Мой адрес - Советский Союз! Книга четвертая (СИ) - Марченко Геннадий Борисович - Страница 2

— Ты только особо-то никому не рассказывай, ладно? — попросил я его в завершение нашего диалога. — Насте, понятно, можно, она тоже знала про беременность, а для остальных просто угодила под мотоцикл, получила ушибы и сотрясение мозга.

— Да что ж я, разве не понимаю, — тяжело вздохнул Вадим на том конце провода. — Да-а, вот ведь… Может, подъехать к тебе?

— Ночь уже почти, куда ты через полгорода потащишься? Завтра может получится Полину навестить, в общем, я тебе позвоню ближе к вечеру.

— А может нам с Настей завтра с тобой сходить?

— Давай я лучше у Полины спрошу, если, конечно, завтра меня к ней пустят, а там уж, конечно, не вопрос.

Из Каменск-Уральского Валентина Владимировна примчалась утром первым же рейсовым автобусом. Сказала, что отпросилась сегодня с работы на весь день, вечерним уедет обратно. Всплакнула всё-таки немного, пожалела неродившегося ребёночка. В общем, в больницу мы отправились уже вдвоём — врач сказал, что Полина сама попросила, чтобы я пришёл, и обещала держать себя в руках.

Сегодня она и впрямь выглядела получше. Обошлось без слёз, Полинка даже слабо улыбалась, наверное, и появление мамы как-то благотворно сказалось на её настроении. По заверениям заведующего отделением, если никаких осложнений не возникнет, то через недельку мою жену уже можно будет выписывать. Ну и на больничный сразу, чтобы дать организму дополнительный отдых.

— Больше меня волнует её моральное состояние, — сказал Роман Борисович, прежде чем пустить нас к Полине. — Постарайтесь общаться больше на посторонние темы, на тему творчества, например, это должно девушку хоть немного отвлечь от переживаний.

Н-да, сейчас с психотерапевтами туго, приходится самим выкручиваться. Ладно, уж как-нибудь.

Распахиваю дверь палаты с лучезарной улыбкой на лице. Сегодня коробочка — то есть палата — полна, все на местах.

— Здравствуйте, товарищи женщины!

— Здравствуйте! И вам не хворать! — слышится в ответ.

— Привет, любимая!

Это уже в адрес жены, которая тоже, хоть и слабо, улыбается. Может, потому ещё, что за окном сегодня вполне ещё яркое сентябрьское солнце, а вчера, напротив, было пасмурно. А может ещё и потому, что сегодня со мной пришла тёща, то бишь её мама, с которой я перед больницей сам провёл инструктаж, наказав демонстрировать побольше оптимизма. На что она отмахнулась, мол, сама не маленькая, знаю.

Я чмокнул Полину в щёку, получив ответный поцелуй, а вот Валентина Владимировна лобызала дочку дольше и эмоциональнее. Что ж, женщинам можно не стесняться своих чувств.

— Доченька, ну ты как? Я уж, как мне Женя вчера позвонил да всё рассказал, с утренним автобусом приехала. Вот, покушать принесли, а то я знаю, как в больницах кормят…

— Да ещё вчерашнее не съела, соседок угощала, и то вон ещё осталось…

— А ничего, сейчас на поправку пойдёшь, аппетит-то и разыграется. И книги вон Женя прихватил, журналы всякие. Голова уже не болит? Ну вот, значит, и не подташнивает, и аппетит должен появиться. Врач говорит, тебе можно вставать потихоньку, ты встаёшь? Вставай, доча, понемногу, но вставай, чем больше будешь двигаться — тем быстрее поправишься.

В общем, диалог (хотя скорее уж монолог) затянулся минут на пять, прежде чем мне удалось перехватить нить разговора. Тут уж я оторвался, рассказывая про свой олимпийский вояж. Не выдержал, упомянул про несостоявшуюся атаку террористов, и как я одного из них вырубил. Подал это так, будто дело выеденного яйца не стоило. Даже немецкую газету принёс со своей фотографией. Про грамоту и подаренную полицейскими гитару тоже упомянул. Соседки по палате тоже прислушивались к моему рассказу с нескрываемым интересом.

— Мой герой, — слабо улыбнулась Полина.

— А завтра, если ты не против, Настя с Вадиком придут. Ну и я снова наведаюсь.

Полинка была не против, и на следующий день мы пришли с Настей и Вадимом. Тёща накануне вечером укатила домой, тем не менее успев напечь дочке и мне заодно пирожков с повидлом, с луком-яйцом, и творожники. Так что на этот раз передачка была ещё более солидной: помимо фруктов, которыми уже объелись все пациентки палаты, мы принесли тёщиной выпечки.

