Если бы меня спросили (СИ) - Лабрус Елена - Страница 24

— Согласен. Вадиму повезло, что девочки стали интересоваться им сами, это всё и изменило. Он не закончил жизнь самоубийством, как многие гении, не стал сумасшедшим учёным, озабоченным лишь наукой — адаптировался, научился скрывать свои способности, по крайней мере, не выпячивать, не стал ими одержим. Хотя до сих пор частенько умничает, занудствует и высокомерит.

— В общем, его спасли девчонки, — улыбнулась Ирка. — Но у вас с сыном всё расстроилось окончательно, когда в вашей жизни появилась другая женщина?

Борис Викторович посмотрел на часы.

— И сколько ещё мы будем здесь сидеть?

Говорить о «другой женщине» ему словно не хотелось.

— Видимо, пока не дадут свет, — пожала плечами Ирка.

— Видимо, — сполз по сиденью вниз Воскресенский, достав ногами до Иркиного диванчика.

На его лицо вернулось усталое, измученное выражение.

— Будете? — достала она из висящей через плечо сумки шоколадный батончик.

— А воды у тебя, случайно, нет?

— Конечно, есть, — достала полулитровую пластиковую бутылку. — В неё можно будет, если что, и пописать.

— Надеюсь, до этого не дойдёт. Иначе эта чёртова аттракционная компания получит такой иск, что продаст своё чёртово колесо, чтобы расплатиться.

— Страшные вы люди, адвокаты, — улыбнулась Ирка.

— Сам себя боюсь, — улыбнулся Воскресенский. Выпил залпом половину воды, вытер ладонью губы, совсем как Вадим. Закрутил крышечку, подал бутылку. — Считаешь, она мне не подходит? — неожиданно спросил он, имея в виду Ольгу Александровну.

31

— О, не мне судить, — благоразумно подняла Ирка руки, словно защищаясь.

— Скажи, скажи, — усмехнулся Воскресенский. — Её ведь все ненавидят. Большинство считает, что она меня околдовала. Меня даже собственный сын презирает за связь с ней, так что вряд ли ты меня чем-то оскорбишь или расстроишь.

Да, Ирка тоже не понимала, как такой умный, сильный, интересный мужик мог выбрать в жёны такую пустышку — вздорную, склочную, злую бабу, да ещё позволял ей вить из себя верёвки. Но здравый смысл подсказывал: не всё, что думаешь, следует говорить, даже если просят.

— У меня недостаточно информации, чтобы делать выводы, Борис Викторович, — пожала она плечами. — Пока всё, что я видела: она красивая и она сука. А всё, что слышала — не в её пользу. Она врёт, манипулирует, держит в страхе половину вашего офиса. Она вбила между вами с Вадимом клин и умело расширяет эту пропасть. Это не делает ей чести, но вряд ли она стремится к тому, чтобы её все любили, главное — как относитесь к ней вы. А вы на ней женились, вместе почти десять лет, и, кажется, вас всё устраивает. Так, может, она всё делает правильно?

— Да, любовь — чувство иррациональное, и оно заставляет нас совершать глупости, за которые потом приходится очень дорого платить, — кивнул Воскресенский.

Ирка подумала, что, говоря о любви, он имел в виду ту единственную женщину, что любит до сих пор — маму Вадима, а вовсе не свою нынешнюю жену, но как знать.

— Я тут позволю себе поспорить, — ответила она. — Главное ведь не цена, главное — жалеем ли мы об этих глупостях. И если не жалеем, то какая разница, что мы потеряли, важнее — что приобрели.

— Обычно ты более цинична и язвительна, — усмехнулся он. — Расстроена, что Вадим улетел? Скучаешь?

— Очень. Хотите об этом поговорить? — улыбнулась она.

— Нет, не хочу. Он не вернётся, Ир, — покачал головой Борис Викторович. — Придумает тысячи причин, найдёт сотни отговорок, и все они будут казаться тебе убедительными, но в итоге ты будешь винить себя, гадать, что сделала не так, а факт останется фактом — он не вернётся.

— Поспорим?

— Хм… — оживился Воскресенский. — На что?

— На то, чего вы хотите больше всего, конечно.

— Ты не можешь вернуть мою жену, — хмыкнул он.

