Красный вервольф 2 (СИ) - Дамиров Рафаэль - Страница 24

— Саша, здесь кто-то есть! — крикнула Наташа из дальнего темного угла.

В подтверждение ее слов оттуда раздалось протяжное сдавленное мычание. Я в два прыжка махнул к ней, выхватывая и выставляя вперед ППШ. Но почти сразу же понял, что никакой засады там нет. Наташа держала в одной руке рваное пальто, в другой — фонарик, который из кармана Сивого вытащила. И его тусклый луч высвечивал лежащее на полу тощее тело. Будто подросток какой…

— Тут куча тряпья была, я решила посмотреть, что под ней, а тут… — Наташа перевела луч фонарика на лицо найденыша.

— Ох ты ж! — я торопливо присел и принялся вытаскивать изо рта парня грязную тряпку-кляп. Повернул на бок, перерезал веревку, стягивающую руки за спиной. — Не дергайся, Митька, а то сам себя задушишь…

Это был тот самый парнишка со шрамом из домы Марфы. Подручный часовщика и Степки-лисьей морды. Теперь я понял, почему давненько его уже не видел.

Жестоко, твою мать, с ним обошлись бандиты. Кисти были притянуты к лодыжкам, а от них — удавка на шею. Митька застонал, его изуродованное шрамом лицо превратилось в жуткую гримасу. На губах — запекшаяся кровь. От одежды — одни лохмотья. На спине — вздувшиеся рубцы.

— Наташ, принеси водички… — сказал я. — Или нет, давай я. Посиди пока с ним…

Я метнулся наверх. Огляделся. Схватил с примуса закопченый мятый чайник, наклонил над пустой кружкой. Твою мать… Из носика полилась черно-коричневая жижа. Бл*ха, должна же у них быть нормальная вода! Ага, за дверью — оцинкованный бак, а на нем — деревянный ковш. Громыхнул крышкой, зачерпнул почти с самого дна воды. Годится. Живо скатился с лестницы обратно в подпол.

Приходил в себя Митька минут десять. Сначала его пришлось поить из ковшика, варварски стянутые руки не работали. Я бегло его осмотрел. Били его, конечно, изощренно, но вроде ничего не поломали. Во всяком случае, на первый взгляд. Вот, значит, он где… А я-то недоумевал, почему его давно не видно… «Н-да, жаль парнишку»… — думал я, глядя, как он, шипя от боли разминает запястья и пытается шевелить потемневшими пальцами. С другой стороны, он опасным делом занимается… Тьфу ты, блин! А какое дело сейчас вообще не опасное?

— Ну что, ты как? — спросил я, присев рядом с Митькой на корточки.

— Жить буду, — прохрипел он, и его кривой рот растянулся в жуткой улыбке. — Теперь. А куда… Эти… Все делись?

— Были, да вышли все, — ухмыльнулся я.

— Так-таки всех порешил? — вытаращился Митька. — Никто не убег?

— Всех, кто был, — ответил я и перечислил мертвых теперь уже бандюков. — Видел кого еще здесь?

— Не, — мотнул головой Митька, скривился от боли и потер шею. — Только эти.

— Встать можешь? — спросил я. — Может, наверх пойдем?

— Посижу еще покамест… — снова скривившись, почти простонал Митька.

— Это что, какие-то ваши конкуренты? — спросил я.

Митька глянул на меня исподлобья и задумчиво поскреб затылок. Наверное, слово «конкуренты» не понял.

— Рассказывай давай, что с тобой случилось, — я присел на пыльное пальто. Адреналин отпустил, сразу навалилась усталость.

— Пришлые это, чужаки, — сказал Митька. — Явились всего дней десять назад. Церкву обнесли. Старого Гришку-кучера порешили, это он в этом доме раньше жил…

Рассказчик из Митьки был так себе. Он перескакивал с пятого на десятое, словарный запас чуть больше, чем у сторожевой собаки. Но суть я уловил. Приехали эти бандюганы откуда-то издалека. И сходу устроили беспредел — вламывались в дома местных, брали, все, что хотели. Убивали даже. Моим соседям, которые тоже вполне себе криминальные элементы, такое поведение не очень понравилось. Мол, не по-людски как-то. Грабить надо богатых, куркулей всяких зажиточных, которые и так не обеднеют и быстро нового добра себе натащут, взамен утраченного. А забирать у нищих последнее — это мерзость какая-то. Но в центр эти пришлые не совались. И фрицам на глаза старались не попадаться. Митьку отправили «понюхать воздух», поболтать с новенькими, может быть, узнать что-то про них. И те вроде даже сначала сделали вид, что на контакт идут, а потом, когда Митька расслабился, дали ему в чан, связали и сунули в подпол. Несколько раз устраивали допросы и били. Спрашивали, кто его послал, требовали назвать адреса и имена подельников. Но интересовало их не только это. Еще им хотелось знать все о домах, на которых встречался знак полукруга. И старая железнодорожная ветка их тоже очень интересовала. Но Митька оказался парнем несговорчивым, побои его особенно не впечатляли, так что он ничего им не рассказал. Просто из вредности.

