Знак Зверя - Ермаков Олег - Страница 36

• Предыдущая
• 36/68
• Следующая

Солдат сказал.

Пленные, повернувшись спинами к разведчикам, молились. Перед ними текла река. Тяжелая грязная вода проплывала у их стоп с тихим шорохом. Осадчий снял шлемофон, положил его на землю, клацнул затвором.

Пленные продолжали молиться.

Меркло небо, темнела река, черные тени обволакивали заречные холмы.

Пожилой мужчина в зеленой чалме обернулся, посмотрел на солдат с автоматами, на их командира с темно-багровым лицом, что-то сказал, и двое немедленно повернулись. Немного погодя обратил бледное лицо к солдатам еще один. Но пятый не поворачивался.

Хватит молиться, сказал Осадчий. Таджик окликнул пятого, но тот продолжал стоять лицом к реке.

Осадчий подошел к нему, опустил руку на плечо, рывком повернул его, и пленный закрыл мокрое искаженное лицо, сгорбился, сотрясаемый беззвучными рыданиями, и Осадчий, гадливо сморщившись, поднял автомат — из короткого ствола вырвалась огненная струя, прожигая ладони, прячущие лицо.

Осадчий попятился.

— Огонь!

...Осадчий шел мимо тел, разглядывая остывшие лица.

— Что будем делать с ними? — спросил лейтенант.

— Ну, головы отрезать не будем, — ответил Осадчий. — Отправим в плаванье.

Осадчий остановился, повесил автомат на плечо, расстегнул ширинку. В разинутый зубастый рот мертвеца ударила струя.

— Вы шшто?! — закричал шепотом лейтенант, оглядываясь на солдат, куривших поблизости.

Осадчий отряхнул и убрал бледный член, застегнул ширинку...

— Ребята! Этих — в плаванье, и — по машинам!

Его голос был легок и звонок.

В последние дни этой долгой операции над землей проносились коричневые самумы, небо вдруг заполняли колонны тяжелых, плоских, толстых темных облаков, увлажнявших растрескавшуюся пыльную землю, — и вновь светило солнце, синело небо, и было пыльно, сады в кишлаках наливались желтизной, а ночи — холодом, но днем бывало жарко.

Утром, днем, вечером и ночью летели стаи мелких и крупных птиц, часовые слышали свист и клики.

И когда операция закончилась и полковая колонна вышла на трассу, далекие вершины Гиндукуша были заметены свежим снегом.

День был в разгаре. Колонна, запыленная после степного перехода, стояла на трассе. Солдаты выбивали пыль из одежды, распечатывали последние пачки, закуривали и недоверчиво поглядывали на белейшие вершины Гиндукуша. На зубах скрипел песок.

По степи, пыля, все ползли отставшие бронетранспортеры, ехали, грохоча пустыми ящиками из-под снарядов, грузовики.

Возле дороги лежали и стояли навьюченные верблюды, блеяли овцы, чернела палатка, — здесь отдыхали пуштуны. Они держали путь на юг. Колонна — на север. Кочевники смотрели на солдат, сидевших на мощных машинах, разглядывали стволы пулеметов, зачехленные гаубицы. Из степи, тарахтя, выезжали машины. Колонна была длинна, внушительна, ее голова лежала напротив небольшого кишлака с рощей тусклых от пыли и копоти пирамидальных тополей.

Возле кишлака на обочине стоял афганский пост: каменный дом с черно-красно-зеленым флагом, зажатый двумя танками.

Мимо колонны прошел старый скособоченный автобус. Пассажиры в разноцветных чалмах смотрели на колонну, на ее стволы и башни, на людей в панамах и черных шлемофонах, на скуластого офицера с забинтованной головой.

Затем проехал пестрый грузовик с яблоками. Яблоки были крупны и на вид крепки — когда откроют задний борт, они хлынут, глухо и твердо стуча... Щемящий запах повис над дорогой, как будто по ней только что прокатилась, тележно скрипя, деревянная деревня с осенними садами, плетнями, колодцами, рдяными листьями, с мычащим стадом на поблекшей луговине. И в сизом паутинном поле стрекочет трактор...

Два вертолета пролетели над колонной.

Вершины Гиндукуша. Сияющее небо.

Вершины Гиндукуша белы, чисты, пронзительны, как откровение.

Серые стены, тусклые тополя.

Жаркое солнце.

Черно-красно-зеленый флаг.

Пышные пуштунские овцы.

