Шоколад (СИ) - Тараканова Тася - Страница 8

— Ещё не околела?

Знакомый до дрожи голос не сулил ничего хорошего. Кровь бросилась в голову, пот потёк по вискам.

— А ну, встань!

Никогда не любила мат и не употребляла бранных слов, но сейчас завернувшись в одеяло с головой, повернувшись лицом к стене, я повторяла как одержимая чуть слышно.

— Пошёл на …, пошёл на …, пошёл на …

Воздуха не хватало, слёзы текли из глаз, а я повторяла и повторяла, прижав руки к ушам, чтобы только не слышать этот ненавистный голос. Лицо было мокрое от слёз, а тело от пота.

— Упрямая сука.

Секунды превращались в вечность, хотелось выть в голос, орать, что он ублюдок, сволочь, что он не имеет права издеваться надо мной.

— Думаешь, укрыться за решёткой?

Губы уже шевелились еле-еле, тело сотрясалось от беззвучных рыданий. Это от голода. Мне бы немного поесть, и всё пройдёт.

Что-то небольшое стукнулось об пол.

— Идиотка…

Прозвучали шаги по коридору. Стянув одеяло с головы, я повернулась к решётчатой двери. На полу камеры лежала шоколадка. Рыжий бросил её сквозь прутья. Я зарыдала, как сумасшедшая, зная, что возьму шоколад. Самоуважение — не моя привилегия.

На завтрак я пришла первой. В одиночестве стояла под дверью, тряслась от слабости и ждала, когда меня впустят и выдадут порцию каши. Мои губы не коснулись шоколада, я выдержала пытку голодом до конца. Про «сохранить достоинство и гордость» речи не шло, я не жонглировала высокими словами и материями. Я знала себе цену — в базарный день две копейки. Да и попала сюда именно поэтому.

Но как говорила моя мама, нет худа без добра. Моё живое воображение нарисовало страшную картину, после слов женщины про шоколадный ад. Мне удалось убедить себя, что шоколад даёт нежелательные побочные эффекты, и есть его нельзя. Эта мысль вползла в голову, когда я гипнотизировала шоколадку на полу своей комнаты. Блажь или выдумки, но моя психика поставила заградительный барьер моему желанию проглотить шоколад. У меня возникло стойкое неприятие к местному лакомству, поэтому шоколад был спрятан на дно рюкзака.

Столовую открыли позже восьми, и мне удалось не упасть в обморок. Я чувствовала себя героиней романа Шарлотты Бронте, терпя голодные спазмы и восхищаясь собой. В воображении всплывали картины невероятной стойкости и мужества. Это состояние продлилось недолго, от силы минут пять.

Ждать стало невыносимо. Сколько не сравнивай себя с кем-то, ты — не она. Если во мне чего-то нет, то и взять негде. Никто не знал о моём истинном положении в семье. Все считали, что у меня прекрасный хозяйственный муж, а я при нём, как сыр в масле. Со стороны казалось, у меня не было причин для жалоб, я и не жаловалась, считая, что моя ситуация — редкость и дикость. Приятно вспомнить, но я ошиблась. У меня нашлась сестра по несчастью, соседка баба Люда.

Когда хоронили с почестями её мужа — бывшего военного, и под окном ждал оркестр, она не торопилась выходить, тщательно крася губы красной помадой в коридоре возле зеркала. Меня послали поторопить бабушку. На мои слова, что её ждут, она заметила, что с мужем не знала женского счастья, и он никогда не разрешал ей красить губы.

Рядом возникла несколько поблёкшая Карина без стрелок, но с блеском на губах. Она оценила мой лихорадочный бегающий взгляд и сухие потрескавшиеся губы.

— Что случилось? Ты куда пропала?

— В закрытой комнате двое суток без еды. Вместо ШИЗО.

— Ужас!

Ну, про ужас, что здесь творится, она, возможно, ещё не догадывается. Внимательно посмотрев на неё, я заметила, что Карина сегодня тоже выглядела неважно. Под глазами тёмные круги, сама бледная, волосы тусклые.

— Мы вчера в лес ходили за черникой. Дождя не было, поэтому послали. Сейчас сезон.

— Вкусная?

— Супер, только язык от неё чёрный.

— Есть хочу, умираю.

