Рассказы ездового пса - Ершов Василий Васильевич - Страница 30
- Предыдущая
- 30/75
- Следующая
Читая воспоминания военных летчиков, тоже постоянно встречаешься с упоминанием иллюзий. Это и понятно: у нас бедные истребители летают ну уж очень мало и очень редко. Им действительно трудно привыкнуть к соотношению сил, ускорений, перегрузок - и показаний приборов, которым надо верить несмотря ни на что. Приходится вкладывать огромное старание на тренажерах, чтобы сформировать, накрепко затвердить и научиться использовать в полете навык веры приборам. А ведь им, мальчишкам, предстоит освоить сложный пилотаж в облаках. И ведь осваивают, и ведь пилотируют так, что слюнки текут… и применяют в деле, защищая нашу Родину. Это огромная воля к полетам, помноженная на великий труд над собой. Это самоотверженный труд старших, опытнейших, бывалых командиров, отцов, "бать"… у кого душа болит.
Ну а мы, ездовые псы? Что, так уж и без иллюзий? Так уж и просто у нас все получается?
Начну с братьев-вертолетчиков. Как бы ни умели они летать по маршруту по приборам, практически вне видимости земли - все равно вертолету надо будет зависнуть. А висеть по приборам невозможно, нет такого прибора. Надо зацепиться глазом хоть за куст, хоть за ветку, хоть за… я не знаю, за что они цепляются, к примеру, над водой, когда надо спасать людей - но спасают же! А если возникает необходимость выйти из снежного вихря, когда глаз в снежной круговерти потерял единственный ориентир?
Тут уж спасает только слаженная работа экипажа. Второй пилот на висении в сложных условиях просто обязан мягко держать вертолет по приборам, не мешая капитану выполнять задачу. И если уж капитан принял решение уходить - вот тут твердая рука второго пилота, имеющего по зыбким стрелочкам приборов уверенное представление о пространственном положении машины, - спасет полет, если вдруг на секунду капитана одолеет иллюзия. А она - одолевает: столько случаев… снежный вихрь… потерял пространственное положение… создал недопустимый крен… зацепил лопастями несущего винта за земную поверхность… Где же был второй пилот? Да… тоже землю искал.
На секунду, на две - капитану показалось, что вертолет смещается вправо-назад, и он чуть больше, чем надо, сунул ручку влево-вперед… а на самом деле, может, машина смещалась вперед, да еще и с креном. Много ли надо - добавил порцию к крену, которого не видел сам и которого не контролировал второй пилот, - и полон рот земли…
Работа вертолетчиков - сложнейшая, нестандартная, требующая особой координации движений, особого, вертолетного таланта, тонкого управления тяжелой, инертной машиной в строго ограниченных условиях, на висении, в длительной, изматывающей борьбе с ветром, осадками, с собственной усталостью, на пределе внимания.
Если работа летчика-истребителя, на огромных скоростях, в условиях острого дефицита времени, на предельно малой высоте, с малой возможностью для маневра, с перегрузками, с боевым применением - это один полюс, то работа вертолетчика, с ее невесомо-филигранной тонкостью, терпением, чутьем и координацией, на пятачке, "в колодце" - другой полюс авиации. И там, и там сконцентрированы высочайшее искусство и напряжение пилота. И тех, и других подстерегают иллюзии, которые в экстремальных условиях смертельно опасны.
Пилотам гражданской авиации, проводящим в небе тысячи и тысячи часов, в зрелом возрасте иллюзии уже не страшны. При одном условии: если сумел раз и навсегда отучить себя искать землю на посадке. Земля тебя сама найдет, полоса сама ляжет под тебя, победителя стихий… только не дергайся. Иллюзии могут появиться на переходе от приборного пилотирования к чисто визуальному.
Я всю жизнь не устаю твердить: не бывает на высоте принятия решения внезапного и полного перехода на визуальный полет. В 90 процентах сложных посадок земля прорезается в поле зрения фрагментарно: то приоткроется, то снова пропадет. Если цепляться взглядом за открывшийся клочок тверди и провожать и терять его вновь в облаках, может наступить момент, когда проснутся дремлющие, загнанные в угол памяти инстинкты равновесия, и мозг непроизвольно подаст рукам команду дернуться. Много ли надо, чтобы раскачать машину перед самой землей.
