В тот день… - Вилар Симона - Страница 29

Вот и осталась отдыхать. Кто побеспокоит? Ведь это такое счастье – спать в своем собственном отдельном покое, на собственной кровати. Древлянка Ярозима уже почти четыре года жила в Киеве, а все не переставала наслаждаться такой роскошью.

Раньше у себя в селище лесном она спала на полатях вместе с состарившимися тетками, сопливыми мальцами, одинокими вдовицами. В родовых избах только семейные пары имеют право на отдельную лежанку. Когда Яра приехала в Киев, она сперва тоже спала вместе с остальными челядинцами в общей истобке. Понятно, что и теперь, когда настанут холода, ей опять придется ночевать в общем отапливаемом помещении, однако по теплой поре хозяйской ключнице полагалось отдельное помещение на верхнем ярусе терема. Здесь у нее и своя лежанка была, и свой ларь с личными пожитками. Тот, кто никогда не был бесправным, не поймет, каково это – наслаждаться одиночеством и иметь свой угол. Да и положение ключницы в доме давало некоторую свободу, право принимать решения. И Яра была довольна тем, как сложилась ее жизнь в Киеве. Можно было благодарить Мирину, что из-за ее нерадивости по хозяйству у служанки из древлянской глухомани появилась возможность возвыситься. Впрочем, Яра знала, что Мирина не сильно повлияла на то, что она стала во главе хозяйства. А вот Дольма… Купец умел ценить и награждать толковых слуг, если на то была его воля. И пусть по натуре Дольма был непрост и никто не ведал, каковы будут его дальнейшие указания или прихоти, все же не Яре осуждать хозяина… которого уже отпели, предав земле.

Сладко потянувшись, Яра поднялась с мягкого ложа, огладила растрепавшиеся за ночь волосы. Вчера она так устала, что даже не переплеталась. Придется неприбранной день начинать, а покрыть голову ей как вековухе не полагалось. И она попросту заправила за уши выбившиеся пряди, запахнулась в юбку-поневу и как была босая пошла заниматься делами.

В простых домах именно хозяйке принято разжигать печь, но от такой, как Мирина, подобного не дождешься. Вот ключница Яра за этим и должна была проследить. Она спустилась в истобку, потрясла за плечо верную Голицу, шепнула, что пора. А пока Голица ворочалась да кряхтела, жалуясь на ноющие на непогоду косточки, Яра уже растолкала девок-чернавок Любушу и Будьку. Это только горничная Загорка может пока отсыпаться у порога одрины[73] госпожи. Мирина обычно любит поспать подольше, и ее верной прислужнице тоже позволяется побыть под покровом Дремы[74]. Да и не только ей. Мужики обычно встают после женщин, а присланные Добрыней постояльцы вообще сладко спят в пропахших сухими травами темных сенях. Яра отметила, что обычно громко храпевший дружинник Златига сейчас лежит тихо, как мышь. Что касается волхва, то он всегда спал беззвучно. Если не разглядеть на лавке под волоковым окошком очертания его тела под овчинами, можно подумать, что Озар вообще унесся куда-то в своих чародейских волхованиях.

После ночного ливня с грозой двор блестел в предутренних сумерках потеками луж между дубовых плах. Яра, когда брала ведра для дойки под крыльцом, даже поскользнулась босой ногой. Надо бы вернуться, обуться в лапти, что ли… Но уже пошла.

Из будки выбрался пес Лохмач, потянулся, упираясь на передние лапы и зевая так сладко, что становилось ясно – выспался четвероногий сторож. Но Яра-то знала, что Лохмач боится раскатов грома, вот и забился в будку. Наверное, там и отсыпался, а сейчас подбежал к ключнице, стал тыкаться ей в колени лобастой головой. Сам размером с теленка, а играет порой, как непутевый щенок. Это когда чужие появляются, пес грозен и рвется с цепи, а своих всех знает. Или понимает, кто из новых может тут ночевать как свой. Вон Лещ рассказывал, что к волхву Озару Лохмач сразу пошел, зато на его спутника Златигу то и дело рычит грозно. Не понравился сторожевому псу дружинник киевский.

