Злой рок. Политика катастроф - Фергюсон Нил - Страница 24

Из крупнейших стихийных бедствий подобного рода в истории Европы Лиссабонское землетрясение, которое случилось 1 ноября 1755 года, – самое поучительное, не в последнюю очередь потому, что оно так завораживало современников. Оно было не первым в португальской столице; случались и другие, в 1321 и 1521 годах, – но оно было самым сильным. В наши дни сейсмологи оценивают его магнитуду в 8,4. Его эпицентр находился в Атлантическом океане, примерно в 120 милях (ок. 193 км) к западо-юго-западу от мыса Сан-Висенти. Согласно современным оценкам, оно длилось от трех с половиной до шести минут, оставило в центре города разломы шириной в пять метров и обвалило большую часть зданий. Примерно сорок минут спустя на город обрушилось цунами, поднявшее вверх реку Тахо; вслед за ним пришли еще две огромные волны. Свечи, зажженные в честь Дня всех святых, попадали – и заполыхал опустошительный пожар. По самым точным подсчетам, в одном только Лиссабоне погибло от 20 до 30 тысяч человек, в других местах Португалии – от полутора до трех тысяч, и более 10 тысяч – в Испании и Марокко, так что общее число жертв (включая и погибших в более отдаленных местах) составило от 35 до 45 тысяч человек. 75 монастырей и 40 церквей – вот чем был славен Лиссабон до землетрясения. 86 % этих зданий были разрушены. Из 33 тысяч лиссабонских домов примерно 13 тысяч лежали в развалинах, еще 10 тысяч сильно пострадали. Рухнули и Casa dos Contos – португальская государственная казна, – и королевские архивы. Прямой ущерб от бедствия исчислялся в 32–48 % валового внутреннего продукта Португалии^[281].

Ударную волну ощутили и в далекой Финляндии, и в Северной Африке, и даже в Гренландии и на Карибских островах. Цунами пронеслось по североафриканскому побережью, а в Атлантике обрушилось на Мартинику и Барбадос. И все же, в отличие от частиц, извергаемых вулканом, ударные волны, порожденные землетрясением, существуют недолго. Историческое значение землетрясения 1755 года главным образом кроется в его политических последствиях для Португалии. Эта имперская держава и так уже клонилась к закату по сравнению с Нидерландами, Великобританией и Францией. Но ущерб, нанесенный катаклизмом, ускорил ее падение. Король Жозе I с тех пор боялся любых зданий и перевел свой двор в комплекс палаток и шатров на холмы Ажуда, которые в те дни находились на окраине Лиссабона. Впрочем, премьер-министр, Себастьян Жозе де Карвалью-и-Мелу, 1-й маркиз де Помбал, увидел в кризисе возможность. «Похороните мертвых и исцелите живых», – велел он. Министр мог бы еще добавить: «И передайте всю власть в мои руки». Помбал следил не только за тем, чтобы в городе избавлялись от трупов, убирали обломки, распределяли еду, строили временные больницы для раненых и предотвращали мародерство. Он ввел регулирование цен, пытаясь справиться с дефицитом, а также, как истинный меркантилист, установил налог в 4 % на весь импорт, чтобы выровнять внешнеторговый баланс. Он преследовал иезуитов и ограничил политическое влияние Церкви. И он стремился отстроить город, возводя более устойчивые здания на случай будущего землетрясения^[282]. Лиссабон, предстающий сегодня перед туристами – это в значительной степени все еще Лиссабон Помбала. Катастрофа была его шансом.

Землетрясения часто содействуют не только архитектурным, но и политическим перестройкам. Так было и в Японии эпохи Мэйдзи, после того как 28 октября 1891 года землетрясение невероятной силы поразило Осаку и Токио. Многие традиционные японские строения остались целыми – в том числе деревянные пагоды и главная башня замка Нагоя (XVII век), – а вот новые фабрики, построенные из кирпича, и железнодорожные мосты обрушились. Японцы усомнились в том, подходят ли им западные технологии и инженерные достижения, – в тот самый момент, когда правительство всеми силами стремилось перестроить Японию по европейским и американским моделям. Литераторы-националисты, не теряя времени, начали в осудительном тоне писать о том, насколько серьезные травмы могут причинить падающие кирпичи. Как писал один из культурных консерваторов, при землетрясении «в зданиях, построенных в японском стиле, можно разве что сломать кость или руку. Но кирпичные постройки вредят куда сильнее, ведь кирпичи, падая, ранят людей, и известка оказывается глубоко в ранах. Ее невозможно вынуть, рана загнивает – и человека уже не спасти»^[283]. Такие аргументы не остановили программу модернизации. Однако катастрофа привела к созданию Имперского комитета по исследованию землетрясений (Imperial Earthquake Investigation Committee, IEIC), который невероятно быстро превратился в ведущий мировой сейсмологический центр, а Япония в этом смысле опередила страны Запада, выбранные ею в качестве образца для подражания. Впрочем, дальнейшая история японской сейсмологии как нельзя лучше иллюстрирует, насколько трудно предсказывать землетрясения.

