Один сон на двоих - Корсакова Татьяна - Страница 7

В конверте хранилось несколько писем. Или, вернее сказать, одно письмо и один официальный документ. Официальный документ был сделан на немецком языке, которого Мирон знать не знал. Его лингвистические познания ограничивались крепким английским и самую малость французским. О том, что документ именно официальный, свидетельствовала печать и дата. Отправлен он был полтора года назад, но почему-то оказался не в папке «Входящие», а в хранилище на самом дне сейфа. Мирон старательно сфотографировал документ, на всякий случай перевернул, чтобы убедиться, что с обратной стороны нет ничего важного, и сунул обратно в конверт. Фото нужно будет непременно показать Харону, пусть на досуге переведет.

Письмо же было написано по-русски, размашистым и, словно бы неуверенным почерком. Так обычно пишут люди, отвыкшие от ручки, или с какими-то проблемами в нервно-мышечном аппарате. А может быть, человек, отправивший это письмо Ба, просто торопился. Или русский для него был неродным языком. Да мало ли что могло быть! Вполне возможно, что Мирон просто придирается.

Письмо было понятнее и куда занимательнее бюрократической немецкой писанины. Написал его человек, приславший Ба ошейник. Некий мистер Сандпайпер, представившийся председателем исторического общества города Вены, просил Ба оказать ему честь и принять на хранение семейную реликвию некогда великого, а ныне почти забытого венгерского рода Бартане. Вот откуда, оказывается, взялась геральдическая книга! Очень интересно!

Мистер Сандпайпер в своем письме особо настаивал, чтобы ошейник не вносился в каталог музея и ни при каких обстоятельствах не становился частью музейной экспозиции, но по возможности хранился в достаточно надежном месте. Этот странный подарок предназначался лично госпоже Софье Куликовой или, в случае ее ухода из жизни, ее наследникам. А геральдической книгой госпожа Софья вольна распоряжаться так, как посчитает нужным.

Помимо прочего, из письма загадочного мистера Сандпайпера следовало, что в ближайшее время музей под управлением госпожи Софьи получит некий грант на развитие, а сама она – вознаграждение за неоценимый вклад в сохранение культурного наследия родного края в целом и усадьбы «Гремучий ручей» в частности. Вознаграждение будет передано ей вместе с ошейником и геральдической книгой. Распоряжаться им, как и книгой, она вольна по собственному разумению.

На невысказанный Мироном вопрос о причинах столь небывалой щедрости в письме имелся пространный, но весьма туманный ответ. Мистер Сандпайпер называл себя потомком человека, который много лет назад побывал в усадьбе «Гремучий ручей» и имел счастье быть другом отца госпожи Софьи.

По всему выходило, что предок Сандпайпера дружил с прадедом Мирона, дедом Митей. И если дело происходило в Гремучем ручье, то можно было предположить, что этот самый предок тоже был активным участником сопротивления. Может партизаном, а может и подпольщиком. И, вероятно, что-то знал и про упырей, и про Цербера. Может быть даже встречался с ним лично. Интересно, тогда Цербер был во плоти, или таким же, как сейчас?

А еще интересно, почему ошейник Темного пса рода Бартане оказался у какого-то постороннего дядьки. А еще интереснее, почему посторонний дядька вдруг решил его вернуть. И вернул не настоящей хозяйке, которой, как они с Хароном сегодня выяснили, была Лера, а Мироновой бабушке да еще с такими туманными формулировками. Выходило, не подарил, а оставил на хранение. Для чего? Для кого Ба должна была его сохранить?

Вопросов было много, ответов пока не было вовсе, но Мирон не терял надежды. Лиха беда начало! Как-нибудь разберутся! А теперь ему нужно убираться из музея, пока кто-нибудь из сотрудников не застукал его на месте преступления!

Мирон сфотографировал письмо Сандпайпера, а потом сунул его обратно в конверт с документом на немецком языке. Конверт положил в сейф, поставил сверху опустевший ящик. Он был почти уверен, что Ба не станет проверять содержимое ящика. Это значит, что у них с Хароном есть время на решение проблемы.