От сарая, где стояли хозяйские коровы, веяло теплым душистым запахом. Все четыре гладкие пеструхи повернули головы, когда у порога появилась Яра. Ключница держала в зубах зажженную лучину, руки были заняты ведрами. Отставив их, воткнула лучину в железный поставец, и та горела, пока она доила ближайшую из коров. Вскоре и первая из скотниц пришла, пожелала доброго дня и, взяв ведерко, подсела к следующей пеструхе. Яре по ее положению можно было утреннюю дойку вообще на скотниц переложить, Мирина уже не раз это советовала, но ключнице нравилось начинать день под журчание душистой струи, чтобы потом испить теплого парного молока. Когда еще за стол сядут, а сделать с утра ей надо немало.

Рядом терлась о колени полосатая дворовая кошка. Но не шумела, ожидая, пока Яра не поднялась из-под коровы. Вот тут и начала сразу голосить истошно, требуя угощения. Ну, как обычно, Яру это веселило, она смеялась, слушая, как кошка громко мурчит, получив свою долю молока. А смеялась она вообще редко. Не из смешливых была.

Под навесом летней кухни Голица уже проверяла ставленную на ночь квашню. Летняя печь за теремом, большая, сложенная из полевых камней и обмазанная красной глиной, была куда удобнее, чем зимняя каменка в доме. Да и вокруг печи площадка была выложена гладкими камнями, а сверху еще присыпана белым речным песком – по дождливой поре всегда тут будет чисто, грязь не заведется.

Яра не могла сама растапливать печь: считалось, что без головного убора женщина не имеет права этим заниматься. А потому именно Голица, спрятав пряди под полотняный повойник, била огнивом о кресало, раздувала подожженный пучок соломы. И по старинке нашептывала огню-сварожичу древние наговоры. Яра держалась в стороне, ничего не говорила, только подумала: «Мы ведь уже все тут христиане, мы под защитой другого Бога и, как поговаривают, более сильного. И доброго. Ну если он так добр, то не станет гневаться на пожилую кухарку, которая бормочет по привычке добрые слова разгоравшимся язычкам пламени».

Они с поварихой обсудили, что сегодня будут готовить, и Яра отправилась будить остальных. Сперва следует растолкать Бивоя и отправить на рынок за свежей рыбой, а Лещу надо утреннее питье принести – старый слуга совсем пересыхает ртом после сна. Стоян-мастер уже сам вышел, но за дело еще не брался – с утра он всегда вялый. И пока Яра не обойдет постройки и не кликнет его, указав, что надо кое-что подправить, он имеет право сидеть на приступке у стены с таким осоловелым видом. Яре и в самом деле имело смысл пройтись и оглядеть все после такой ночи: не протекла ли где соломенная кровля на сараях и клетях, не залило ли где за порог водой. Но прежде всего она решила подняться в свою горницу и привести себя в порядок: негоже хозяйской ключнице разгуливать по двору босой и растрепанной, как какая-то чернавка.

По углам терема и сараев стояли наполненные до краев дождевой водой долбленые лохани. Воды было много, значит, меньше придется таскать для хозяйских нужд из протекавшей под Хоревицей речки Глубочицы. Яра остановилась возле стоявшей ближе к крыльцу лохани, стала ковшом поливать воду на ноги, смывая грязь и солому, прежде чем подняться в дом. Минуя сени, даже не взглянула на спавших постояльцев. Эти не ее забота, а вот сонного Бивоя следует все же поторопить. Сейчас, поутру, у пришедших на торг рыбаков можно взять самый свежий улов. И хотя Бивой просто ворчал что-то сонно, Яра повторять приказ не стала. Пусть только попробует не исполнить ее повеление. Раньше за такую нерадивость Моисей мог и плеткой поторопить, но у Яры свои методы наказания – может просто оставить парня без трапезы, и даже его мать-кухарка не посмеет перечить в том ключнице.

Чернавка Любуша уже снимала ставни с окон, проверяла, не натекло ли за ночь, а шустрая Будька выносила ночные горшки, сморщив при этом свой хорошенький носик. Старина Лещ поднялся со своей лежанки под стеной, сделал глоток узвара и как был босой прошел к иконе. Смотрел, не зная, что и сказать намалеванному на ней Иисусу. Ключница тоже не знала, надо бы Тихона покликать – мальчишка все молитвы знал, – но Яре сейчас перво-наперво нужно было будить паренька, чтобы тот погнал коров на вольные выгоны.