Ямато-моногатари как литературный памятник - Ермакова Людмила М. - Страница 13

• Предыдущая
• 13/28
• Следующая

«С чем можно сравнить порванные сёдзи (ширмы)? — С соловьем. Потому что соловей ждет весны» (хару — «весна» и «натягивать», например бумагу на сёдзи).

2) mekura-no sibai mi-to kakete nan-to toku? Kusunoki Masasige-no mondokoro-to toku (sono) kokoro wa mizu-ni kiku.

«С чем можно сравнить слепого в театре? — С гербом Кусуноки Масасигэ. Потому что слепой слушает не видя», (мидзу-ни кику — «слушать не видя» и «хризантема в воде» — герб Кусуноки Масасигэ).

Загадки эти сравнительно поздние, но механизм загадки представляет собой явление довольно устойчивое и консервативное. Особенно интересно, что в первом случае встречается типичная для хэйанской поэзии игра омонимии: хару — «весна» и хару — «натягивать» и «склеивать».

Как мы видим, объяснение сравнения содержит «поворотное» слово или словосочетание. Использование каламбура и в загадке может свидетельствовать об органичности использования омонимии в поэзии, ибо этому способствует сама стихия японской словесности, которой, видимо, искони свойственно использование омонимии либо многозначности слова.

Если и не вполне правомерно выводить какэкотоба из народной загадки типа надзо, то, во всяком случае, их генетическая близость кажется вполне вероятной. Подтверждением родства какэкотоба и загадок надзо может, видимо, послужить эпизод наподобие 132-го дана из Ямато-моногатари:

«Во времена того же императора (Дайго) это было. Призвал он как-то к себе Мицунэ, и вечером, когда месяц был особенно красив, предавались они всяческим развлечениям. Император соизволил сказать: „Если месяц назвать натянутым луком, что это может значить? (Цуки-во юмихари то ифу ва нани-но кокоро дзо). Объясни суть этого в стихах“. И Мицунэ, стоя внизу лестницы, сложил:

Юмихарицуки — «молодой месяц», юмихари — «натянутый лук». Знаменательно, что здесь форма предложения темы для танка совпадает с формулой загадки — нани-но кокоро дзо и соно кокоро ва. «Стрелять» и «заходить» (о месяце) — омонимы.

Таким образом, возможно предположить, что китайский поэтический прием, основанный на игре омонимии и насчитывавший долгую историю существования, не был новацией для японской литературы, уже имевшей собственный вариант омонимического тропа, согласующегося с системой японской поэзии. В то же время не исключено, что именно авторитет китайских поэтов, знаменитых и безымянных, способствовал закреплению этого приема на поэтическом материале танка.

Если обратиться к конкретным литературным явлениям[35], то в китайской литературе типологическое сходство с приемом какэкотоба обнаруживает прием шуангуанцзы, прием «двойного закрепления», суть которого заключалась в том, что «омонимическая метафора строилась на созвучии слов, имевших различное значение; специально подбирались такие сочетания, которые являлись омонимами других, и, таким образом, создавался своеобразный второй план произведения. Эти метафоры становились привычными, порождали стойкие ассоциации»[36].

Однако в Китае омонимия не прививается в авторской поэзии как особый прием, оставаясь в основном принадлежностью народной песни, в Японии же она начинает играть важную роль, закрепляется в авторской поэзии средневековья и развивается далее, переходя в иные жанры, в том числе прозаические.

Кроме того, довольно редки случаи, когда в танка мерцание двух смыслов слова составляет особенность какого-либо одного отрезка стиха, какэкотоба часто управляет всем текстом либо потому, что стихотворение содержит несколько взаимосвязанных какэкотоба, либо потому, что это слово входит в отношения с другими элементами текста и эти отношения определяются иным типом связи, например энго.

«В стихах слова подбираются так: омоним заменяется омонимом для выражения внутренней, до этого данной звукоречи, а не синоним синонимом для выражения оттенков понятия», — писал об омонимии в танка В. Шкловский[37].

