Черноглазая блондинкат (ЛП) - Бэнвилл Джон - Страница 22

— В Акапулько. Он часто туда ездил, по крайней мере, так он мне рассказывал. Он кое-кого там знал — я бы сказала, что он имел в виду богатых.

— Но вы не поехали.

Она широко раскрыла глаза и сложила губы буквой «О».

— Конечно же, нет! Наверное, вы думаете, что я обычная голливудская бродяжка, готовая пойти куда угодно и с кем угодно.

— Нет, нет, — сказал я успокаивающе. — Ничего подобного я не думаю. Я просто подумал, что, поскольку он старше вас и так далее, он мог как другу, предложить вам отправиться с ним в приятную поездку.

Она улыбнулась мрачной, натянутой улыбкой.

— У Нико были подружки, — сказала она, — но у него не было девушек-друзей. Понимаете, что я имею в виду?

Вошел парень, так похожий на Гэри Купера,[55] что это никак не мог быть он. На нём были бриджи для верховой езды, кожаные штаны и красный платок, повязанный вокруг загорелой шеи, а на бедре висела кобура с шестизарядным револьвером. Он взял поднос и пошел вдоль стойки, разглядывая лотки с едой.

— Вы мне очень помогли, мисс Роджерс, — сказал я, одарив её лживой улыбкой.

— Разве? — Она выглядела испуганной. — Каким образом?

— В моём деле, — сказал я, понизив голос, как будто делился коммерческой тайной, — нет ничего, что не имело бы значения, ничего, что не помогало бы выстроить картину.

Она смотрела на меня, приоткрыв рот и озадаченно сдвинув брови.

— Картину чего? — спросила она, таким же, как у меня, шёпотом.

Я отодвинул свою безжизненную кофейную чашку и взял шляпу. Дождь за окном прекратился, и казалось, что солнце балуется с возможностью выйти наружу.

— Скажем так, Мэнди, — сказал я, медленно подмигнув, — теперь я знаю больше, чем когда пришел.

Она кивнула, всё ещё глядя на меня широко раскрытыми глазами. Она была по-своему милой девушкой. Я не мог не опасаться за её будущее, за карьеру, которую она выбрала для себя.

— Я смогу ещё раз поговорить с вами, — спросил я, — если у меня возникнут ещё вопросы, ответы на которые, возможно, есть у вас?

— Конечно, — сказала она. Потом она вспомнила, кто она такая, облизнула губы кончиком языка и лениво откинула голову назад, демонстрируя белоснежное горло; я догадался, что это Барбара Стэнвик[56] в «Двойной страховке»,[57] которую я смотрел.

— Приходите в любое время, — сказала она. — Хэл скажет вам, где меня найти.

По пути к выходу я прошел мимо стола, за которым поджарый парень в красной платке склонился над тарелкой с «чили кон карне»,[58] поглощая еду ложкой с таким видом, как будто боялся, что кто-то может, подкравшись сзади, дотянуться до неё через его плечо и стащить. Он действительно был точной копией Купа.[59]

Я не знал, куда направляюсь, пока туда не добрался. Воздух был свеж после дождя и благоухал меланхолией. Я опустил окно машины, наслаждаясь прохладным ветерком, обдувающим моё лицо. Я думал о Мэнди Роджерс и обо всех других ребятишках вроде неё, которые приехали сюда, на побережье, привлеченные обещанием когда-нибудь сыграть вместо Дорис и Рока в какой-нибудь бессмысленной смеси слащавых песен, норковых шуб и белых телефонов. А где-то в Хоуп-Спрингс наверняка есть паренёк, который всё ещё тоскует по ней. Я видел его также ясно, как промытый свет над Голливудскими холмами, застенчивого парня с руками, похожими на лопаты, и торчащими ушами. Вспоминала ли она когда-нибудь его, оставшегося там, среди кукурузных полей, пожирающих его сердце при одном воспоминании о ней? Мне было жаль его, даже если она и не жалела. Вот такое у меня было настроение; именно в этот час после дождя.

Я припарковался в начале Нэйпир-стрит и отправился к дому Питерсона пешком. Я не хотел ещё одной встречи со старым канюком,[60] живущим через дорогу, и решил, что если подъеду, то он, наверняка, узнает «олдс» — такие типы запоминают машины лучше, чем людей. Его лачуга была заперта, и его нигде не было видно. На этот раз я не пошёл к передней двери Питерсона, а обошёл дом сзади по мокрой траве, скрипевшей под моими ботинками.

