За гранью Разлома (СИ) - Мак Алиса - Страница 54

Наматывая круги вокруг, Чтец не чувствовал себя разбитым, и всё же оставшийся от беспокойной ночи осадок смешивался с запахами красующегося среди городских руин поселения, внушая Максу острое чувство тревоги. В Москве было проще: бывшая столица хотя бы не пыталась притворяться безопасным местом.

— Миша?

На миг Максу показалось, что Мира вышла на улицу вслед за ним, но, спохватившись, он понял, что остановился у приоткрытого окошка. Того самого узкого окошка в верхней части автодома, что вело в убежище Миры.

— Скажи, а где?..

— Макс?

— Угу.

Чтец ясно слышал каждое слово. Он представлял, как отодвинувшая зелёную занавеску девушка вытянулась вперёд, обращаясь к своему покровителю, и совершенно позабыла об открытом окне.

— Его нет внутри. Что-то случилось?

— Мне нужно кое-что тебе рассказать.

Наконец-то что-то расскажут и ему. С мрачным удовлетворением Чтец приготовился слушать, но голос Миры стал быстрее и тише, и ему пришлось прижаться к прохладной после ночи стене автодома, чтобы разобрать слова.

— Происходит кое-что, что меня очень беспокоит. Сначала я думала, что это всего лишь пустяки, но, знаешь, кажется, эти пустяки берут надо мной верх. После того, как я снова увидела Кровавых, мне начали сниться странные сны. Очень плохие сны. — Её голос сорвался. — От этих снов мне начинает хотеться убить себя, по-настоящему хотеться. Мне. Несмотря ни на что.

Мише потребовалось около двух секунд, чтобы обдумать эти слова.

— Это из-за меня? Знаешь, я часто думаю над тем, что сказал Макс. Я ведь в самом деле свожу тебя с ума. Может быть, тебе стоит отдохнуть? И помнишь, что я говорил? Если однажды ты поймёшь, что не можешь больше выносить это, я готов в любой момент…

— Нет. — В голосе Миры мелькнула твёрдость. — Я не схожу с ума, Миша, и я запрещаю тебе останавливаться. Это не мои мысли и не мои сны. Мы с тобой оба знаем, я не могу захотеть убить себя.

— Может, ты просто устала…

— Это не мои мысли. Не мои. Кто-то внушает их мне, понимаешь? Кто-то хочет, чтобы я умерла.

С точки зрения Макса, убийство полоумной Миры могло понадобиться только изголодавшимся вампирам, упырям и диким животным, однако факт оставался фактом: Чтецу тоже было проще поверить, что его сны имеют сверхъестественный характер, чем признать их своими. А значит, какая-то нечисть в самом деле решила свести спутницу Бессмертного в могилу. У нечисти редко возникало подобное желание на пустом месте, значит, кто-то её попросил. Кто-то заключил с нечестью сделку, чтобы Мира убила себя или была убита Максом, но кто и зачем?

Похоже, Миша пришёл к тому же выводу.

— Ты думаешь, это делает нечисть?

— Да. Но я не могу понять, откуда нечисти взять моё имя, ведь я ни разу не произносила его с тех пор, и я верю, что ты тоже не делал этого.

— А Ночка могла?..

— Нет. Она тоже не знает, а даже если бы знала, не стала бы мне вредить. Она защищала меня, ложилась рядом, и кошмары отступали. Сегодня её не было, и… — Голос Миры сорвался. — Не трогай. Не надо. Это не то.

— Болит?

— Я привыкла. Скоро заживёт. Не волнуйся, Ночка поможет мне мыть посуду.

— Вечно ты заботишься не о том.

— Сейчас меня больше всего заботит моё имя. Никто из тех, кто ещё жив, его не знает, оно нигде не записано, и я всегда убеждаюсь, что рядом никого нет, когда я говорю его вслух. Как нечисть сумела его получить?

— Так может, в этом и дело? — Макс был готов поклясться, что Миша улыбается грустной улыбкой.

— В чём?

— Твой имя всё-таки начало теряться. Имени «Мира» стало достаточно, чтобы тебя достать.

— Не может быть…

На некоторое время в автодоме повисла тишина.

— Как думаешь, Ночка знает, что происходит? — спросил наконец Бессмертный.

Макс не услышал ответа Миры: должно быть, она жестом выразила неуверенность.

— Ладно, мы всё равно не можем её понять, — со вздохом протянул Миша. — Рада могла бы, но…

Макс тихо вздохнул. Рады здесь не было.

