Голод - Нурдквист Лина - Страница 12

– Все так, как есть, и ничего не поделаешь.

Так все и было, и по-другому не могло быть.

У меня не оставалось сил волноваться за Армуда, когда его не было – я даже радовалась, что он не приходит домой. А вдруг ему удалось найти себе работу, и он принесет нам что-то поесть? Туне Амалия не получала достаточно молока, стала хрупкой, как высохшая веточка. Черты лица растаяли, торчали одни скулы. Моя дочь стала похожа на человечка из палочек – неужели мне не дано больше гладить пухленькие детские щечки, целовать толстенькие ручки с перетяжечками? Резкий запах залежалых фруктов. Так пахнет от ребенка, который голодает. Временами я открывала сундук в углу и смотрела на шкатулку со снадобьями. Проводила рукой по красной крышке. Благодаря тому, что хранилось в ней, я могла бы заработать денег, накормить своих детей. Но я пообещала никогда больше этого не делать. Из-за меня мы оказались здесь. Так что я набралась мужества и пошла в Флуру, нашла ухоженный торп матери Анны и постучала. Ведь больше я никого здесь не знаю. Когда она появилась в дверях, надежда у меня улетучилась еще до того, как я открыла рот: под передником у нее выступал живот, округлый, как головка сыра. Она посмотрела на меня сурово, сразу поняв, зачем я пришла, прервала меня, едва я заговорила, сказав, что нет, ей и без того тяжко со своими. Наверняка она могла бы дать мне хоть что-нибудь, но, конечно, не хотела, чтобы я прибегала к ней снова. Покажи бездомной собаке хоть чуточку любви, и она от тебя не отстанет. С пустыми руками я возвращалась домой через лес, и даже деревья повернулись ко мне спиной, у них своих забот полон рот.

Мы с Армудом стали шипеть друг на друга. Однажды вечером я вытолкала его вон, когда он вернулся, не принеся с собой еды.

– Пойди дальше, раз в округе тебе отказывают! – прошипела я сквозь зубы. Смотрела на него так, словно желала изрезать ему кожу. – Пойди на юг, пойди на восток к морю, пойди на север и иди целую неделю. Мне все равно, куда ты пойдешь. «От этого нет никакого толку», – всегда говоришь ты мне, и нет никакого толку в том, что ты приходишь домой, не принеся нашим детям еду!

Он склонил голову, не проронив ни слова. Я увидела кости, проступающие под рубашкой, когда он снова натянул крутку и двинулся вниз по дороге. Я не сказала «на запад», и мы оба знали, почему. Туда мы не могли пойти – из-за меня. Хотя я сожалела о своих словах до рези в животе, что-то мешало мне побежать за ним. Ярость рвалась наружу, желая бить, кричать, обвинять – первого, кто попался под руку.

Но что если он пойдет своей твердой ритмичной походкой и никогда больше не вернется? Если отправиться странствовать дальше, как делал до нас? Догнав его и положив руку ему на плечо, я увидела, что он плачет.

– Прости меня, Армуд!

Он провел кончиками пальцев по моей щеке, долго молчал.

– Я не это хотела сказать.

Обхватив его обеими руками, я прижалась лицом к его шее, почувствовав через одежду, какой он костлявый. Тогда он тоже крепко прижал меня к себе.

Ты наверняка не помнишь этого, Руар, но в тот вечер мы ели вареный мох, который Армуд выкопал из-под снега. У тебя уже не было сил залезть на стул со ступеньками в кухне, мы с Армудом посадили тебя на твое место за столом и наблюдали, как ты жуешь. Тебе было уже почти два года, но ты выглядел таким маленьким – и вместе с тем постаревшим. У Туне Амалии стали такие большие глаза. Костлявые коленки, острые локти. Жалобное попискивание, когда мы ложились спать по вечерам. Во сне ты жевал воздух – я слышала это сквозь сон, лежала, крепко-крепко прижав тебя к себе.

Ничто не может длиться вечно, но как закончится эта зима? Помогли бы нам, если бы мы поближе сошлись с кем-нибудь в деревне, завязали узы, стояли б и болтали с другими на церковном холме по воскресеньям? Он пытался – местный пастор с крахмальным воротничком, вспотевший до корней волос, пока добрался до нас по лесной дороге. Но ему пришлось уйти ни с чем, по-другому не получилось. И не только потому, что меня тревожили распросы – пасторы и церкви стояли у меня поперек горла, я не могла заставить себя даже взглянуть на белое оштукатуренное здание. Если нас не заберет Тронка или пастор, то тогда возьмет голод. Да и какая разница, кто именно.

