Если бы меня спросили (СИ) - Лабрус Елена - Страница 6

— Нет, я валяюсь: мозги на снегу, кишки на асфальте. Мне кранты. Ты это хотела услышать?

— Дурак! Я же волнуюсь, — надулась она.

— Очень тебе сочувствую. Всё?

— Да.

— Пока! — Вадим нажал на «отбой».

Он связался с Кристиной просто чтобы не быть одному, с тоски, назло. Назло той, что…

Нет, о той, которую он боготворил, от которой сходил с ума, находился в болезненной зависимости, и которая вероломно его использовала и цинично бросила, он вспоминать не хотел.

Он и так истрепал себе всю душу, бесконечно прокручивая в голове то счастливые моменты, пытаясь понять, неужели всё это для неё ничего не значило, то плохие, поражаясь, насколько был слеп. Ему до сих пор снился день, когда он с цветами заходит в дом, а она там… с чемоданами, и писк сообщения «жёсткий диск отформатирован».

— Надеюсь, ты поймёшь и не будешь устраивать трагедии, — протиснулась она мимо него, ошарашенно стоящего в дверях.

Воскресенский горько усмехнулся. Если бы он вернулся двумя минутами позже, то не услышал бы и этого.

Чёрт, не хотел же, но мысли всё равно сворачивали в накатанную борозду.

— Нет красивых верных женщин, Вадим, — успокаивала его Друг (он её так звал — Друг). Успокаивала иногда невпопад, а иногда очень даже в тему. — Красота она как пропуск с неограниченным допуском. Красивая женщина может иметь кого угодно, любого мужика, богатого, влиятельного, гениального. Бизнесмена, политика, миллиардера — любого. Её хотят все. Её невозможно не хотеть. Так зачем она будет останавливаться на одном, имея неограниченную власть и неограниченные возможности? Хочешь верную, найти себе какую-нибудь скучную серую мышь и наслаждайся. Если тебе, конечно, нужна только верность, — хохотнула она.

— Ты не права, Друг. Красивая не значит шлюха, — возражал Воскресенский, расхаживая по комнате из угла в угол.

Батарея пустых бутылок позвякивала на полу в такт его шагам. Да, это он тоже испробовал — беспробудно пить. Он даже пошёл к психологу. К какому-то именитому, дорогому. Неприятному.

— Вы правы, характер женщины не определяют внешние данные, — сверлил его пытливым взглядом седой психолог поверх очков. — И ваша мать — хороший пример. Но дело ведь не в женщинах, дело в вас. Других людей мы изменить не можем. Работать нужно над своими чувствами и своим отношением к ситуации. А вы до сих пор не пережили предательство матери.

— Она меня не предавала! — наверное, слишком горячо возразил Вадим. — Она умерла.

Мужик с дипломами в золочёных рамках на стене посмотрел на него с сочувствием, граничащим с презрением.

— Вы так говорите, потому что так правильно. Так подсказывает ваш разум. Но ваши эмоции говорят о другом. Ребёнок, что остался без матери, всегда чувствует себя преданным. В шестнадцать вы ещё были ребёнком. Она не смогла преодолеть свою болезнь, она вас бросила, она…

Вадим швырнул на журнальный столик перед собой какие-то бумаги, что держал в руках. Встал с дорогого кожаного дивана. С ненавистью посмотрел в мясистое самодовольное лицо психолога и вышел из кабинета.

«Это отец её предал. Отец — предатель», — твердил он себе всю дорогу.

Секретарь психолога потом перезвонила, пригласила его закончить беседу, но он не пошёл.

Может, зря.

Вадим как раз дошёл до разбитой машины, когда рядом остановился внедорожник Предателя.

8

Отец молча обошёл разбитую машину. Присел у разбитой фары, закрыл погнутый капот, оценил помятый забор.

— Я вызвал ДПС и комиссаров, — виновато топтался рядом Вадим. Он понимал, как это выглядело для отца. Как обычно — тупо, нелепо, как полное дерьмо, — и чувствовал себя неловко.

По мнению отца, Вадим снова облажался. Впрочем, ничего другого отец от него и не ждал.

— Я понимаю, за что ты ненавидишь меня, но портить машину моей жены было необязательно.

