Голод - Нурдквист Лина - Страница 18

Тронка. Это слово всплыло в сознании, когда голод стал невыносим. Среди всей этой немыслимой жары и засухи между мной и Армудом пролег холод. Он рисовал свои воздушные замки обкусанными ногтями. Я же смотрела в землю, закусив губу. Везде сухая выжженная трава. Лишь бы был другой человек, который тебя любит. Но это не так – еще надо выжить. Я любила всех своих домочадцев, однако в животах у вас было пусто. Мы ели все, что могли достать, даже червей. В ваших глазах горело отчаяние, как у голодных зверюшек. Когда вы засыпали, мы, взрослые, сидели за пустым кухонным столом.

– Выхода нет, Армуд, правда? А тебе все равно…Ясное дело, у тебя голова не болит, ты в любой момент можешь собрать свои пожитки и уйти, насвистывая песенку. Придумать невероятную историю про нас всех, которые расскажешь потом кому-нибудь другому.

Такие слова произнесла я, хотя не хотела этого говорить.

– Когда кормушка пуста, лошади кусаются, – ответил Армуд, пытаясь притянуть к себе мою руку, успокоить меня. – Вот увидишь, все образуется, нам надо держаться вместе.

Но у меня живот подвело от голода, и больно было видеть, как ваши глаза все больше проваливаются в глазницы, так что я переступила свои пределы, закричала, заплакала. Стала грубой и глупой. И получила ответ.

– Ты хочешь, чтобы я ушел, Унни?

Глаза его смотрели грозно. Армуд поднялся так резко, что стул упал на пол.

– Ты хочешь от меня отделаться? Ты знаешь, что мои ноги привыкли нести меня. Мне уйти прямо сейчас, этого ты добиваешься?

Он подошел к двери.

– Проклятье, я мог бы остаться там, где был!

Его голос звучал то надрывно, то глухо. Стон. Мольба.

– Черт, Унни, ничего умнее не придумал, чем пойти с тобой. Будь проклят чертов пастор! Будь проклята Тронка!

Ты повернулся в постели, Руар, но у меня не было сил проверить, проснулся ты или нет. Я сидела, закрыв глаза, не в силах даже заплакать. Или плакала одной водой, бессильными слезами.

– Ты не помнишь, Унни?

Армуд снова оказался рядом со мной, склонился надо мной, и я почувствовала запах сухой травы от его волос.

– Ведь это тебе пришлось бежать, Унни, а я пошел за тобой. Ты забыла свои мешочки с травами и письмо пастора в Тронку?

В его голосе звучала горькая откровенность. Равнодушие? Я буквально рассыпалась на песчинки, уронив голову на пустой стол. Армуд задышал мне в ухо.

– Ты думаешь, я хочу уйти?

Я продолжала смотреть в пол. Тогда он снял свое золотое кольцо и протянул руку, чтобы я сняла мое. Внутри меня все потрескалось, как сухая глина, когда я стащила кольцо с пальца и положила на его ладонь среди выпуклостей и линий, не решаясь поднять на него глаза. Осторожно подняв мою голову за подбородок, он обнял меня взглядом. Схватил меня за руку и потянул, заставив меня встать. Кольца лежали на его ладони, одно большое, другое маленькое.

– Без тебя – никогда, – произнес он.

Глаза снова стали такими, какие они у него всегда, грубое выражение в них растаяло.

– Ты не можешь вернуться, поэтому и я не могу. Я принадлежу моей дочери, Руару и тебе. Я выбрал тебя, Унни, с тобой я иду по жизни. Мы одно. А здесь наш дом.

В ту минуту мы дали друг другу обещание. Тесно прижавшись друг к другу у кухонного стола, который он смастерил, мы снова надели друг другу обручальные кольца.

– Ты и я, Унни, – сказал он. – Навсегда.

Тут хлынули слезы. Обожгли меня, как воспоминания. Я обняла его за шею, прижалась лбом к его лбу. Нидарусский суд много дней назад. Ты и твоя сестра были единственными гостями на нашей свадьбе, и вы спали.

Мы пошли к крестьянину, чтобы умолять его о помощи. Может быть, он поможет нам. Озеро, в котором притаились рыбы, видело, как мы идем по тропинке, не зная, чем закончится наш поход. Мятлик поник. Трава пожухла.

Когда мы постучали, семья сидела за столом, нам открыла служанка. Теперь служанка была другая, не та беременная, которую я видела на поле в первый наш приход, у этой был курносый нос и светлые волосы. В нос нам ударил запах еды и сливочного соуса, когда мы замерли в дверях – через плечо служанки я разглядела стол. Целая миска картошки, смазанной маслом. Колбаса, с которой капал жир. Перед собакой, сидевшей в углу, стояла полная миска – собака лакомилась таким, о чем мы и мечтать не могли.