Я положила сушиться замерзшие листья и ветки – когда из них выходил мороз, они начинали капать друг на друга. Сколько бы я ни варила их, из них редко получался бульон или что-то питательное. По утрам Армуд уходил из дома, сгорбленный, как старик, а возвращался истрепанный, как тряпка. У нас не осталось сил на то, чтобы прикасаться друг к другу. Когда наши тела покрылись шерстью, я поняла, что дни наши сочтены. Скоро я не смогу кормить грудью.

Мы, взрослые, избегали смотреть друг на друга. Больше не говорили друг с другом – сказать было нечего. Кожа свисала на теле. Настоящий голод – ни с чем не сравнимое чувство. Когда тебе нечего есть, дни кажутся такими длинными. Мир снаружи затихает: когда стараешься экономить силы, не позволяешь себе лишнего движения. Вы, дети, стали такими тоненькими и прозрачными, кожа собралась складками, угас разум, ваши лица покрылись жесткими волосинками.

Пустые глаза. Туне Амалия что-то бормотала себе под нос, лежа рядом со мной – кожа да кости. Рассказы Армуда истощились, он умолк. Кончики пальцев у тебя и Туне Амалии растрескались, на ваших тоненьких телах слоями сходила кожа. У меня выпало два зуба. Когда начал опухать живот, я поняла, что конец близко. Я посмотрела на тебя, Руар – ты перестал разговаривать, у тебя не было сил даже сесть. Казалось, одно дуновение ветра – и наши жизни угаснут, как свечи. Потом я взглянула на Туне Амалию, ее взгляд встретился с моим из запавших глазниц. Внутри у меня все похолодело, когда я увидела, как от голода у моей девочки вздулся живот, стал большим, натягивая одеяло.

– Туне Амалия! Туне Амалия, моя пчелка!

Ее тельце было вялым. Она больше не плакала, не отзывалась на мой голос.

Неужели она умрет?

Вероятно.

Каждая минута окрашивалась неотвратимым.

Смерть вселилась в наш дом.

Когда Туне Амалия увидела, как снегирь ударился в наше окно и упал на землю, было близко к тому, чтобы ни у кого из нас не нашлось сил подняться и сходить за ним. Она устремила свои усталые глаза к окну, а потом попыталась встретиться взглядом с нами, но только ты, Руар, услышал стук о стекло и обратил внимание на взгляд своей сестры. Сама я в тот момент сидела и смотрела в пустоту. Армуд сидел, закрыв лицо руками, тяжело дыша. Я заметила, что ты зашевелился и что-то крикнул, но не нашла в себе сил повернуть голову, чтобы посмотреть, что случилось. Ты снова крикнул и указал пальчиком:

– Он разбился!

Только тут мы, твои родители, словно очнулись от сна. Пятно размером с монету на оконном стекле указывало: что-то случилось. Я вдохнула, но не более того. Армуд тоже поднял глаза, стараясь сосредоточить на окне затуманенный взгляд. Потянулся, оперся на кухонный стол, чтобы подняться. Принеся мертвую птицу и отдав ее мне, он стоял и покачивался, как травинка на ветру. Красивые птичьи перья. Сломанная шея. Закипятив воду в котле, я наспех ощипала птицу и опустила в кипяток прямо с ногами и головой. Черные и красные перья посыпались к моим ногам. Снегирь варился, пока все мясо не отделилось от костей. Туне Амалия и ты получили по чашке бульона, пока птица доваривалась в котле.

– Вкусно! – проговорил ты. – Очень вкусно.

Сестричка согласилась с тобой.

Мы честно поделили между собой еду на крошечные порции, добавили растаявшего снега в котел к оставшемуся бульону и выпили. Армуд тщательно обтер все с краев котла и дал тебе. Мы, взрослые, съели и кости тоже. Тонкие птичьи косточки хрустели на зубах, когда я жевала их, царапали горло при глотании.

Во всем мире ненашлось бы ничего вкуснее, чем тот снегирь. До сих пор помню этот вкус, помню запах – и как мы смогли посмотреть друг другу в глаза, когда проглотили последние кусочки. Вы, дети, улыбались, и заснули без слез, снегирь жил дальше у вас в груди. Армуд прислонился лбом к моему плечу и сидел, словно в полусне, потом выпрямил спину и вышел, чтобы накопать мышей. В тот день он не нашел ни одной, но на следующий день принес в мешке целое гнездо, а я отыскала под снегом веточки брусники, которые тщательно общипала. Скелеты крошечных мышей хрустели на зубах, как сухари, а ты осторожно доставал из стакана с водянистым киселем одну ягодку за другой и тщательно разжевывал. Твои зубы засияли, как жемчуг, когда ты снова начал смеяться. Досыта мы не наелись, но мы выжили.