Знак Зверя - Ермаков Олег - Страница 50
- Предыдущая
- 50/68
- Следующая
— Товарищ солдат, — сказал кто-то из штабных в спину артиллеристу.
— Служу Советскому Союзу!
Строй на мгновенье устремил глаза на него и вновь — к небу. Труба выдула ноту-ключ, открывавшую туш, но остальные трубы молчали, и барабан молчал, и его круглые медные оглушительные уши не хлопали. Артиллерист покосился на командира, затем бросил взгляд в сторону комбата, — тот махнул рукой: па-шшшел! — и артиллерист пошел, сопровождаемый слабой прерывистой странной музыкой весенних живых вышних сфер. Оркестр хранил молчание. Сейчас я. Сейчас меня. Сейчас я пойду и возьму. Награду. Бледнея, Черепаха посмотрел на комбата, оглянулся назад. Но оркестр отыграл запоздалый туш, и командирская глотка уже вырыгнула его фамилию. Вперед.
Вернулись часовые первой смены, половицы скрипели, вспыхивали спички, раздавался кашель. Печки убрали, а сейчас бы чайку. Да, сейчас бы чаю. И ни чаю, ни портянки просушить. И постели отсырели. Рано печки убрали. А тут Поткин приходил — бухой, шары багровые, выпучил шары на меня и не поймет, кто я, — кто ты? — я ему: человек, — а ему ответ не понравился, и он забузил: а пароль ты знаешь? — а потом: ну-ка! подъем! — а я ни в какую, чего это, еще чего, мужикам надо поспать, а он сразу залупаться: ты что? ты кто? да я! на губу! — а я ни в какую, думаю: кто он такой? ну комдив, ну подполковник, — но вдрабадан, козел, а я дежурный и отвечаю за сон личного состава. Ну и что он? так и ушел? За ним комбат пришел — вовремя пришел, а то я уже начинал за себя не ручаться.
Офицеры все еще отмечали в глиняном домике награждение комбата и начальника штаба артдивизиона. Иногда кто-нибудь распахивал дверь домика, и здесь, в палатке, был слышен смех, кашель, громкие голоса и музыка. Была сегодня пирушка и у солдат — награжденные купили в магазине печенья, сигарет с фильтром, раздобыли несколько банок сгущенного молока и устроили вечером чаепитие в столовой. И все поздравляли их, пожимали им руки. И поздравляли меня.
Уже никто не помнит, за что меня представили к награде. Думают — за операции. Но я-то помню. Крабов. Это он приказал поощрить... И замполит Овцын быстро состряпал наградной лист. И лист был подписан еще до всех операций. Я отлично знаю, за что, за... кого дали эту штучку в коробочке и малиновую книжицу... и мали... малино — ву... Не спать. Малино... не спать. Сходи попей воды. Сейчас встану и попью... Сейчас... Не спать. Сейчас... Малино... не спать. Сходи попей воды. Сейчас встану и попью... Сейчас... Не спать. Сейчас... Ощутив на лице затхлое дыхание равнины, он стал отодвигаться от края, чтобы во сне не сорваться с ватно-железной скрипучей плоскости, но ватно-железная скрипучая плоскость медленно наклонялась, и он сползал к краю... и вдруг из пропасти высунулась рука и схватила его на плечо... чаха! — чаха! Ммм. Чаха! — чаха! Ммм... Чаха! — чаха!
— Черепаха, вставай.
Вставай, в каптерку зовут. В каптерку?.. кто? Узнаешь. Зачем? Говорю, узнаешь. Он сел в постели, ткнувшись макушкой в сырой брезент, пригнул голову. Протер глаза. Вставай. Он высвободил ноги из теплой сбитой простыни, вылез из-под одеяла. Когда-то так было, только меня вызывали не в каптерку, а в баню... Ежась и зевая, он взял с табуретки штаны, стал надевать их. Кажется, еще кого-то подняли. Может, третья смена? Но я-то освобожден. А дежурный забыл. Нет, он сказал — в каптерку. Одевшись, он увидел, что на середину палатки вышли трое, — вместе с ними я ездил в город, где нас награждали. Готов? Пошли. Они пошли по скрипящим, вздыхающим половицам, первый открыл дверь и, помедлив, переступил порог, вошел в хлюпающую беспросветную ночь; за ним второй, третий. Черепаха. По грибку сухо стучал дождь. Под крышей грибка виднелся силуэт дневального. Окно глиняного домика еще светилось. Бронзово горело у самой земли и оконце каптерки — врытого в землю деревянно-брезентового сооружения, склада, в котором хранилась парадная форма солдат и офицеров, сигареты, мыло, портянки, носки, постельное белье, обувь. Они пробежали под дождем мимо ленкомнаты и офицерского домика, открыли дверь и по деревянным ступенькам спустились в темную комнату, забитую вещами; дверь в другую комнату была