Поэтому, даже приняв решение о посадке и дав экипажу команду "Садимся!", лучше пилотировать по приборам до самого того момента, когда вплывшая в поле зрения земля уже настойчиво долбит в сознание: "Хватит, хватит уже держать те стрелки - вот же огни подхода, вот же торец светится зеленым". И когда оторвешься от приборов, уже долго до этого удерживая огни "верхним" зрением, - полоса определяется перед тобой четко и ясно… какие уж тут иллюзии.
Но бывают совсем особенные моменты, когда даже достаточно опытный летчик покупается на самом, казалось бы, очевидном.
Я вводился в строй командиром Ил-14 на Диксоне и выполнял полеты по Северу от Воркуты до Тикси. Как-то раз мы висели в чистейшем заполярном воздухе, заходя ночью на посадку на аэродром острова Среднего, что на Северной Земле. Заход был с прямой, огни полосы неподвижным ярким пятном застыли в центре лобового стекла; до торца было километров сорок.
Штурман периодически давал удаление, я выдерживал постоянную вертикальную скорость, считал высоту по удалению и таким образом контролировал угол наклона своей траектории относительно торца полосы. Все стрелки стояли неподвижно - верный признак, что параметры захода выдерживаются точно. Самолет застыл, как в меду. Никаких сигналов ни от каких рецепторов в мозг не поступало. Постепенно мозг онемел. То есть, я, человек-птица, утратил ощущение того, что это я сам лечу, что это на моих крыльях гудят двигатели, что это мой хвост лениво пошевеливается, выдерживая направление на полосу, что сейчас это я сниму с замков, выпущу и разомну затекшие ноги, обутые в резиновые колеса…
Ощущение полета пропало, замылилось. Осталось лобовое стекло и в нем, в центре - застывшее пятно огней. Огни медленно, незаметно для глаз увеличивались, росли, наливались, дробились на две строчки… а я сидел посторонним наблюдателем. Не самолет летел, а огни едва заметно перемещались по стеклу; я умозрительно оценивал, что огни уехали левее, и подворачивал штурвал влево, пока огни не останавливали перемещение. Разумом я все контролировал, но… покой охватил меня, покой и какое-то безразличие. Так… Все хорошо… тихо вокруг… ни зашелохнет, ни прогремит… чуть вправо… чуть ниже…
Уже прочитана контрольная карта… взгляд - на указатель выпущенного положения шасси: зеленые горят. Уже нам разрешили посадку. Две полосы ярких огней в черноте. Не шевелятся на стекле: все точно. Уже фары включены на большой свет. Огни наползают, расходятся, занимают все стекло, уходят за его границы, уходят вниз, под меня, под меня… хорошо… покой…
- И долго ты так будешь лететь? - Ехидный вопрос инструктора, как ушат холодной воды, мигом вернул меня из мира грез. - Перелет!!!
Хорошо, на Среднем снежная полоса раскатана под тяжелые самолеты… хватило.
Подобный же случай произошел со мной примерно год спустя, в Заозерке, тысячу раз до этого облетанной. Накрутившись за день по конвейеру Красноярск-Канск-Красноярск, четыре рейса подряд, мы уже перепутали, что докладывать при пролете Уяра, куда летим: в Канск или Красноярск. Пятым рейсом, уже под вечер, была Заозерка. Пройдя Уяр, мы подвернули влево и приступили к снижению; впереди в 30 километрах тускло светился ночной старт Заозерки. Точно, как и в тот раз на Среднем: тишина, миллион на миллион, самолет как в меду, огни в центре стекла. Усталость. Сейчас сядем, двадцать минут… загрузимся - и с Богом домой, там от дальних стоянок до дому 15 минут пешком… разомнусь хоть… Зима в тот год выдалась снежная. Образцово-показательный аэропорт Заозерный, имеющий при развитом социализме богатых спонсоров, был расчищен и вылизан, оборудован всем, чем надо, на территории ни снежинки, зато по бокам и в торце полосы снегоуборочные машины нагребли приличные брустверы снега. Мы, молодые капитаны Ил-14, на посадке аккуратно перелетали торец и дожимали машины в ямку, образованную рельефом бетонки.
- Предыдущая
- 30/75
- Следующая
