальше полуголый нищий примостился на скамейке, и спал.

Карл Реймерс простым, спокойным движением вынул из бокового кармана маленький, красивый, как игрушка, револьвер, поднес его к виску, и выстрелил.

Звук выстрела привлек прохожих. Собралась толпа. Карл Реймерс был уже мертв.

В городе говорили много о причинах этой внезапной смерти. Друзья принца Танкреда сделали из этого события предлог для ожесточенных нападок на королеву Ортруду. Им отвечали напоминанием о покинутой принцем графине Имогене Мелладо и о повешенной Альдонсе Жорис.

Врачи, конечно, удостоверили, что Карл Реймерс застрелился в припадке внезапного умоисступления. Хоронили его торжественно. Знаменитый публицист произнес на его могиле прочувствованную речь. Знаменитый поэт прочитал превосходное стихотворение, и оно произвело потрясающее впечатление на присутствовавших. Было много девушек, принесших цветы. Смерть из-за любви всегда волнует молодое воображение.

Через несколько дней после похорон Карла Реймерса королева Ортруда облеклась в глубокий траур, чтобы посетить его могилу. Как всегда, Ортруда прошла через подземные чертоги Араминты. Она была одна. На улице она опустила на лицо густую черную вуаль. Взяла наемный экипаж до кладбища.

Тоскуя, вошла она в каменные ворота. Тоскуя, шла среди могил.

Аллея кладбища мирною своею тишиною отвеивала грусть Ортруды. Какая успокоенность там, в земле!

Ортруда нашла кладбищенскую контору. На скамье у входа в дом сидели, разговаривая, несколько сторожей с галунами на воротнике и на рукавах. Они встали, увидевши подходящую к ним нарядную в черном даму. Ортруда сказала:

— Покажите мне могилу Карла Реймерса.

— Я знаю, — сказал угрюмый старик. — Это в моем участке. Недавно хоронили. Как же, знаю! Взял ключи, повел Ортруду. Бормотал:

— Рядом с женой положили. Не очень-то он долго о жене сокрушался. Королеве Ортруде приглянулся. Да королева его разлюбила. Не вынес, бедняга, застрелился. Много на его могилу дам ходит. Цветы носят. Нужны ему цветы!

Скрипел, пересыпался сухой песок под ногами Ортруды, скрипела, сухо пересыпаясь в ее ушах, старческая воркотня. Ах, сказка города — любовь королевы Ортруды! Сказка, чтобы рассказать с полуулыбкою, легкая, забвенная сказка — вся жизнь королевы Ортруды! Пройдет легким дымом, словно только приснилась кому-то, — синеокой, далекой, счастливой Елисавете.

Прямы, расчищены дорожки. Цветы у могил. Кирпичные склепы, как нарядные дачки, в зелени прячутся. У них узкие окна, у них железные двери, над железными дверьми благочестивые надписи из святой книги, да имена, полузабытые близкими; за дверьми мрак и молчание.

Остановился старый, сказал:

— Здесь. Шли, шли, да и пришли.

У входа в склеп Карла Реймерса цвели красные цветки кошенильного кактуса, — красные, как только что пролитые капли благородной крови. Ортруда цветок сорвала, палец уколола, — капля крови на белом пальце красная выступила. Маленькая капелька крови за всю его любовь, за всю кровь его!

Старик долго гремел ключами, и ворчал тихонько что-то. Наконец он подобрал ключ, и открыл дверь. Сказал Ортруде:

— Войдите. Осторожнее, — дверь низкая. Пять ступенек вниз. Я тут близко побуду, подожду.

Ортруда одна спустилась в прохладно-влажный сумрак склепа, — и холодны были ступени.

Две каменные плиты рядом. Одна засыпана свежими цветами. Золотые буквы сложились в его имя, из-за цветов едва видны.

Долго стояла, безмолвно тоскуя, Ортруда над гробницею Карла Реймерса. Она вспоминала о своей любви, об его любви. Казалось ей, что проклятие чье-то тяготело над этою любовью.

Те радости и утехи жизни, которые Танкред брал шутя, отчего она не могла брать с такою же безмятежною легкостью?

И за что она отвергла его, осудила? Так поспешно осудила, словно спеша зайти от него. Куда уйти? К кому, к чему?

Его честолюбие? его интриги? Перед бледным ликом смерти, под черным покровом печали, как всё это казалось ей теперь ничтожным! И думала она:

«У Карла Реймерса была нежная и гордая душа. Нa высоту хотел взойти он, чтобы оттуда господином и победителем смотреть на широко-синеющие дали жизни, и мечтать о прекрасном и высоком, недоступном вовеки. Но не хотел он скупо и мелочно торговаться с жизнью. Когда она его обманула, когда она посмеялась над ним, он спокойно и гордо ушел».

Шептала Ортруда:

— Прости меня, как я тебя прощаю. Стала на колени, склонилась к его могильной плите, заплакала, и шептала:

— До свидания в лучшем мире.

Слезы падали на холод камня. И, как этот камень могильный, холодна и спокойна была душа Ортруды.

Опустивши черную вуаль на лицо, Ортруда вышла на аллею кладбища. Ясно было вокруг и тихо. Синевато-золотая вечерняя грусть смиряла душу.

Старик, бренча ключами, из-за могил подошел к Ортруде. Бормотал:

— Долго ждал, а все-таки дождался. Да мне что ж! Я всё равно при деле, — посмотрю, поправлю. Я не заглядываю в дверь, как другие.

Ортруда молча положила старику в руку золотую монету, и пошла к воротам.

Спокойная и холодная, возвращалась домой Ортруда.

Старик долго смотрел вслед за нею. Смотрел на золотую монету, качал головою, и думал:

«Должно быть, это сама королева Ортруда. Приходила поплакать, помолиться, побыть с милым».

Он поплелся домой, тряся дряхлою головою.

Сидя опять на скамье со своими товарищами, он долго бормотал что-то невнятное. Лицо его было желто и строго. Молодой могильщик сказал:

— Скучно что-то стало! Хоть бы ты, старина Хозе, рассказал нам про старые годы.

— Старина Хозе! — ворчливо ответил старик. — Хозе, ты думаешь, простой человек? Хозе служил самой королеве Ортруде, отворял ей двери опочивальни.

Молодые люди смеялись. Но старик сказал строго:

— Над старым Хозе не надо смеяться. Старый Хозе yмрет сегодня. Старый Хозе знает больше, чем надо.