приоткрыта, там было светло и дымно, — сюда, крикнули оттуда, и они прошли в эту комнату, небольшую и уютную, — здесь жил хозяин склада старшина прапорщик Дрюк. Прапорщик сидел рядом с комбатом за столом и, криво улыбаясь и подмигивая солдатам, смолил сигарету. Комбат был бур, мутноглаз. Небось, десятый сон видели? — глухо спросил он. Солдаты молчали, смотрели на него, на прапорщика, который все подмигивал, переминались с ноги на ногу. Небось, про дом? про березы? Комбат вздохнул. Дрюк, ты можешь не курить? дышать нечем. Прапорщик заулыбался, затянулся и ввинтил сигарету в пепельницу. Мне вот тоже иногда, сказал комбат и замолчал. Прапорщик ухмыльнулся, подмигнул солдатам. Да-а. Комбат вздохнул, посмотрел на солдат. Вы-то все городские, сказал он. Я не из города, возразил один из четверых. Кто? ты, Ильин? Да, из поселка. А, комбат махнул рукой. Поселок — это уже не то. Это поселок. А деревня: десяток изб — изб, не домов... да что вы стоите? садитесь. Я зачем вас разбудил? Дрюк. Комбат посмотрел на прапорщика. Прапорщик, улыбаясь, полез в тумбочку, вынул и поставил на стол трехлитровую банку, наполненную прозрачной жидкостью. Мы вместе воевали, вместе сегодня награды от Родины получали, — а пью? один. Прапорщик доставал кружки, хлеб. Конечно, вы солдаты, я офицер, командир, это все понятно... но все-таки, все-таки не понятно: вместе пуд соли съели, а пью? — один! Дисциплина это да, это все само собой. Но как-то меня это заело: вы мужики, и я мужик, вы там чаек с печеньем, а я... а пуд соли вместе. Вот, скажем, в прошлую войну: солдату положено было выпить — вынь и положь ему выпить, и все. И что? дисциплины не было? Тогда как победили? Без дисциплины не победишь... Ну что ты, товарищ Дрюк, уши развесил? Наливай. Прапорщик взял банку и начал разливать по кружкам самогон. Ну что? Я вас поздравляю. Вы свое дело делаете честно, я это люблю. Мы солдаты, и наше дело делать дело. Верно? Нам приказано, и мы делаем. А обсуждать будем потом, на пенсии. Если дотянем до пенсии. Дотянем? Ну, чтоб нам дотянуть.
Кружки сошлись над столом. Морщась, они закусывали хлебом и дольками огненного шпига. Где ты, Дрюк, эту дрянь откопал? Хорошее сало, возразил с улыбкой старшина. Сало!.. ты не едал настоящего сала. Почему не едал — едал. Не едал! Настоящего, в деревне приготовленного, в деревне: десяток изб на холме, а там — лес, там — поле и там поле, в саду улья, пчелы барражируют. Русские пчелы. Русский мед. Русское молоко. Хлеб. Вы-то, хоть городские, а должны понять. Понимаете?.. И вот иной раз думаешь: ну, это уже никуда, ни в какие ворота, — бывает. Ведь и у них пчелы, коровы — те же деревни, только глиняные. И может, сейчас где-нибудь тоже собрались и сидят бабаи, чилимы курят, да? И мол: афганский мед, афганский хлеб...
— Афганское сало, — сказал прапорщик. Солдаты засмеялись. Комбат посмотрел на прапорщика, перевел взгляд на солдат, встряхнулся.
— Ну! — ладно, отбой. И ты, Дрюк, ложись. От греха подальше чтоб. Всем спать! Разойдись!..
Солдаты прошли под дождем по двору.
— Слышите? — окликнул их дневальный из-под сухо гремевшей крыши грибка.
Они приостановились перед дверью в палатку.
— Летят.
— И ночью? под дождем?
Они вошли в палатку. Дежурный сержант за столом в конце палатки поднял голову, заслонился ладонью от света лампы. А, вы. Ну что там? Да так, ничего, поговорили. С комбатом? Да. И что он? Да ничего, так, о деревне. Э-э, да вы не только маленько поговорили... Тссс! ...но и маленько приняли? Тссс! Понятно. А крепенькая. Да, ничего. А Дрюк хорош. Да и комбат. Чего это он про чилимы, бабаев? Кто его знает, тебе еще налей — неизвестно, о чем запоешь. Под дождем летят. А? Летят. Да, какая-то пьяная стая. У них крылья не намокают, такой жир выделяется, все смазывает, так что что им? А ничего не видно же. Вон в Мраморную влепятся. Не влепятся, у них глаза, как приборы ночного видения. Откуда знают, куда лететь? где север? где юг? Ну, юг-то они знают, они там зимовали, а север — чуют. У них внутреннее чутье есть. А человека возьми брось в ночь — будет тыкаться, как щенок. Если бы звезды были: последняя в ручке Малого ковша — Полярная, под ней север. Так нет же звезд! темень! ни черта не видно...
- Предыдущая
- 50/68
- Следующая