Русалка поправила длинные зеленоватые волосы и игриво склонила голову вбок. Она улыбалась приветливой тёплой улыбкой, которую не портили даже треугольные зубы. Русалка считала, что Рада красивая. Она хотела бы, чтобы Рада стала её сестрой, и жалела о том, что здесь, на этом участке Пышмы, таких уже достаточно: водяной откажется обращать новенькую.

Рада не пыталась заговорить с ней. Ей было муторно, мерзко и никого не хотелось видеть.

Светлые дни в родном поселении остались позади. Прошли времена, когда Рада счастливая и свободная могла бесцельно носиться по улицам, прятаться за школьным сараем, забираться на крыши и коротать времена у стены, мечтая о лесе. Здесь не терпели бездельников. С раннего утра Раде приходилось убирать навоз за коровами, таскать тяжёлые кипы сена для них, менять воду, мыть окровавленные полы в разделочной. Работа была простой, но в то же время утомительной и гнетущей, и она никогда не кончалось. Стоило только Раде вздохнуть с облегчением и, скривившись от въевшейся в тело вони, вытереть выступившие на лбу капли пота, как её рабочую группу уже гнали в другое место. Сперва она пробовала возмущаться и ныть, но подруги по несчастью отказались быть подругами. Это казалось невероятным, но, похоже, их действительно устраивала такая жизнь, а единственной помехой в ней была сама Рада: слишком медленная, слишком рассеянная, слишком беспечная. Вскоре Рада перестала пытаться говорить с ними. Задыхаясь от отвращения и усталости, она работала, теша себя мыслями об обеде.

В общей столовой еда была обильной и хорошей, но желтовато-белые стены, не украшенные ничем, кроме расписания дежурств, казалось, вытягивали из пищи вкус. Всегда любимые Радой радиопередачи, которые здесь включали во время обеда, тоже не добавляли уюта, ведь там говорили о людях, которых она теперь знала. Единожды упомянутое имя Чтеца заставило старшую дочь Беляевых подавиться. Слушать хвалебные дифирамбы Максу было невыносимо, но, к счастью, о нём быстро забыли.

Вспоминая о человеке, который больше не был её братом, Рада представляла его скрюченным над страницами книги с алчно сверкающими глазами, кем-то вроде Кощея с иллюстрации в бабулиной книжке. Картина получалась отвратительной, такой же, как и всё вокруг.

Слава валялся в больнице, не спеша приходить в себя. Рада заходила к нему однажды, но, испугавшись того, как быстро отощало его и без того худое тело, как ввалились и покрылись щетиной щёки, решила не возвращаться, пока он не придёт в себя. Конечно же, ей хотелось, чтобы Слава проснулся. Чтобы улыбнулся своей фальшивой улыбкой, сказал что-нибудь хорошее и дал надежду на то, что её жизнь не закончится здесь, среди живых и мёртвых коров. Никто больше не говорил ничего хорошего Раде. Василий Петрович, присматривающий за её рабочей группой, ругал её за нерасторопность, соседки по комнате — за неуклюжесть, глава общежития — за неопрятность. Проклятые перфекционисты-трудоголики, таких требований Раде не выдвигали даже Старый Пёс с бабулей и Дмитричем вместе взятые. Уже на второй день такой жизни захотелось бежать, но бежать было некуда.

Единственной отдушиной в жизни Рады стал разрушенный мост. После обеда, наскоро проглотив полученную пищу, она бежала к нему, на берег Пышмы, чтобы сидеть, свесив ноги к плещущимся об обломки волнам, и слушать звуки шумящего на противоположном берегу леса. Нечисть сразу же появлялась рядом. Держась на почтительном расстоянии, они смотрели на свою человеческую сестру, но ничем не могли ей помочь.

Раде казалось, что она гниёт здесь не менее месяца, но, повнимательнее приглядевшись к календарю дежурств в столовой, Беляева обнаружила, что распрощалась с Бессмертным менее двух недель назад. Прекрасно. Даже время предало её, безжалостно растягивая тоску и страдания. Это стало последней каплей. Сжав в руках вилку, Рада прикрыла глаза и замерла, краем сознания слушая, как ведущий на радио что-то говорит о Скорпионе, недавно вырезавшем семейство мирных вампиров. Голос звучал живо и энергично, заглушая общий гомон, он вдруг показался Раде единственным настоящим вокруг захватившего её наваждения.