Монстры под лестницей - Воджик Хельга - Страница 27

Я вынырнул из раздумий оттого, что кто-то отчаянно пытался выдернуть мне руку. Заморгав, словно смахивая веками дневной сон, я посмотрел на источник неприятностей. Мой монстр, насупившись, фыркал и упирался, пытаясь сдвинуть меня с места одной лапой, а второй протягивал мне горсть желудей.

– Идти, Макс, идти.

Я сделал ватный шаг, потом еще один и, все еще переваривая события последних дней, бездумно последовал за Аттой. От желудей я отказался.

Кора дуба была шершавой, немного прохладной, но вместе с тем живой. Я представил, как под моей ладонью течет жизнь этого великана. Сквозь годовые кольца, от корней до самого крайнего листочка. Из века в век.

Я поднял камеру, направил объектив вверх и сделал снимок нависающей мощи. Атта продолжал хрустеть желудями и внимательно рассматривал землю у самых корней дуба. Время от времени он начинал рыть, становясь похожим на чумного енота: спина горбом, глаза выпучены, зубы торчат. Но, не найдя ничего, менял место раскопок.

Я уселся на торчащий корень, прижался спиною к стволу, достал воду и пирог. Атта был тут как тут и помог справиться с едой. Вытерев руки, я извлек из рюкзачка блокнот деда. Страницы шуршали в унисон листве дуба, я переворачивал листок за листком, пока не наткнулся на рисунок. Кривое дерево без листьев, узловатые ветви, как бесконечные пальцы ведьмы тянутся во все стороны и обрываются на крае листа. Страж с Вороньего Погоста. Интересно, зачем он тут? Текст вокруг был слишком мелкий и непонятный. Кажется, это называли скоропись, все эти крючочки и сокращения. Уйдет куча времени, чтобы расшифровать все записи. Я пошарил в рюкзаке, нашел карандаш и дорисовал мертвому дереву крону. Дописал рядом «Дом Атты». Вышло неплохо.

Я зевнул и закрыл глаза. Сладкая истома окутала меня, в голове зажурчали слова: «Где бы ты хотел очутиться?». На закрытых веках, как в кинотеатре, поплыли картинки. Фрагменты из прошлого и то, что никогда со мной не происходило. Калейдоскоп образов, фрагментов, звуков, отголосков. Но стоило мне задержать на чем-то взгляд, внутри начинало зудеть, как когда не можешь вспомнить то, что казалось невозможным забыть. Словно сознание, как старичок с клюкой стучит по клеточкам плитки-памяти. Тук-тук-тук. И робкое эхо отзывается в тишине, и все внутри сжимается в предвкушении. Но воспоминание вновь ускользает, оставляя лишь шлейф тоски и послевкусия.

Дурацкое послевкусие. Мерзкое, как когда вечером не почистишь зубы, а утром тебе в рот кошки нассали.

Я сглотнул и почесал затылок у основания шеи. Открыл глаза и очутился в темной комнате. Нечеткие силуэты вокруг в вуали бледного красного света. Вот так бы выглядел мир в одном цвете, цвете крови. Я стоял в окружении людей, но они будто окаменели. Присмотревшись, я понял, в чем дело. На меня смотрели безликие лица манекенов. Застывшие в разных, порою гротескных, позах, они были повсюду, как толпа на рок-концерте. Я пошел мимо них. По спине ползли мурашки. Почти люди. Как часто неживое способно вселить в нас ужас? Как часто мы боимся того, что не может умереть? Может, поэтому страх вечен? Он там, где жизнь. Питается ею, растет, передается, как грипп осенью. Я шел и по обе стороны видел пустые глаза, залитые текучим кармином. В какой-то миг передо мной были уже не лица, а масса кошенили. Безобразные лица, сотканные из сотен насекомых, ужасные маски, под которыми не видно сути. Я шел, а за мной черным плащом тянулась тень. Но стоило мне оглянуться, как она поднялась, выпрямилась, немного ужалась и поравнялась со мной. Теперь рядом шагал человек из сумрака. Он был выше меня, взрослее. Вот только лица его я не видел. Серый человек из полутени и полусвета.

Удивительно, но рядом с ним не было страшно. Наоборот, было спокойно. Незаметно манекены исчезли. Впереди была стена: я подошел к концу комнаты. Прямо передо мною висело огромное зеркало. Я взглянул в глаза моему отражению, и оно сделало то же самое. Хотя Серый человек все так же стоял рядом, я не видел его по ту сторону стекла.

