Кость от костей - Генри Кристина - Страница 3

– Смотри! – сказала Мэтти и указала на царапины высоко на стволе одного из деревьев.

Уильям подошел, встал рядом, взглянул туда, куда показывала жена. Они вгляделись вверх, в густую завесу сосновых игл. Мэтти отчасти ожидала увидеть на верхней ветке спящего медведя, но его, разумеется, там не оказалось. Что за глупая мысль! Медведь, оставляющий такие огромные следы, слишком тяжел, чтобы спать на ветке.

Уильям проверял соседние деревья, искал следы зверя.

– Ничего нет, – сказал он и, кажется, принял решение. – Ладно, хватит заниматься ерундой. У нас полно работы.

Значит, он решил, что Мэтти зря потратила его время, рассказав о лисе, и случись ей сегодня ошибиться еще хоть раз, выполняя обязанности по дому, она поплатится.

Мэтти вспомнила свою корзинку с шитьем и одежду Уильяма, которую надо было заштопать, и сердце сжалось от легкой тревоги. Шитье давалось ей непросто. Стежки получались аккуратными, но она долго возилась. Уильям винил в этом ее мать, которая, по его словам, так и не научила дочь всему, что должна уметь нормальная женщина, и теперь учить приходилось ему.

Когда они только поженились, Уильям подарил ей старые книги с выкройками. Края страниц пожелтели и обтрепались. Тщательно следуя инструкциям, Мэтти постепенно научилась шить и штопать. Долгими вечерами она сидела, сгорбившись над отрезами ткани; кончики пальцев саднили и кровоточили, а Уильям наблюдал за ней в неровном свете свечи.

Муж всегда наблюдал, даже когда ей казалось, что он не смотрит.

Они направились обратно к хижине, ступая по своим следам. Уильям ссутулился, и Мэтти поняла, что он сердится. Он не смог разгадать тайну следов и теперь думал о том, сколько времени они потратили на это бестолковое занятие.

«И все из-за меня, – расстроенно подумала Мэтти. – Может, зря я ему про лису сказала. Но если бы не сказала, он упрекнул бы меня в том, что я слишком долго проверяла капканы».

Что бы Мэтти ни сказала, всегда выходило не то. Всегда. Оставалось лишь грызть себя, как беспокойный маленький бурундук.

Вдруг странное рычание сотрясло тишину.

Не рев медведя, не рык пумы и не крик орла, а наводящее ужас сочетание всех трех этих звуков, к которым примешивался еще один, почти – но не совсем – человеческий.

Лишь тогда Мэтти поняла, что с тех пор, как Уильям отогнал ворон от трупа лисы, они не слышали ни звука, кроме собственных голосов. Ни птичьих криков, ни шороха грызунов, рыщущих в поисках последнего орешка на зиму. Ни треска упавшей ветки, ни шепота ветра.

Лес замер в ожидании, а они с Уильямом вломились в него, как два неуклюжих быка. Тогда она почувствовала на себе взгляды: взгляды деревьев, птиц, белок и кроликов, их глаза с жалостью взирали на двух глупых людишек, забредших на их территорию.

Рычание раздалось снова. Отозвалось эхом, отразилось от стволов, и невозможно было определить, откуда оно исходит.

– Уильям, надо торопиться, – сказала Мэтти и потянула его за рукав. – Зря мы сюда забрели.

Когда рычание послышалось впервые, муж остановился, тело его напряглось, готовое броситься на добычу. Он высматривал жертву. Теперь же он смахнул руку Мэтти, забыв даже о том, что нужно ее ударить, ведь она посмела указывать ему, как поступить. За подобное ее всегда наказывали.

– Тихо, – проговорил Уильям почти шепотом. – Отойди подальше, чтобы я смог прицелиться.

Значит, он хочет попытаться его убить, этого зверя, кем бы он ни был, а Мэтти не сомневалась, что это был не медведь. Медведи так не рычали. И не вели себя так, как вел этот зверь, оставивший следы. Но если это не медведь, то кто?

Кем бы ни было это животное, у Уильяма ничего не получится, считала она. Слишком большой зверь, такого из винтовки не застрелишь; даже Мэтти это понимала, глядя на след на снегу – даже она, с ее-то куриными мозгами.

Она похолодела от страха. Что будет с ней, если Уильям погибнет? Останется одна на горе. Мэтти не представляла, как добраться до ближайшего города, и с тех пор, как они здесь поселились, не отходила от хижины.

Уильям отступил на несколько шагов, поднял винтовку и упер ее в плечо.