Двор зарос кустами акации и каким-то ползучим растением с болезненно-жёлтыми цветками, которое взбунтовалось и душило всё в пределах досягаемости. Здесь, как и у переднего входа, на крыльцо вели две деревянные ступеньки. Окна были пыльными. Полосатая кошка, спавшая у двери, открыла один глаз и посмотрела на меня, потом медленно поднялась и пошла прочь, лениво подергивая хвостом. Что такого о нас знают кошки, что заставляет их так нас презирать?

Я попробовал открыть дверь, но она была заперта. В этом не было ничего удивительного. К счастью, у меня на связке ключей оказался полезный инструмент, подаренный мне в те дни, когда я работал в офисе окружного прокурора, который мне удалось сохранить, когда я ушёл с работы, и который с тех пор неоднократно доказывал свою бесценность. Он был изготовлен из того же иссиня-черного металла, из которого делали камертоны, и открывал любой замок, какой вы только могли припомнить, не считая больших в Форт-Ноксе.[61] Быстро оглянувшись сначала через левое плечо, потом через правое, я вставил штуковину в щель под дверной ручкой, повозился немного, стиснув зубы и зажмурив один глаз, потом услышал внутри щелчок, и ручка в моей руке поддалась. В настоящее время окружным прокурором был парень по фамилии Спрингер, политик с большими амбициями. Жаль, что я не могу поведать ему, как пребывание в его ведомстве продолжало помогать мне в роли одинокого борца с преступностью.

Я закрыл за собой дверь, прислонился к ней спиной и немного постоял, прислушиваясь. Ничто не сравнится с тишиной в заброшенном доме. В неподвижном воздухе стоял слабый сладкий запах сухой гнили. Мне казалось, что мебель наблюдает за мной, как стая сторожевых собак, слишком подавленных, чтобы встать на задние лапы или хотя бы залаять. Я понятия не имел, что ищу. Этот запах плесени и пыли повсюду, серые кружевные занавески на окнах, уныло свисающие вниз, почему-то наводили на мысль, что где-то в запертой комнате на кровати в углублении под свою форму лежит чьё-то тело, с глазами, всё ещё с оттенком удивления в них, устремлёнными в тусклый потолок.

Но тела здесь не было, и я это знал. Какое-то время оно, искалеченное, лежало на придорожной обочине в Пасифик-Пэлисэйдс, потом его забрали и увезли в морг, а потом сожгли, и теперь оно был не более чем рассеянными в воздухе атомами. За эти последние дни, с того момента как Клэр Кавендиш впервые вошла в мой кабинет, Питерсон стал для меня каким-то призраком, мерцающим и неуловимым, как одна из тех увёртливых парящих пылинок, которые попадаются на глаза и начинают двигаться каждый раз, когда ты пытаешься её рассмотреть. Но какое, на самом деле, мне дело до Питерсона? Никакого. Я беспокоился не за него.

Это был небольшой дом, и я должен признать, что Питерсон содержал его в порядке. На самом деле, он был настолько опрятным, что не казалось, что тут вообще кто-то жил. Я осмотрел гостиную, заглянул в спальню. Кровать выглядела так, как будто её застелила больничная медсестра, с простынями, расправленными по углам, и подушками, гладкими, как мраморные плиты.

Я порылся в нескольких ящиках, открыл и закрыл несколько шкафов, как вдруг услышал, как кто-то вставляет ключ в замок входной двери. Среагировал я как обычно: вставшие дыбом на затылке волосы, заколотившееся сердце, внезапно вспотевшие ладони. В такие моменты ты понимаешь, как чувствует себя животное, услышавшее, как ломается ветка под каблуком сапога, и взглянувшее вверх, чтобы увидеть на фоне лесного зарева силуэт охотника. Я склонился над бюро, держа в руке фотографию в рамке — старушка, мать Питерсона, как я предположил, на кончике носа очки в стальной оправе, неодобрительно смотрела в камеру, — а когда я взглянул на дверь, то увидел сквозь пыльное стекло очертания женской головы. Затем дверь распахнулась. Медленным и осторожным движением я вернул фотографию на место.