Лишние - Райт Александра - Страница 10

“Разыскивается Гунта Кронвальдс, девушка европейской наружности. Блондинка, волосы ниже плеч, глаза зеленые, рост сто семьдесят девять сантиметров, худощавого телосложения. Особые приметы: три прокола в левой ушной раковине, родинка на правом бедре. Предположительно может находиться в Портленде. Всех, кто располагает какой-либо информацией о местонахождении девушки, просьба связаться с отделом полиции Портленда по номеру телефона +15038233333”.

Ориентировка была наклеена несколько минут назад, клей еще не успел засохнуть. Мэлвин потянул листок за нижний угол, и он легко отклеился от столба. Парень сложил листовку, спрятал в карман и решил еще прогуляться. За час Мэлвину удалось найти и отклеить около пятидесяти листовок. Если бы не внезапно начавшаяся метель, он бы сорвал больше. Руки окоченели. Он сложил ладони в замок, приложил их к губам и подул. Изо рта вырывались клубы пара и растворялись в зимнем портлендском воздухе. Мэл растер ладони и побрел к дому.

На пороге он стряхнул с плеч снег и вошел в дом. Свет не горел, поэтому Мэл решил, что Карлы нет дома. Он выложил листовки на кухонный стол, еще раз взглянул на Гунту, улыбающуюся со снимка, и принялся рвать бумагу. С треском Мэл уничтожал последний листок, когда за его спиной раздался голос.

– Что это ты делаешь? – спросила Карла.

Мэлвин вздрогнул.

– Да так, ничего особенного, – не задумываясь о том, как это будет звучать, ответил Мэл.

– Кто это? – Карла выхватила обрывок фотографии Гунты из рук Мэла.

– Не знаю, – соврал он. Мэлвин не знал, как объяснить девушке, зачем он рвет полицейские ориентировки.

– Ладно, можешь не отвечать. Не хочу знать, – не изменяя своей манере, ответила Карла и отправилась в свою комнату.

Карла никогда не закрывалась в комнате, но в этот раз предпочла запереть дверь на замок. Поведение Мэлвина показалось ей странным. Какой человек в здравом уме станет препятствовать следствию в поиске пропавшего человека? Для этого нужно быть или полным придурком, или причастным к исчезновению. Ни в одной из этих ролей Карле не хотелось бы видеть Мэлвина, он нравился ей. Но перестать думать об увиденном Карла тоже не могла.

На следующий день Карла поехала на встречу к заказчику, ее ждал интересный проект: она должна была расписать стены нового итальянского ресторанчика в Ривердейле. На выезде из Портленда Карла остановилась на заправке. На двери висела ориентировка, такая же, как те, что вечером рвал Мэлвин. Теперь Карла смогла разглядеть фотографию, лицо девушки показалось ей знакомым. Она постаралась припомнить, где могла видеть ее, но ничего не вышло. Карла достала телефон из кармана и сфотографировала листовку.

На обратном пути от заказчика Карла припарковалась подальше от дома Мэлвина, включила свет в салоне и долго разглядывала фотографию Гунты. Стук в окно заставил девушку содрогнуться, она едва не закричала от неожиданности. Снаружи стоял Мэл, он улыбался и махал рукой. Карла быстро свернула фото и убрала телефон в карман. Мэлвин все еще наклонившись, смотрел в окно и продолжал глупо улыбаться. Карла не спешила выходить к нему. Она нажала на кнопку, и стекло опустилось.

– Мэл, ты напугал меня до усрачки, – выругалась Карла.

– Я увидел из окна твою машину, думал, что-то случилось, – парень растер плечи, он вышел из дома в одном свитере.

– У меня все в порядке, я просто залипла в телефон, – объяснила Карла.

– У чужого дома? – уточнил Мэл.

– Нужно было срочно ответить на звонок, – как можно более непринужденно постаралась ответить Карла.

– Ну ладно, тогда я пошел, – Мэл поежился от холода и вернулся в дом.

Карла вспомнила, где видела эту девушку. Однажды она столкнулась с ней в дверях, когда та выходила из дома Мэлвина. Сейчас эта девушка пропала, а Мэлвин уничтожает полицейские ориентировки. Для Карлы это стало весомым поводом подыскать себе нового соседа. В ту же ночь она собрала свои пестрые несуразные вещи, погрузила их в свой маленький вишневый седан и уехала.

Нельзя по одному кирпичу судить о красоте моего дворца.