Выйдя из хранилища, Мирон заскочил в кабинет Ба, вернул ключи на место, сфотографировал те страницы геральдической книги, на которых рассказывалось о роде Бартане, сфотографировал герб с Темным псом, увеличил в телефоне фото, чтобы внимательнее изучить ошейник. Ошейник был тот самый! В этом не было никаких сомнений, а это значит, они на верном пути. Куда заведет их этот путь, пока не ясно, но отступать никто не собирается. Леру нужно вытаскивать из комы. Но сначала нужно как-то воплотить Цербера.

Звонить Харону Мирон не стал, просто отправил сообщение и фотографии. Харон, по его прикидкам, сейчас должен был спать. Такой уж у него был график. Мирону и самому спать хотелось почти невыносимо. Ночные бдения давали о себе знать. Вообще, со всей этой историей он, как и Харон, перешел в ночной режим. Что ж делать, если упыри активничают исключительно при свете луны!

Чтобы совсем не выпасть из жизни, перед тем, как улечься спать, Мирон завел будильник. На сон он себе отвел ровно два часа. Глядишь, успеет и передохнуть, и перекинуться парой слов с Лерой. Сказать по правде, увидеться с Лерой ему хотелось так же сильно, как воплотить Цербера. Да и ей, наверное, будет любопытно узнать, что творится во внешнем мире, пока она прохлаждается в этой своей коме.

Цербер явился в тот самый момент, когда Мирон рухнул на кровать. Явился просто так, доложить, что все идет по плану, Лера жива и невредима, враги расползлись по гробам и норам. Разумеется, ничего такого Цербер не сказал, но уже само его присутствие в квартире Мирона говорило о главном: в Гремучем ручье все под контролем, благородный рыцарь может спать спокойно.

– А я достал твою сбрую. – Мирон потянулся за рюкзаком, вытащил ошейник. Тот с тихим треньканьем улегся поверх банной простыни, по случаю жары служившей Мирону одеялом. – Это ж твоя?

Цербер утвердительно кивнул.

– Так может ты ее того… примеришь?

Цербер мигнул дважды.

– Не можешь?

Ответом ему стал кивок черепушкой.

– А как же нам тогда тебя воплотить? – Мирон взъерошил волосы. Уставший организм молил о хотя бы кратковременном отдыхе, но мозг продолжал лихорадочно, хоть и не слишком результативно искать варианты решения проблемы. – Если есть ошейник, должна быть и шея, на которую он надевается. Так?

Цербер снова кивнул.

– И шея эта должна быть, как минимум, материальная. Так?

Еще один кивок в ответ. Цербер нетерпеливо переступил с лапы на лапу, в красном пламени, полыхающем в его глазницах, Мирону чудилась надежда. Вот только в гудящую от усталости Миронову голову не приходило ни одной светлой мысли. Лезла всякая ерунда.

– Останки твои нам, что ли, нужно откопать? – спросил он и широко зевнул.

Цербер вскочил на ноги, положил передние лапы на кровать в опасной близости от Мироновых коленок, мигнул, а потом еще и кивнул для пущей надежности.

– Реально откопать? – переспросил Мирон потрясенно. – Сначала откопать, а потом на твои бренные останки нацепить ошейник?

Чувствовалось в поведении Цербера некоторое колебание. То ли колебание, то ли неуверенность. То ли Мирон, по своей привычке, снова неправильно сформулировал вопрос.

– А где могилка твоя? – спросил он, потирая виски.

Вместо ответа Цербер зло ткнул его лапой в колено. Зло, потому что через все Мироново тело словно бы прошел разряд электрического тока. Это Харону общение с потусторонним только в радость, а вот Мирону приходится тяжеловато.

– Попрошу без лап! – Мирон отодвинулся подальше от Цербера. – Не видишь, я думаю!

Если бы Цербер мог говорить, то, наверняка, сказал бы, что думает Мирон плохо. Но единственным средством коммуникации у них были красные огоньки в мертвых глазницах мертвого пса, поэтому Цербер просто трижды мигнул.

– И без оскорблений, – проворчал Мирон, а потом сказал умоляюще: – Слушай, друг, голова болит, котелок не варит. Это тебе все нипочем, а мне нужно хотя бы пару часов сна. Обещаю, я что-нибудь придумаю. Найдем мы твое тело. Ну, то, что от него осталось.