– Грань меж мирами тонка, – услышал я шорох в своей голове.

Но это не были мои слова. Я знал, что со мной говорит Серый человек. Теперь зеркало превратилось в окно, и из него я видел свой дом. Вокруг ночь и горит лишь одно окно. Мое зрение небывало остро, я отчетливо вижу в этом окне силуэт, я различаю черты и узнаю себя. Макс смотрит из своей комнаты в ночь.

– Опасно гулять меж миров, еще опаснее расшивать швы изнанки.

Я смотрел на себя и видел, как за спиной того Макса вырастает тень. Высокая, кривая, как чащобный старик, с руками-ветвями до пола, зубами-клыками и кровавыми глазами.

Мне стало неуютно. Я не хотел больше смотреть на того Макса и на росшую за его спиной тень, которая уже заполнила всю комнату, отчего свет побледнел.

Серый человек словно прочел мои мысли, и зеркало вновь стало зеркалом. Теперь в нем было лишь мое отражение. Но и оно казалось мне чужим.

– Ты нашел ключ. Но это лишь часть пути.

Я подошел вплотную к стеклу и выпустил облачко пара. На мгновение стеклянная гладь затуманилась, и лицо мальчика исчезло. Я вспомнил оставленный мне дедом конверт и нарисовал пальцем палочку с петелькой-улиткой, что выцарапал на земле Атта. Зеркало задрожало и пошло рябью, как пруд, проглотивший брошенный камень.

Когда круги растворились, и туман моего дыхания исчез, в зеркале снова был лишь я. Но что-то изменилась, и неожиданно появился второй я. А потом еще один… Отражения стали двоиться, троиться, обступать со всех сторон. Копии меня в зеркале раздвинулись, как жалюзи по всей стене, свернулись змеей и замкнули круг. В каждом из зеркал мальчик, так похожий на меня, развернулся и зашагал прочь. Я же стоял в центре и смотрел им вслед. Я снова остался один. Среди сотни пустых отражений и десятков миров. И хоть все двери-зеркала выглядели совершенно одинаково – пустым прямоугольным глазом в неизвестность – я все равно мучился в сомнениях и не мог выбрать. Разум шептал, что каждый вариант пути равноценен, что нет плохого или неправильного. Единственный проигрышный – остаться стоять. Но страх, жгущий сомнениями, опутывающий опасениями, напевал о том, что за каждой дверью хуже, чем тут. Что даже самое плохое привычное лучше неизвестного.

– Но ведь это не точно, что там хуже, чем здесь, – возразил я.

– Но ведь это не точно, что тут хуже, чем там, – вторило эхо.

Всего один шаг. Но мне не хватает решимости сделать его.

Оглядываюсь, чтобы спросить совета Серого человека, но и он исчез. Опускаю глаза и смотрю на кисти своих рук. Вижу, как кожа на них иссыхает, покрывается сеткой морщин и бурых пятен, все туже обтягивает кости, а затем облетает, как сухая листва. Кости падают на землю, но не успевают ее коснуться, как обращаются в прах. Ветер поднимает его и уносит прочь. Я же бестелесным призраком все так же стою на месте. В вечной пустоте.

Я вздрогнул и проснулся. Прохладный ветерок пробудил отряд мурашек, что бегали по рукам, пытаясь согреться. Я огляделся: мягкий свет заливал зеленый лес, от земли пахло прелой листвой. Атты не было видно.

– Атта, ты где? – позвал я монстра.

Ответа я не дождался, поднялся, блокнот скользнул с колен и шлепнулся наземь. Я поднял его, отряхнул и сжимая в руке огляделся. Куда же подевался мой монстр? Прогоняя остатки сна, стряхивая застрявший на ресницах морок дремы, я обошел дерево. Но моего зубастого друга нигде не было. Я посмотрел вверх на ветви – но и там было пусто. Поднявшись на холм, я оглядел местность. Бесполезно. Моя возвышенность была недостаточно высока. Я понятия не имел, где нахожусь и как отсюда найти дорогу домой.

Холм словно поддерживал дуб, и там, где пристроился плющ, мне показалось, что я заметил движение.

– Атта? Хватит прятаться, выходи, – позвал я. – У меня уже есть ключ. Может, он тебе подойдет?

Спустившись с холма, я подошел к завесе из тонких веток, словно стежками соединяющей дерево-исполина и земляную насыпь. Я с трудом протиснулся сквозь плющ между стволом и холмом.