В тот день… - Вилар Симона - Страница 67

– Оставь меня, приятель. Мне подумать надо. И подумать крепко.

Но долго ему размышлять не пришлось. Услышал стук подков во дворе, потом крики ярости и боли раздались. И быстрый топот ног. Озар, даже не оборачиваясь, понял, кто взбежал в одрину задушенной купчихи.

– Уйди, волхв, – произнес негромко Радко.

Озар уже от двери оглянулся. Парень почти лежал подле Мирины, гладил ее волосы длинные, смотрел в застывшие очи. Молчал, не шевелился, но от его неподвижной фигуры веяло такой болью!..

«Заслужила ли она такую любовь? – вздохнул волхв. – Видать, чем-то заслужила, коль так убивается. Или попросту глуп Радко, если не понимает, кого полюбил. Что он для нее? Да ничто!»

Но размышлять о горе парня Озару было некогда. Стал спускаться по ступенькам и увидел ожидавшего его в дверном проеме воеводу. Нарядный сегодня был княжий дядька: обруч с каменьями удерживал волосы длинные, наручни чеканные поблескивали на запястьях, оплечье рубахи в богатой вышивке, а через плечо корзно парчовое перекинуто – все в узорах диковинных.

– С пира тебя, что ли, покликали, Добрыня?

– С раннего утра у Владимира не пируют. А вот служба у нас была праздничная. В честь преображения Господня. И меня Радомил прямо с нее покликал. У вас тут, оказывается, беды не переводятся. Вот ты и порадовал меня в праздник, ведун!

«Что мне до твоих праздников чуждых!» – думал Озар, но сказать о таком воеводе не мог. Видел, как тот хмурит густые брови, как горят глубокие карие глаза. И ощутил, что страшится воеводу. Даже вспотел под рубахой. Озару казалось, что он никого не боится. А вот же… страшился Добрыни.

А тот и впрямь страшное сказал:

– Был ведь у нас с тобой уговор, Озар-перунник? Был. Ты за каждого в этом доме отвечаешь. Чтобы ничего ни с кем не случилось. А ты что?

– Я уходил. Мне помочь жене Златиги надо было. Родильная горячка у нее начиналась. Вот Златига и попросил помочь. Но я как только отвар ей приготовил, задерживаться не стал. Сюда вернулся.

– Ну, Златига тоже поплатится за то, что вытащил тебя, вместо того чтобы тут помогать. Но неужто ты, разумник, не понимаешь, чем для тебя такое своеволие может обернуться?

Озар подошел совсем близко. Понимал, что главное сейчас – отвлечь воеводу. Тот все грозится, но дело для Добрыни важнее ослушания. Поэтому Озар и сказал:

– Когда я Радомила за тобой посылал, то о смерти госпожи Мирины еще не знал. Мне ты был нужен, чтобы судьбу нарочитого Вышебора решить. Я как вернулся ночью, дабы за усадьбой этой приглядывать, то увидел, как старший Колоярович на ключницу Яру с ножом полез. Ну и скрутили мы его, связали и заперли. Однако решать его участь нам не по сану. Но и держать такого злодея под кровом уже не было сил. Заслужил он кару, хочешь ты для него огласки или нет. Свои же забьют, если ты не проследишь.

– Так это Вышебор убийца? Тогда хочу услышать, что скажешь о нем. Пусть его притащат.

Добрыня расположился за столом на гульбище, наблюдал, как Моисей и Златига выволокли окровавленного, избитого и все еще связанного Колояровича. Но появившийся следом за ними погасший Радко вмиг кинулся на хазарина, сбил его сильным ударом.

– На брата моего поклеп хочешь возвести? Думаешь, не заметил я, как ты вчера волком на нас с Мириной поглядывал!

Моисей сплюнул кровь с разбитых губ, медленно поднялся. Златига удерживал Радко, а Вышебор извивался и выл через кляп, вращал глазами.

– Не я это злодеяние совершил, Радомил, – молвил хазарин. – Я еще с вечера спустился в истобку, спал на лавке у стола. Все это видели.

– А до того, как сошел? – допытывался Радко. На скулах его напряглись желваки, в глазах под упавшими прядями плескалась боль. Однако при воеводе он не осмеливался чинить самосуд над тем, кого подозревал.

Моисей опять сплюнул кровью.

– Пока я оставался при Вышеборе, Мирина все еще разговаривала в светлице с тиуном. Яра тоже поднялась к себе. Думаете, она бы не услышала, что я по терему шастаю, если бы что недоброе задумал? Но, опять же, последний, кто говорил с госпожой, был управляющий Творим.