Двери столовой открылись, и я ринулась к раздаточной стойке, чтобы первой получить порцию овсянки, жадно оценила её количество на своей тарелке. Мало! У Карины каши показалось больше. Непроизвольная злость вспыхнула и погасла. Главное, сесть рядом с Кариной. Налила чай и еле дождалась, чтобы занять место около потенциальной добавки.

Наконец-то мы уселись! Склонившись над своей тарелкой, не в силах сдержать тихие стоны, я стала заталкивать в себя кашу. Два дня голодовки превратили меня в животное, не замечавшее ничего вокруг. Наесться до отвала! Несладкий чай был слишком горячий, я обожгла язык, хватанув кипятка.

Брезгует, подумала, встретившись взглядом с Кариной, переведя взгляд на её тарелку. Плевать, что она обо мне думает. На всех плевать!

— Ты будешь доедать?

Карина почти ничего не съела, меня потрясывало от вожделения.

— Бери.

Карина пододвинула свою порцию, с которой я расправилась ещё быстрее. Сосущая боль в желудке взывала к продолжению. Не наелась!

— Как зовут твою соседку?

— Ольга.

Нагнувшись над столом, я смотрела, как Ольга, шатенка лет двадцати, нехотя скребёт ложкой по тарелке.

— Оля, — позвала её негромко.

Она откликнулась, взглянула на меня. Жалкая улыбка кривила мои искусанные губы.

— Можно доесть твою кашу? Пожалуйста.

Моя просьба напугала её. Она оглянулась по сторонам, не наблюдают ли за нами, и мы быстро обменялись тарелками.

— Спасибо.

Надеюсь, третьей порцией наемся.

— Прекрати жрать, дура, — зашипела Карина.

Меня затрясло от злости. Отдала свою кашу, теперь можно морщиться от отвращения, глядя на меня. Наверное, жрёт шоколад, тупеет и не видит, что происходит вокруг.

— Сама дура!

Карина протянула руку к моей тарелке, и, словно пелена упала на глаза. Я не помню, как завизжала, как вырвала миску, как каша полетела на пол. Карина толкнула меня, я бросилась на неё, мечтая вцепиться в волосы. Она полоснула меня ногтями по щеке, я ударила её по руке. Карина толкнула меня в грудь, я покачнулась и, рыдая, бухнулась на пол.

— Психичка!

Собирая руками кашу, поливая её слезами, я тряслась, подвывая над испорченной порцией. Почему такая же, как и я, смеет издеваться надо мной? Каша липла к пальцам, толком не собиралась, а я, рыдая, мучительно обчищала дрожащие пальцы о края тарелки. Перед носом, словно в размытом фокусе возникли чёрные начищенные ботинки. Секунда оцепенения, к горлу подкатил тошнота, и меня вывернуло кашей прямо на ботинки.

— Что происходит?

По стальной интонации узнала обладателя черных ботинок. Ненавижу!

Над головой послышался испуганный голос Карины.

— Майе нельзя много есть после голодовки. Она хотела… третью порцию. Мы…я отобрала тарелку…, каша нечаянно упала.

*

Открыв глаза, я завизжала так, что заложило уши. Подобным образом я не визжала никогда в своей жизни. Около кровати стоял Стас и зверски пялился на меня. Над дверью заморгала и отрывисто загундосила красная лампа в железной оплётке.

— Сука, ну, когда ты успокоишься?

Крик Стаса остановил мой визг. Вместо меня теперь злобно пикала лампа. Забившись в угол кровати, я подтянула ноги к груди. Рыжий навис надо мной, сверкая глазами, как пациент психушки.

Вид Стаса меня испугал: расширенные зрачки во всю радужку, покрасневшие белки глаз, побелевшие губы.

— Вставай! К начальнику!

Неужели никто не видит, что рыжий неадекватен? Почему он прицепился ко мне? Может, я напоминаю ему девушку, когда-то бросившую его? Какая девушка? От таких психов надо бежать, едва он скажет «здрасьте». Куда мне спрятаться? Или он специально является в комнату для моего устрашения.

Рыжий сдёрнул меня за руку с кровати и, толкая в спину (хорошо я была обута) погнал в административный корпус. На улице он стал вести себя сдержанней. Какие-то рамки здесь к счастью соблюдались. Шагая по знакомому маршруту, я старалась не шататься от слабости, только сейчас заметив, что кровь от локтя и ниже пропитала рукав толстовки. Это плохо. У меня было мало дополнительной одежды, я собиралась в колонию в спешке как преступница, плохо соображая, что с собой взять.