— Но я могу найти то, что вы ищете. И найду. По крайней мере, постараюсь. И если он не вернётся, сделаю это безвозмездно. Но если вернётся, и не просто так по делам, а ради меня… будете должны.

— Никогда, ни за что, ни при каких обстоятельствах я бы не поставил на своего сына, даже в той области, где он разбирается лучше всех, а уж уповать на его верность данному слову, я бы не стал даже под наркотой.

— Ну, дело ваше. При других условиях я даже задницу не подниму.

— Вот ты… — покачал он головой.

— Да, я такая. Я тоже красивая сука и тоже знаю, чего хочу.

— И чего же ты хочешь?

— Чтобы вы хоть раз поверили в своего сына.

— Господи, да вы знакомы… сколько? Две недели? — взмахнул руками Воскресенский. — И ты уже в нём не сомневаешься?

— Ну кто-то же должен в него верить. У каждого человека должен быть такой человек. Так пусть у него буду я. В конце концов, вы ничего не теряете.

— Ты не представляешь, что я могу обрести, если у тебя всё получится.

— Ну тогда решать вам. Так что, по рукам?

— Погоди, погоди, а если он вернётся, и я окажусь не прав, что я буду тебе должен?

— Ну, вы знаете. Будете должны мне одно трудное дело, бесплатно.

— А если я проиграю?

— А если я ничего не найду?

— И почему ты не родилась на двадцать лет раньше? — покачал он головой. — Хрен ты была чей-то, Ирка. Только моей. И хрен я бы отдал тебя Вадиму, если…

Где-то внизу на улице что-то загудело. Кабинка вздрогнула. На потолке загорелся свет.

Чёрт, как не вовремя!

— Ну слава богу! — выдохнул Воскресенский.

— Если бы, что? — уточнила Ирка, когда они поехали.

— Если бы он был не мой сын. С сыном я бы конкурировать не стал, что бы там ни говорили.

— Потому что детям всё самое лучшее? — улыбнулась она.

— Потому что он бы мне проиграл. Такие, как ты, случаются раз и на всю жизнь. Надо быть полным дебилом, чтобы этого не понять, — Воскресенский упёр локти в колени, поскрёб щетину на подбородке и уставился себе под ноги. — И он будет полным, если разобьёт тебе сердце.

— Так что мне искать? — спросила Ирка, когда они взяли курс к земле.

— Вадим этого не знает и знать не должен. И никто не должен, — предупредил он.

— О, в этом можете не сомневаться, — застегнула она куртку.

Воскресенский кивнул.

— В качестве ремарки. Я никогда не изменял своей жене. Особенно когда она болела. Никогда. То, что слышал Вадик, было не тем, о чём он подумал. Ольга видела, что он вернулся, что стоит, подслушивает у кабинета, и решила его смутить, начала стонать, скрипеть столом. Что это вовсе не безобидная шутка, я понял слишком поздно — он уже убежал, когда я открыл дверь. Это о фактах. А теперь к делу.

Он выпрямился. Застегнул пиджак на верхнюю пуговицу.

— Я обязан этой женщине тем, что моя жена прожила лишних три года. Ольга была донором костного мозга для неё. Мы очень долго искали донора, чудом нашли, с трудом уговорили приехать. И я согласился на все её требования, вплоть до смены гражданства. В том числе, что возьму её к себе на работу. Я согласился бы и на большее, на всё что угодно, лишь бы моя жена жила. Клянусь, на всё. И думал, что именно так и сделал. Чего я не ожидал, что она окажется хитрее и найдёт самое слабое место моей жены.

32

— Что же она ей пообещала? — внутренне сжалась Ирка, не ожидая ничего хорошего.

— Что выносит нашего ребёнка, — выдохнул Борис Викторович. — И жена отдала ей свои яйцеклетки, которые сдавала ещё до химиотерапии. Я узнал об этом накануне её смерти. Пытался оспорить права другой женщины на биологический материал жены. Но наши законы не совершенны: юридически это теперь её яйцеклетки. Ничего у меня не вышло.

— Так она беременна вашим с женой ре… — Ирка округлила глаза, но Воскресенский остановил её рукой, давая понять, что нужно дослушать.