В когтях неведомого века - Ерпылев Андрей Юрьевич - Страница 15
- Предыдущая
- 15/67
- Следующая
– Баюн, Баюнушка, – поманила кота бабка, с кряхтеньем нагибаясь и ставя на пол объемистую миску с молоком. – Иди покушай, чумазик. Всю ночь где-то шлялся, оголодал небось…
Несмотря на равнодушный взгляд, которым кот окинул емкость, его нельзя было заподозрить в чрезмерной дистрофии. В пользу обратного свидетельствовали лоснящаяся шерсть и добротная упитанность. Особенно сомнительным выглядел гипотетический голод кота при виде нескольких перышек, приставших к его шерсти. Вероятно, эти вещественные доказательства когда-то принадлежали некой неосторожной пичуге и рассталась она с ними, понятно, не по своей воле. Впрочем, чтобы не обижать старушку, Баюн все-таки соизволил приблизиться к миске и брезгливо понюхать ее содержимое, после чего тяжело рухнул на бок и смежил веки.
– Намаялся болезный, – вполголоса сообщила Георгию Баба-Яга, осторожно, с расстановкой, разгибаясь, на цыпочках отходя от старательно имитирующего крепкий сон притворщика. – Шутка ли – всю ночь где-то блудил…
Рановато, однако, наш герой записал котяру в лентяи.
Едва бабка отлучилась, как Баюн тут же поднял голову, воровато оглянулся на дверь, скользнул к столу и, лихо вскочив на свободный табурет, вперил в Арталетова тяжелый взгляд много повидавшего на своем веку челове… кота, естественно.
– Ты кто таков будешь, мил человек? – Низкий, с заметной хрипотцой, голос уже второго говорящего животного, встреченного Георгием на своем пути, разительно напоминал Валентина Гафта. – Чем живешь-дышишь?
Конечно, можно было и не отвечать, но Арталетов, поеживаясь под упорным взглядом, неожиданно для себя выложил Баюну почти всю свою историю, умолчав лишь о том, откуда и с какой целью попал сюда. Впрочем, надави мохнатый чуть-чуть, выдал бы Жора все на свете без малейшей утайки…
Вполне сошедшая для кабатчика, Леплайсана, волка и даже бабки легенда о дворянине, странствующем в поисках приключений (на свою… вы сами понимаете, что я имею в виду, конечно), нисколько не удовлетворила кота, это было видно по его недоверчиво сощурившимся зеленым глазам. Видимо, Георгий не на деревенского простачка напал, а на умудренного опытом циника.
– А я думал, брешет беззубый… – протянул Баюн, когтистой лапой задумчиво перекатывая по столешнице кусочек хлеба, между делом нахально уворованный с Жориной тарелки. – Ан нет… Ну что, гражданин, – снова придавил он Арталетова взглядом, наконец решительно отодвинув свою игрушку. – В молчанку будем играть, или как?..
В неверном свете, падающем из подслеповатого окошка, Георгию почему-то примерещились под роскошными усами темно-синие петлицы со «шпалами» и тусклые пуговицы форменной гимнастерки. Не хватало только бьющего в глаза яркого света настольной лампы, портрета товарища Сталина на стене, стакана с чаем в никелированном подстаканнике и разлинованного листка протокола, убористо заполненного красно-синим двусторонним карандашом…
Нет, не устоял бы неопытный Жора перед таким дознавателем, ей-ей не устоял бы, раскололся бы на раз, как сухое березовое полено, начав с перепугу сыпать именами, подробностями, несуществующими паролями и адресами явочных квартир, если бы не бодрый скрип ступенек под ногами поднимающейся бабки.
Баюн снова настороженно зыркнул на дверь, с сожалением – на собеседника и одним прыжком оказался на покинутом месте возле печки, успев процедить напоследок сквозь зубы:
– Мы с тобой еще не закончили, контра…
Где-то во дворе надрывно исповедовался сверчок, сладострастно перебирающий свои непонятные никому грехи и проступки чуть ли не от самого сотворения мира. Печально звенели невидимые, но зато отлично слышимые комары, то ли лишенные поживы каким-нибудь хитрым бабкиным заклятьем, то ли просто-напросто выжидающие безнаказанного для себя часа, когда огромные бурдюки с вкусной едой уснут и отдадутся кровососущей братии, в этом веке, при полном отсутствии всяких там «Фумитоксов», чувствующей себя настоящей хозяйкой положения. Однако господство в воздухе они вынуждены были делить с сонмами всевозможной летающей фауны – от легкой ночной моли, склонной к суициду и сгорающей в пламени свечи без остатка, до камикадзе-мотыльков, таранящих непонятный для себя светящийся объект с риском для жизни, и тяжелых штурмовиков-жуков, идущих во втором эшелоне…
А за столом шла беседа.