— А что еще за знак полукруга? — спросила Натаха, успевшая за время Митькиного рассказа сбегать наверх и принести керосиновую лампу. Батарейки у фонарика почти совсем сдохли.

— Да шут его знает, — Митька пожал плечами. — Ну, есть на некоторых домах такой. На очень старых домах. Что значит — понятия не имею. Но видел, конечно. А рассказывать все равно не стал, вот еще… Они бы все равно меня убили. В живых после такого не оставляют.

— После какого еще «такого»? — насторожился я.

— Да приходил к ним один, — искривленный рот Митьки скривился еще больше. — Длинный такой, черноволосый, с бородкой козлиной. Они его за глаза называли Оглобля. Только в лицо ничего такого… Мелким бесом рассыпались. Как я понял, они не сами в Псков приехали, а по чьему-то указанию. И тут где-то есть их хозяин. А этот Оглобля приносит указания. Нерусский, говорит смешно так, пшекает будто.

— Поляк? — быстро спросил я.

— Не разбираюсь я в них, — насупился Митька. — А пожрать там наверху есть? А то у меня уже пузо к спине прилипло.

— Нет там ничего, картошка только сырая, — сказала Наташа.

— А в тех ящиках? — спросил Митька и мотнул головой куда-то в сторону.

— В каких еще ящиках? — я еще раз осмотрел подпол. Пустые деревянные полки, пара стеклянных банок с неведомым содержимым, здоровенный короб с проросшей бледными стеблями прошлогодней еще картошкой. И какой-то хлам, типа пальто этого вонючего, на котором я сейчас сидел.

— Да как же? — нахмурился Митька. — Сегодня же вечером этот Оглобля приезжал, судя по их разговором — на телеге. И они в подпол спустили какие-то ящики. И точно никуда не выносили.

— Откуда ты знаешь? Ты же без чувств валялся, когда мы тебя нашли, — спросила Наташа.

— Ничего не без чувств, много ты понимаешь! — огрызнулся Митька. — Шевелиться я уже не мог, но глаза и уши-то у меня остались! Говорю же, приехал Оглобля. Привез товар. Эти его выгрузили и в подпол спустили. А обратно не выносили.

— Но никаких ящиков здесь нет… — Наташа тоже осмотрелась. Потом перевела взгляд на Митьку. Сочувствующий такой, так только женщины смотреть умеют. Кажется, сейчас потреплет Митьку по свалившимся в колтуны волосам и скажет: «Все будет хорошо, ты только не плачь».

Так. Вообще меня тоже смутило, что в весьма даже жилом и даже обжитом помещении — шаром покати. Будто эта банда принесла только чай и воды из соседнего колодца натаскала. Что-то же они ели. Не куревом же питались. Вставать не хотелось, но я все равно поднялся на ноги вышел на середину, прихватив керосинку за петлю. Потолок невысокий, я почти головой упираюсь. Я поводил лампой туда-сюда. Метнулись тени полок и банок. Ничего. Стены из красного кирпича, подгнившие доски полок и короба под картошку. Все.

Или нет? Что-то зацепило мое внимание, и я еще раз провел лампой. Тени. На той стене, что за за полкой, кирпичная кладка вовсе никаких теней не отбрасывает. Будто нарисованная…

— Саша, нам надо уходить отсюда, — вздохнула Наташа.

— Подожди чутка… — я двинулся к этой странной стене. Ну точно! Никакой это не кирпич! Это лист фанеры, который какой-то весьма талантливый художник разрисовал под кирпич. Да хорошо так разрисовал! Если бы не тени эти самые, я бы даже может и внимания не обратил. — Подержи лампу!

— Ты что-то нашел? — Наташа метнулась ко мне.

— Еще не знаю… — пробормотал я, пытаясь подцепить раскрашенный лист фанеры. Ага, вот эти плашечки, оказывается, не сплошные, и если их повернуть… Оп! Я сдвинул фальшивую стену в сторону.