Из кишлака выходит человек в длиннополой одежде, идет к трассе, неся на голове большую плоскую странную шапку, выходит на трассу и шагает вдоль колонны.

Это была женщина. Она несла круг шерсти на голове. Она шла мимо танков, грузовиков, бронетранспортеров, не глядя на них. Она была боса, и смуглые женские ноги странно было видеть на бетоне, рядом с многотонными бронированными тушами, на которых сидели вооруженные, крепко обутые люди. Из-под бордового платья выглядывали шаровары, на плечи ниспадал желтый платок, лицо было открыто — значит, кочевница. Она была немолода, пряма, бедраста, широколика и раскоса. Шла, устремив взгляд черных глаз на стойбище пуштунов на обочине дороги, напротив хвоста колонны.

Солдаты, умолкая, смотрели на звероватое лицо кочевницы.

Пуштуны снялись и двинулись на юг; овцы трусили в степи, люди шли по дороге, друг за другом шагали верблюды с вьюками и детьми. В небе проплыла стая крупных птиц. На юг.

Последняя машина выехала на трассу, и колонна тронулась. На север.

Вдалеке белели цепи Гиндукуша.

Зимние дожди поливали город. В окопах стояла вода. Бронетранспортеры и танки увязали в степи. Над городом нависала серая тяжелая мгла, и Мраморная была ею расплющена.

Жители писали много писем.

Колонны уходили в Кабул и возвращались с различными грузами и с почтой. Колонна выезжала из города в раскисшую мглистую степь, и все начинали ждать и через два-три дня спрашивать друг друга: ну что там слышно о колонне? Колонну могли обстрелять. Однажды она вернулась без почтовой машины, сгоревшей где-то на трассе в кювете.

— Ну что там колонна?..

По брезентовым и железным крышам стучали дожди. Дневальные не успевали мыть полы в своих палатках, в офицерских общежитиях, в столовых. Но в штабе всегда было чисто — новый командир полка любил чистоту. Разжалованный, исключенный из партии, лишенный всех наград и теперь находившийся под следствием, полковник Крабов тоже ее любил, но все же при нем в штабе было грязновато, пыль покрывала подоконники, окна и сейфы... Новый командир любил ее больше, чем Крабов. Новый командир был моложе, шире, выше Крабова, но ниже званием. Впрочем, подчиненные, обращаясь к нему, легко повышали подполковника в звании: товарищ полковник. Новый (под) полковник не курил, и в штабе теперь было свежо. Новый (под)полковник каждое утро выбегал на зарядку. Новый (под)полковник появлялся в самых неожиданных местах и в самое неожиданное время. Проверять ночные посты на границах полка он выезжал на машине с выключенными фарами и, остановив машину где-нибудь на полпути, шел пешком к постам вместе с дежурным офицером. Поздно вечером он вставал на пороге каптерки как раз в тот момент, когда косяк анаши или гашиша делал первый круг. Или вдруг оказывался за рулем машины, подогнанной к продуктовому складу, — шофер, перебросив через борт в кузов баранью тушу, полсвиньи или ящик сгущенного молока и пожав руку щедрому земляку-кладовщику, открывал дверцу и в ужасе лязгал зубами.

Мраморная тюрьма была переполнена.

Новый (под)полковник прибыл в город из-под Кандагара, где он служил в десантно-штурмовой бригаде, ДШБ. Он носил тельняшку и полусапожки на толстой подошве. Все говорили, что он может убить одним щелчком.

Дожди шли и шли. Но перед Новым годом наконец полетел снег. Это случилось ночью, и видели, ощущали и обоняли снегопад лишь часовые и те, кто вышел в этот час на улицу по нужде. Снег в темноте был сер. Первый снег видел хирург, куривший под козырьком на крыльце, — с тех пор, как увесистая пуля из английской винтовки, расколов лоб, изрыла мозг начмеда, он просыпался каждую ночь, чтобы вспомнить об этом, он вспоминал об этом и пытался уснуть и не думать ни о чем, но думал и выходил покурить, подышать, возвращался, ложился, убеждал себя, что все это чушь, цепь случайных совпадений... высыпал в рот снотворного... запивал водой... забывался. Первый снег видела библиотекарь Евгения. Она хотела разбудить машинистку, но передумала и смотрела одна. Невольным свидетелем снегопадения стал политработник майор Ольминский, страдавший вторые сутки расстройством желудка. Снег, подумал он, когда несколько снежинок залетели в темный сортир, — может быть, новогоднее мероприятие будет со снегом.

• Предыдущая
• 36/68
• Следующая