Крестьянин встал и вышел на двор. На его круглом лице стекал по подбородку жир от колбасы. Дверь он за собой закрыл, так что мы больше ничего не видели, но запах еды висел вокруг нас, словно рой мошкары.

Армуд снял шапку, склонил голову и забормотал себе под нос.

– Мы голодаем. Но мы обязательно расплатимся.

Теперь это был совсем другой человек, чем когда мы стояли тут в прошлый раз – тогда он был ровней, подписывал бумаги и пожимал руку.

– Прошу тебя. Ради детей – мальчика, которого ты видел, и маленькой дочки. Даю честное слово, что мы расплатимся за всю ту помощь, которую ты окажешь нам.

Крестьянин слушал его с неподвижным лицом. Взвесил свою мысль на руке когда принял решение.

– У вас есть дом, стулья и тепло. Все, что вы уже получили, дано вам в кредит, – произнес он, спокойно и деловито. – Больше вы от меня ничего не получите, а за то, что уже получено до сего дня, вам придется заплатить. Но как это будет происходить, мы решим в другой раз.

Произнося эти слова, он смотрел ниже моего лица. Совсем не походил он на того человека, которого я помнила. От его взгляда дурно пахло.

До самого дома за нами летел шмель, толстый и волосатый. Однако мы плакали всю дорогу.

В животе у меня болело. Армуд жевал кусок смолы. Обычно он бывал беззаботен, это я ворчала и на все раздражалась. Но сейчас все стало по-другому.

– Такова наша жизнь, – произнес он, когда мы дошли до озера. – Здесь наш дом – не только этот торп, но и голод. Мы бедны, Унни. Мы не можем выбирать, какими нам быть.

Но я не хотела с этим соглашаться.

Я остановила его.

– Прости, – сказала я. – Прости меня, Армуд, за все те разы, когда я теряла мужество, прерывала твои рассказы, кричала и жаловалась. Похоже, нам определено несколько лет обихаживать это место на земле. Но в одном ты не прав.

Я схватила его за рукав, пытаясь повернуть к себе.

– Только ты решаешь, каким ты хочешь быть, – продолжала я. – Будь тем Армудом, которого я знаю – выдумщиком и фантазером, который помогает другим не упасть духом. И я сделаю то же самое, обещаю тебе. Я стану той женщиной, которая все вынесет вместе с тобой.

Он не ответил.

Через несколько минут мы увидели наш Уютный уголок. Домик между обработанным клочком земли и дикой пустошью. Армуд прищурился, глядя на выжженную траву и пустую землю, словно было что-то вокруг него, на что стоило смотреть. Он не зашел к вам, как обычно. Через стекло я заглянула в сумрак нашего домика. Вы, дети, сидели на полу и делали коров из шишек и лодки из коры – Армуд принес вам целую корзину всяких материалов. Ваши черты все больше заострялись от того, что вам приходилось питаться одним воздухом. Голубые жилки под прозрачной кожей. Лопатки на спине, как птичьи крылышки. Мягкие, пожелтевшие детские ручки, где мышцы давным-давно растаяли, ушли на поддержание жизни. Кажется, в теле совсем не осталось мякоти. А тот, кто дарил надежду, отчаялся и сдался.

Я почувствовала себя такой одинокой. Дыхание мое замедлилось, уж не знаю, от успокоения или от отчаяния. Земля крошлиась у меня под пальцами. Тут ничего не вырастет.

– Все напрасно, – проговорил Армуд, стоявший рядом со мной. – Вслушайся в эти слова.

Его пальцы рассекли сухой воздух, и я повторила эти слова себе под нос, хотя не хотела.

Все напрасно.

Через окно я видела, как ты выбирал для каждой коровы по четыре одинаковых ноги, а потом вставлял их между чешуйками шишки. Твоя сестра сидела с куском коры в руке. Она грызла его, так что слюнки текли по подбородку, пока ты старательно крепил парус на второй кусок коры. Для сестренки ты тоже вырезал лодку, прикрепив маленький зеленый листочек на палочку, изображавшую мачту. Потом ты сел, опустив руки. У тебя не осталось сил, чтобы вынести лодки через щель в заборе и дальше в лес, чтобы посмотреть, как они поплывут в том, что когда-то было нашим ручьем. Если в ручье вообще осталась вода. У меня не было сил идти это проверять.