Сегодня Полина выглядела даже получше, чем вчера. И улыбка показалась мне более радостной. Рядом на тумбочке лежал заложенный носовым платком роман Уэллса «Война миров». Полина давно хотела его прочитать, да всё руки не доходили, а сейчас вот появилось свободное время. Эх, лучше бы уж совсем не появилось, чем вот так.

20-го сентября, в среду, Полину выписали. Накануне её осмотрел гинеколог, а после утреннего обхода ей велели собирать вещи. Пригодилась моя мужская сила, нести пришлось в том числе книги, а журналы Полина оставила соседкам по палате и отделению. Впрочем, все эти «Работницы», «Крестьянки», «Юность» и прочая уже и так ходили по рукам. Включая свежий выпуск «ПиФ», который продолжал выходить своим чередом, и тираж которого вырос до 500 тысяч!

К тому времени успел побывать на приёме у Хлесткова. Получил грамоту и премиальные от «Динамо» в размере тысячи рублей. В институте всё прошло по традиционной схеме. Вырезка с моей фотографией из газеты «Уральский рабочий» красовалась на стенгазете. Снимок был сделан в аэропорту, я с улыбкой до ушей позировал с медалью на шее. Не знал ещё, что случилось с Полиной. Декан и ректор лично пожали мне руку, хотели было устроить торжественное собрание по поводу моей победы на Играх, но я упросил этого не делать, учитывая ситуацию с моей попавшей в больнице женой. Заодно меня поздравили с тем, что, согласно решению июньского пленума ЦК ВЛКСМ, песня «И вновь продолжается бой!» официально стала гимном советских комсомольцев. Данное постановление упоминалось в статье, вышедшей на днях в «Комсомолке», и прошедшей мимо моего внимания, хотя печатный рупор советской молодёжи я выписывал. Просто на фоне событий с женой было не до чтения газет.

А накануне выписки Полины позвонил Репьёв, сказал, чтобы я готовился к поездке в Кремль, где дорогой Леонид Ильич планирует встречаться с чемпионами Игр и, соответственно, награждать их знаками отличия. Только какими — неизвестно. Ориентировочно в последних числах сентября.

Вот совсем никакого настроения ехать не было, решил посоветоваться с любимой женщиной, когда мы уже прибыли из больницы домой.

— Езжай, — сказала она. — А то Брежнев, чего доброго, подумает, что ты его не уважаешь. Да и интересно, чем тебя наградят.

— Ага, традиционный вопрос собутыльника: «Ты меня уважаешь?», — хмыкнул я и пояснил. — Там же наверняка что-то типа фуршета будет. Будет ходить Ильич с бокалом шампанского, искать меня, чтобы выпить на брудершафт, а Покровского и нету.

— Прям уж на брудершафт… Это ж с ним целоваться пришлось бы. Он со всеми коммунистическими лидерами целуется в губы, то и дело по телевизору эту эротику показывают.

— Так я не какой-нибудь Фидель Кастро или Густав Гусак. Так что шансов облобызаться с генеральным секретарём у меня немного.

В общем, решение было принято, осталось ждать официального приглашения. Главное, что Полина понемногу приходила в себя, во всяком случае, при мне больше не плакала. Да и на работу рвалась с больничного. Тут я был с ней согласен, работа — она лечит любые душевные травмы. Ну или почти все.

Я себе вон тоже нашёл себе вечерами, когда не было тренировок, занятие — решил заняться гитарой. А то что ж инструмент без дела лежит. Была мысль его презентовать нашей студии, но, поразмыслив, отказался. Мне его подарили — мой и будет. А если захочу писаться — возьму «Gibson» с собой на в студию день-другой.

Пару гитарных кабелей и примочку «Distortion» купил у гитариста из ансамбля Дома офицеров, где всё ещё работал Серёга. У парня, кстати, был «Stratocaster», которым тот невероятно гордился, хоть и была гитара куплена с рук в довольно поюзанном состоянии.

Вообще я был рад, что мне подарили именно «Gibson», а не «Fender». Я не сказать, что большой профи, но от умных людей знал, что на «Gibson» играть проще. И что гитара эта более престижная, с ароматом богатства. «Gibson» хорошо дружит с любым перегрузом, он поёт ленивыми густыми нотами. А на чистом звуке мутноват и расслаблен, выдавая глубокие джазовые вздохи. «Fender», наоборот, рожден для самого кристального, прозрачно острого звука, холодного и ершистого. При этом якобы более грубый, норовит вырваться из рук, весь дрожит на аккордах.