Все поглядели на тиуна, и тот, нервно поправляя шапку, согласно кивнул. Но глаза при этом забегали.

– Я тут при чем? Ну поговорили мы с госпожой моей ясной, но позже она меня прочь услала.

– Он страсть какой злой от хозяйки вышел, – неожиданно подал голос Лещ. – Всем нам сказал, что уходит, но сам…

– Да не смог я уйти из-за пса вашего! – резко и как-то несолидно взвизгнул Творим. – Никто из вас не удосужился меня проводить, вот я и остался в сенях. И спал до самого утра спокойно. О, воевода почтенный, я своей христианской верой в том клянусь. Утром только и пробудился. Да и как бы я мог? Я души в нашей Мирине голубушке не чаял!

– Творим действительно больше в дом не возвращался, – вздохнув, подтвердил Лещ. – Я чутко сплю. Если бы он зашел, я бы приметил это.

Возникла пауза. И тут подал голос Озар:

– Какая из девок вышла от Мирины последней?

И хотя Добрыня был зол на него, свое дело по дознанию волхв продолжил.

– Никого не было, – выступила вперед Яра. – Мирина, лишившись горничной, Будьку назначила на ее место, но вчера не покликала ее. Сама сняла уборы. Она часто так поступает, когда утомлена и не хочет болтовню девок выслушивать.

На Яру продолжали смотреть, и она добавила:

– Я к ней тоже не заходила. Мирина вчера зла на меня была, вот я и не хотела ей навязываться.

– И чем же ты Мирину разозлила? – поинтересовался Озар, вспомнив, что ключница сегодня сказывала: купчиха выгнать ее собиралась.

Добрыня только наблюдал за всеми со своего места, не вмешивался. Но его устремленный на ключницу взор был тяжел, как напор тарана. Да и что было Яре скрывать, когда все при этом присутствовали. Вот и сказала, что, мол, когда Мирина стала похваляться, что ее за боярина сосватают, она и напомнила: той еще разродиться благополучно следует, ну и дитя от Дольмы не потерять, что часто случается. А с дитем и всего наследства не лишиться.

– Она за Радко заступилась, – неожиданно произнес Бивой. – Госпожа младшего Колояровича своими насмешками, почитай, выгнала. Вот Яра купчиху на место и поставила.

Добрыня поднял руку. Ему эти семейные склоки были ни к чему. Он хотел знать, кто убил вдову Дольмы.

– Ты это у Вышебора лучше спроси, почтенный, – вставил Лещ, хмуро поглядывая из-под кустистых бровей. – Он один наверху оставался с женщинами. А Моисей как спустился, так больше и не поднимался к господину. Мы все тому свидетели. Да и твердил хазарин все время как заклинание, что он в этом участвовать не желает. Я слышал это.

Моисей удивленно взглянул на старого слугу, потом улыбнулся благодарно. Он редко улыбался. Но сейчас понял – выручил его Лещ.

Однако Лещ не растаял от благодарной улыбки хазарина, просто добавил:

– Пусть Моисей и не люб мне, но вины на нем нет. Я ведь вполуха спал. Вот и услышал, как позже он вдруг встрепенулся, смотрю – стоит, прислушивается. А потом наверх побежал. Я тогда разбудил сына, и мы тоже поднялись. А там уже Озар возле Ярозимы окровавленной. А к Мирине мы не заходили. В стороне ее хозяйский покой. И тревожить ее среди ночи не стали.

Добрыня повертел на запястье чеканный наручень, поерзал на месте и спросил:

– Выходит, несмотря на то, что случилось у вас в тереме прошлой ночью, никто не догадался госпоже доложить?

В ответ – молчание. Все понимали, что сплоховали. Но постепенно стали понемногу отвечать: мол, как-то… жалели молодую вдову, к тому же непраздна она. Зачем было ее тревожить, когда сами уже разобрались?

Тогда Добрыня кивнул в сторону Вышебора. Дескать, освободите.

Тот как отплевался от кляпа да размял руки, тут же стал требовать, чтобы его усадили.

– Разве ты простишь такое, воевода? Верного княжьего дружинника да холопы месили!

– Не тебе приказывать тут, Вышта! – рыкнул на него Добрыня. – Ты теперь ответ держать будешь за то, что сделал!

– И буду! Слыханное ли дело, чтобы хозяина судили за то, что служанку подмял! Ну припугнул ее легонько ножом. Так она так дергалась, что сама напоролась на острие!