– Да как же так получилось-то? – недоуменно вопрошал Георгий Бабу-Ягу, по своим взглядам оказавшейся рьяной патриоткой, да еще с явным красно-коричневым уклоном. – Неужели вся Европа еще недавно была русской?
– Вся, без остатка, – подтвердила раскрасневшаяся в прямом и переносном смысле бабка. – От Норвегии до Италии и от Босфора до Ла-Манша…
– А что же случилось? Почему все назад отыграли?
– Да все «новое мышление» виновато! Как начал тот Горбатый в Женеве руками махать да каяться, в друзья к европейцам набиваться, так оно и пошло… Четверти века не пролетело, а уж на всех картах вместо великой Монголии – Московия какая-то да Татария, а на востоке вообще – не то Сибирия, не то Сиберия… И все, негодяи, норовят там всяких песьеголовых людей нарисовать, драконов да бамбров непонятных… А то возьмут, да просто напишут от моря до моря наискось: «Тут водятся чудовища». А ведь недаром народ говорит: «Что написано пером, не вырубишь топором», – заводятся чудовища помаленьку! Прокрадываются тихой сапой… Китаезы узкоглазые тоже не отстают: Монголия, дескать, у наших северных границ лежит, а все, что дальше, – страна длинноносых дикарей. Индусы, те вообще ничего не признают, а все медитируют, уставясь на свой пупок. Русские мы, монголы или там лемурийцы какие – им все одно…
– А индусы-то при чем?
– Ты что, совсем темный? Империя Великих Моголов там у них. Читай: русских. А турки-то что учудили?
– Что?
– Их полуостров казаки завоевали, наши, донские атаманцы, а они взяли да назвались Отоманской Империей. Чуешь разницу? Не Атаманской, а Отоманской! Некоторые так вообще Оттоманской…
– И мы, русские то есть, это терпим?
– Так это самое-то и есть главное условие вхождения России в Общий Рынок, Европейский Парламент… ОБСЕ…
– Чего-чего? Какое еще ОБСЕ? В шестнадцатом-то веке?
Бабка испепелила его взглядом и продолжила:
– Обсели, понимаешь, со всех сторон, как мухи, и давай зудеть: «Откажитесь, мол, от своей истории, признайте, что Россия страна слабая, дикая, всему хорошему Европе обязана, а мы уж…» Знаем мы ихнее «уж»! И чего удумали, стервецы: перепишите, мол, все летописи свои, будто Россия двести лет под игом была монголо-татарским! А мы ведь те самые монголы-то и есть, а татары нам – братья навек! Даже песню пели в моей молодости, помню: «Русский с татарином – братья навек! Ста…» Ну это лишнее… Нынешний царь-батюшка пока противится, а помрет – все: семья, наследнички, конечно, на уговоры супостатов поддадутся, и пропадай Россия и слава наша вековая…
– А вы-то как, бабушка, здесь оказались? – решил Георгий отвлечь расходившуюся бабульку, подозревая, что все это легко может вылиться в демонстрацию с красными знаменами вокруг избы. Особенно ярко ему почему-то виделся образ кота Баюна в красных революционных шароварах, сшитых из какого-то транспаранта с остатком кривоватой надписи «…ОЛОЙ!» на самом интересном месте, и буденовке с синей кавалерийской звездой.
– Да и не спрашивай, милок… – Баба-Яга, только что метавшая громы и молнии в адрес супостатов-европейцев, разве что не лозунги-речевки выкрикивавшая, пригорюнилась, в руках ее неведомо откуда появился синий клетчатый платочек, и стала она напоминать другую картину великого живописца-сказочника – «Аленушку».
– Чего привязался к человеку… – недовольно пробормотал со своего насиженного места кот, совершенно невидимый в полумраке, будто бы про себя, ни к кому не обращаясь, но адресуя свою эскападу ушам Георгия. – Приволокся незнамо откуда, беспаспортный-беспортошный, разбередил женщину…
Арталетов запоздало сообразил, что тут замешана совсем не политика, и прикусил язык…
- Предыдущая
- 15/67
- Следующая