Рассмотрим такую танка:

(77-й дан)

Омонимы, содержащиеся в этом стихотворении, придают ему еще один смысл: «Долгие ночи провожу я, встречая рассвет, сгорая от любви к тебе, и, превратившись в дым, неужто я застыну в небе? Конечно, я улечу ввысь». Эти омонимы: акаси — «встречать рассвет» и топоним Акаси, яку — «жечь» (о соли) и «сгорать от любви».

Приведенный пример свидетельствует о том, что разные значения какэкотоба могут пронизывать почти весь текст танка, изменяя и перестраивая связи между словами. Стихотворение, будучи воспринятым целостно и единовременно, тем не менее предстает как бы в двух ипостасях с точки зрения его семантики, логики развертывания поэтической мысли, тропов и образов.

Достойно упоминания также, что в китайской поэзии омонимический прием использует именно омонимы, совпадающие и фонетически и по тону, например: лянь — «лотос» и лянь — «любовь», ци — «срок» и ци — «шахматы» и т. д. В Японии какэкотоба зачастую образуется омофонами с разными тоновыми характеристиками и даже фонетическими различиями, примеры чему приводились выше. Иногда в какэкотоба использовались даже не омонимы, а лишь близкие по звучанию слова (но все же такие, чтобы слушающий или читающий танка был в состоянии мысленно реконструировать подразумеваемое слово). Китайской поэзии столь значительные фонетические различия слов, составляющих омонимический прием, были, видимо, несвойственны.

Отличительной чертой какэкотоба представляется также богатство связей слова, выполняющего роль какэкотоба в танка, с иными элементами стиха, другими тропами, причем, как правило, эти связи, с одной стороны, четко регламентированы поэтической традицией, с другой — нередко приводят к образованию тропа-кентавра, в котором слиты свойства и функции нескольких основных приемов танка.

Специфические качества какэкотоба, по нашим представлениям, заключены также в области ритмики, в которой какэкотоба выполняет роль, не свойственную китайским и каким-либо другим известным разновидностям омонимической метафоры, являясь существенным фактором организации ритма в стихе.

Об этой стороне функционирования какэкотоба уже говорилось в связи с проблемой ритма в поэзии танка, и здесь необходимо отметить, что, с нашей точки зрения, роль какэкотоба для формирования ритма стихотворения действительно выглядит довольно редкой и почти уникальной в истории мировой поэзии.

Помимо этих свойств какэкотоба имеет, на наш взгляд, еще одну особенность. Ведь, в сущности, действие этого приема состоит в том, чтобы с помощью одного элемента системы представить в тексте не только эту систему, но и еще одну, и представить во всей полноте ее внутренних и внешних связей. Это не недосказанность, когда от воспринимающего текст ожидается, что он достроит и домыслит ряд элементов. В философской поэзии хайкай инерция смысла такова, что он, кажется, продолжается в бесконечность, когда собственно текст уже оборвался. Такая инерция создается именно за счет недосказанности, главное в стихотворении лежит за порогом текста, и мы подведены к этому порогу. Существование же классической танка в культуре представляется несколько иным, в танка «главное» материально присутствует в самом тексте. Недосказанность, обрыв в хайку могут быть отдаленно связаны с формальным моментом — происхождением хайку из первого полустрофия танка — и усилены влиянием буддизма. Танка как текст сравнительно с хайку более завершена, более замкнута. Этот тезис не противоречит предложенной выше модели танка в виде концентрических окружностей, расширяющих понятие собственно текста за счет разного рода семантических комплексов, присутствующих в культуре. Хайку имеет целью постижение внезапно озаренной вселенной, постижение сути ее устройства. Хайку продлевается во вселенную, имеет назначение охватить ее всю целиком, в то время как танка, лишенная универсализма, с ее конкретностью чувственного восприятия, акцентировкой понятия «здесь» и «теперь» и рационалистической нагруженностью элементов стиха прежде всего устанавливает вполне определенные связи человеческого и природного, классифицируя и группируя явления в ряды и оппозиции.

• Предыдущая
• 13/28
• Следующая