Э. Гаскелл

В центре рыночной площади на скамейке, опустив голову, сидела молодая женщина. Она и раньше любила здесь бывать, чаще по работе, но иногда и просто так, чтобы подумать или побыть наедине с собой посреди оживленной площади. Дело в том, что Эва Лисс не привыкла быть одна. В тишине и одиночестве она никогда не могла сосредоточиться. Чтобы найти решение проблемы, ей нужно было думать об кого-то, неважно об кого, это мог быть совершенно незнакомый человек, ей даже не обязательно было с ним заговаривать. Главное и единственное правило: не быть одной. Мысль, которая рождалась в голове Эвы, отскакивала от выбранного ею человека и возвращалась к ней, и уже тогда женщина могла критически оценить ее. Так, будто это и не ее идея вовсе, а того человека, от которого она отскочила.

Это может показаться смешным, но люди, выросшие в больших семьях, чаще всего не умеют ценить уединение. Когда ты из года в год находишься в кругу близких людей, то невольно растворяешься в них. Перестаешь замечать, где заканчиваешься ты и начинаются они. И вот, оказавшись один на один с собой, такой человек начинает болезненно копаться в себе, чтобы понять, какой из кусочков этого сложного пазла и есть он или она.

Эву окружали по меньшей мере человек двадцать, небольшая группа туристов с гидом. Но ни от одного из них идеи не отскакивали, впрочем это была не их вина, просто у Эвы совсем не было идей. Прежде такого не случалось, ведь раньше у нее всегда был кто-то, кто мог дать ей совет. Эти люди и сейчас были, но ни один из них больше не хотел говорить с Эвой. И виновата в этом была именно Эва.

Неделю назад Эва изменила мужу на открытии картинной галереи, где работала фотографом. Ее нанял сам художник Ян Вробель: когда-то давно они вместе учились в школе. Но были на открытии и другие фотографы, представители СМИ. Именно они и засняли, как знаменитый художник страстно целует Эву в узком коридоре, ведущем к уборным. Уже следующим утром эти фотографии украшали первые полосы всех польских газет и новостных интернет-каналов. Тем же утром вся страна, включая мужа Эвы, узнала о том, что Ян Вробель вовсе не гей, как все они предполагали. Вот только супруг Эвы этому совсем не был рад.

Восемь лет брака художнику под хвост. Он даже не нравился ей, возможно, когда-то в юности, но не теперь. Это была секундная слабость, минутное промедление и вечный позор. Эва могла бы все объяснить мужу, возможно, он бы даже простил ее, если бы вся страна не была в курсе случившегося. Ее муж был вторым человеком во Вроцлаве и непоследним человеком в Польше. Лучшим выходом из этой ситуации для него был тихий развод.

Детей у них не было. Два года назад врачи поставили Эве диагноз: бесплодие. А сам Адам по-настоящему детей никогда не хотел. Он переживал из-за бесплодия Эвы за компанию, чтобы поддержать ее. Хотя на самом деле, знай она, что Адам не хочет детей, то страдала бы чуточку меньше. Эву мучило чувство вины, ей казалось, что своим бесплодием она обрекает мужа на унылую бездетную жизнь, что из-за нее в их доме по паркету не затопают маленькие ножки и никогда не зазвучит заливистый детский смех. Эва хотела быть матерью даже больше, чем женой. Теперь ей не быть ни той, ни другой.

Родители Эвы души не чаяли в ее супруге. Иногда Эве казалось, что семья любит Адама больше, чем ее. На выходных отец и брат Эвы приглашали Адама на рыбалку. Мать из кожи вон лезла, чтобы приготовить на воскресный ужин его любимые блюда. Когда они собирались за семейным столом, то все внимание отводилось разговорам об Адаме. Адам то, Адам се. Его работа, его увлечения, его семья, его друзья, и только когда все темы заканчивались, то дело доходило и до его жены, но такое бывало нечасто. Впрочем, Эве не доводилось бывать на первых ролях и до появления Адама. Ее старший брат был любимым ребенком в семье. Отец гордо говорил “мой сын”, а когда речь заходила об Эве, тот говорил просто “девочка”. Отец Эвы не был женоненавистником. Хотя нет, был. Он не то чтобы откровенно ненавидел всех женщин, скорее относился к ним снисходительно, считал их недалекими, скучными, неспособными поддержать беседу. Женщине место на кухне и в спальне, так он говорил. Мать Эвы никогда не перечила ему, она была то на кухне, то в спальне, а потом растила детей. Она посвятила свою жизнь мужу и семье и считала это своим личным достижением. Почти все ее подруги были разведены, а она нет. Их рассказам о счастливой и свободной жизни мать Эвы не верила, иногда даже обижалась на подруг за такую наглую ложь. Эва в отношения родителей не лезла, ее все равно никто не слушал. Сначала она была тенью своего брата, а потом стала тенью своего мужа. И вот сейчас она искала способ отделить свой кусочек пазла так, чтобы сохранить себя.