— Пап, я просто…

— Просто что? — глянул он жёстко. — Ты куда-то торопился? Слишком разогнался? Не знал, что вода превращается в лёд при минусовых температурах?

— Я всё отремонтирую.

— Конечно, ты отремонтируешь. Что ты рукожоп, и не умеешь водить машину, никто не виноват. Но знаешь, можешь сколько угодно ненавидеть меня, не звонить, не писать, презирать, игнорировать — Ольга ни в чём не виновата. Не нужно портить нервы беременной женщине.

Он запрыгнул в свою машину. Дверь хлопнула. Его крутой внедорожник ослепил красным светом хрустальных стоп-сигналов и поехал.

— Да я же не специально! — крикнул Вадим вдогонку. — Я же хотел… — он безнадёжно взмахнул руками.

— А чего ты хотел? — раздался рядом знакомый голос.

«Ирка», — обрадовался он.

В тёплых уггах, пуховике, с термосом в руках и леденцом на палочке во рту она казалась совсем девчонкой. Особенно Вадиму понравились милые вязанные митенки и такие же смешные гамаши до колен. Воскресенский даже улыбнулся, хотя улыбка, конечно, вышла жалкой.

— Хотел как лучше, — вздохнул он. — Надеялся наладить отношения с отцом. Съездить для его беременной жены за мороженым, но, когда отношения хочет наладить только один из двоих, обычно так и бывает.

— А что не так с вашими отношениями? — протянула она свёрток. — Это тебе. Ждать ГАИ, наверное, придётся долго.

— Ух ты, — выдохнул Воскресенский. — Бутерброды? Кофе? И всё мне?!

Она посмотрела на него скептически. Хмыкнула.

— Это всего лишь сыр и хлеб. Я не почку тебе отдаю. Может, пойдём в машину?

— Пойдём. Быстро ты. Она даже остыть не успела.

— Я же сказала, только переобуюсь. Эти всё, разбрелись? — оглянулась Ирка на магазин, на забор. Качнула головой. — Сплетники.

Сплетники, не сплетники, забрался Вадим в машину вслед за ней, но именно в тот момент, когда его предупредили, чтобы с ней не связывался, он решил — обязательно свяжется.

Вернее, сначала он удивился, что не подумал о том, что она может быть несвободна или замужем, потом понял почему: будь он её мужем, ни за что не позволил бы возвращаться вечером одной, куда бы они ни ходила — проводил, встретил. Хотя мужья, конечно, бывают разные. А потом поймал себя на мысли, что ему всё равно, есть у неё муж или нет. Абсолютно всё равно.

Он даже подумал, если бы она не упала, в чёртово дерево он бы врезался всё равно.

Конечно, можно было просто затормозить, что-нибудь спросить, попытаться познакомиться, но тогда шансов получить бутерброд из её рук не было ни одного.

Инстинкты повели его к сердцу женщины самым коротким путём — башкой в дерево.

— Так что не так с твоим отцом? — удобно устроилась Ирка на сиденье, расстегнула пуховик.

— У нас очень сложные отношения, — не стал Вадим строить из себя сурового брутала, из которого клещами слово не вытянешь.

— Сложные — это вы пять лет не разговаривали? — развернула она для него бутерброд.

— На самом деле — больше семи. Не так чтобы совсем не разговаривали, но те пару слов, которыми мы обменялись за эти годы, не в счёт.

— Что же произошло семь лет назад? — открыла она термос и подала. Вадим и не заметил, что один бутерброд уже проглотил.

— Умерла мама. Но всё началось раньше, когда она уже заболела. Я вернулся из школы раньше, а отец трахает свою секретаршу в кабинете.

— В кабинете? — хмыкнула Ирка. — Ну это, конечно, ни в какие рамки. Ладно бы на кухне, в ванной, в спальне, наконец. Но в кабинете!

Воскресенский хотел ответить, но поперхнулся кофе.

— Мама… — с трудом выдавил он, закашлялся, — …умирала от рака.

— Ну, ну, — похлопала она его по спине. — Не надо так нервничать. Я всё поняла. Больная жена в соседней комнате, а он в кабинете с секретаршей. Ну так себе, конечно, ситуация, но знаешь, как бы цинично это ни звучало, живое — живым.

— Ты не понимаешь, — постучал себя по груди Вадим. Сделал глоток обжигающего кофе.