– Он где-то там, впереди. Стой за мной.

Мэтти кивнула. Губы и язык онемели, но не от холода, а от страха. Тело дрожало под пальто.

Господи, пусть с ним ничего не случится. Не дай мне остаться одной.

Тут она поняла, что если гигантский медведь прикончит Уильяма, то ей тоже не спастись.

Облегчение разлилось по телу теплой волной. Не будет больше бесплодных попыток все сделать правильно. Не будет вопросов без ответов. Не будет снов. И боли тоже не будет.

Мэтти ступала по следам Уильяма. Она успокоилась. Что бы ни случилось, на все воля Божья; ведь по воле Божьей Уильям выбрал ее.

Впереди затрещали ветки, несколько веток, сломавшихся друг за другом, – хруп, хруп, хруп.

Мэтти бросила взгляд через плечо, как будто ожидая увидеть там зверя, упавшего с неба и нависшего над ними. Но позади никого не было, и впереди тоже; по крайней мере, они никого не увидели.

Прижав к плечу винтовку, Уильям крадучись шел вперед еще несколько минут, а потом в третий раз за день резко остановился, и тут уж Мэтти в него врезалась. Но муж был слишком сосредоточен и не стал ее ругать.

– О боже, что это? – выпалил он.

Мэтти выглянула из-за его спины и ахнула.

Алая лужа крови растеклась на белом снегу. Здесь убили очень крупное животное, и убили совсем недавно. Однако от жертвы ничего не осталось, и никаких следов хищника тоже не было. На тропе виднелись только их следы.

– Бессмыслица какая-то, – пробормотал Уильям.

Мэтти запрокинула голову, увидела сломанные ветки в вышине и подумала: никакая это не бессмыслица, что бы Уильям ни говорил. Но вслух ничего произносить не стала. Нельзя ему противоречить; это всегда плохо кончается.

И все же интересно, что это может быть. Пусть мне и нельзя об этом думать.

Остаток дня Уильям был занят делами и, кажется, почти не замечал, чем занималась Мэтти. И слава богу, ведь если он обращал внимание на ее работу, то непременно находил в ней изъян.

За ужином муж был мрачен и молчалив, глотал кроличье рагу и, казалось, не ощущал его вкуса. После смотрел на огонь в очаге, пока Мэтти штопала порванный рукав и носки и подшивала брюки.

Она уже начала надеяться, что он забудет о ее ежедневном долге, задумается и позволит ей просто лечь спать. Но стоило ей отложить иголку и размять затекшие пальцы, как Уильям встрепенулся.

Устремившиеся на нее глаза-льдинки поймали ее в капкан, как беспомощного кролика.

– Мужчине нужны сыновья, Мэтти.

Она молча встала и направилась в спальню.

Через несколько часов Мэтти проснулась с песней на устах – с той, которую никак не могла возродить в памяти. «Как песнь голубки…» – припомнилось ей, но остальное стерлось, снова ускользнуло.

Рядом храпел Уильям. Храп мужа, наверно, ее и разбудил – так часто бывало, хотя она никогда не жаловалась. Мэтти медленно встала с кровати, чтобы не потревожить его резким движением.

Закрыв за собой дверь спальни, она вышла в столовую. Там было холодно, как в морозилке. Мэтти не накинула халат поверх ночной рубашки, поэтому взяла покрывало и завернулась в него, как в шаль; дыхание вырывалось изо рта клубочками пара.

Она уже не чувствовала себя усталой, хоть и знала, что должна поспать. Утром ее ждала работа, и, если она не выспится и будет неповоротливой, Уильям заметит, и тогда…

«И тогда случится то же, что и всегда», – подумала Мэтти, и слезы обожгли глаза.

Когда-то, будучи моложе, Мэтти спросила, почему он бьет ее столь часто и столь сильно. За такую дерзость муж снова ее ударил и объяснил, что долг мужчины и мужа – приучать жену к порядку, и он делает это, чтобы она научилась послушанию, как положено жене.

Потом он дал ей Библию и велел читать вслух из Послания к ефесянам.

Мэтти читала, хотя во рту ее была кровь, щека распухла, а из правого глаза струились слезы. «Жены, повинуйтесь своим мужьям, как Господу, потому что муж есть глава жены, как и Христос глава Церкви, и Он же Спаситель тела. Но как Церковь повинуется Христу, так и жены своим мужьям во всем. Мужья, любите своих жен, как и Христос возлюбил Церковь и предал Себя за нее».