Полное японское название IEIC переводится как «Комитет по исследованию и предотвращению землетрясений». Поскольку само землетрясение предотвратить нельзя, работой комитета стало прогнозирование. Омори Фусакити полагал, что сможет предсказать место предстоящего землетрясения вдоль известной линии разлома, если сперва отметит на карте эпицентры всех предыдущих катаклизмов, случившихся вдоль этой линии. По его мнению, там, где на карте оставались лакуны – то есть области, сейсмически спокойные на протяжении долгого времени, – с наибольшей вероятностью должны были произойти очередные смещения участков разлома. Однако Омори усомнился, когда младший сейсмолог, Акицуне Имамура, с помощью этой «теории лакун» предсказал, что эпицентром следующего крупного землетрясения, скорее всего, станет залив Сагами, расположенный к юго-западу от Токио. Но слова Имамуры оказались правдой: Великое землетрясение Канто (магнитудой 7,9), 1 сентября 1923 года сровнявшее с землей Токио и Иокагаму, зародилось именно в той лакуне, которую он обнаружил лет за двадцать до этого. IEIC надлежащим образом заменили на новый Институт исследования землетрясений, во главе которого встал судостроитель из компании «Мицубиси»^[284]. И все же новому учреждению не удалось достичь особого успеха в предсказании крупных катаклизмов. Имамура к тому времени начал искать лакуны в желобе Нанкай, подводном разломе, которые протягивается от Кюсю до центра Хонсю. Мощное землетрясение и цунами, произошедшие в середине этого разлома в 1944 году, убедили Имамуру в том, что следующие подобные события случатся на его южной оконечности, напротив Сикоку, – и в 1946 году так оно и сбылось. После этого осталась лишь «лакуна Токай». Имамура настаивал на том, что именно она станет местом будущего масштабного землетрясения. Оно пока не произошло. А вот катастрофу, поразившую Кобе в 1995 году – Великое землетрясение Хансин-Авадзи с моментной магнитудой 6,9, убившее от 5,5 до 6,5 тысячи человек, – не предсказал ни один из ведущих сейсмологов. Власти оценивали вероятность такого события в 1–8 % (для сравнения, вероятность Токайского землетрясения – более 80 %)^[285].

Повторим: смертоносность землетрясения определяется тем, как много населенных пунктов находится у его эпицентра. Впрочем, после Второй мировой войны с появлением атомной энергетики возникла опасность иного рода. Вскоре после катаклизма в Кобе сейсмолог Кацухико Исибаси создал термин «генпацу-шинсай» («атомная электростанция + землетрясение»), чтобы описать кошмарный сценарий, в котором землетрясение и цунами разрушают АЭС. Исибаси, давний сторонник теории Токайской лакуны, беспокоился об атомной электростанции «Хамаока», расположенной в префектуре Сидзуока. Но его статья «Зачем волноваться?» («Why Worry?»), написанная в 2007 году, четыре года спустя показалась пророческой. Он утверждал, что «…землетрясение значительной силы способно разрушить внешние источники электропитания реакторов, [а] последующее цунами может преодолеть дамбы, затопить главные дизельные генераторы, вывести из строя системы охлаждение реакторов и привести к расплавлению ядерных топливных элементов»^[286]. Юкиноба Окамура пытался предупредить представителей Токийской энергетической компании (TEPCO), что их заводу в Фукусиме тоже грозит такое цунами, но его не стали слушать. Компания взяла за стандартный образец довольно скромное землетрясение, произошедшее в 1938 году. Окамура настоятельно рекомендовал обратить внимание на так называемое землетрясение Дзёган-Санрику, которое случилось гораздо раньше, в 869 году, и при котором цунами, как полагал ученый, прошло на четыре километра в глубь материка, до города Сендай. Окамура и его коллеги установили, что землетрясение магнитудой 8,4 вызовет волны выше 6 метров – и те преодолеют 19-футовую (ок. 5,8 м) дамбу «Фукусимы»^[287]. Руководство TEPCO отмахнулось от предостережений, несмотря на тот факт, что другие электростанции (в частности АЭС «Онагава») обладали намного более высокой защитой от волн, и сказало, что увеличение дамбы только встревожит местных жителей. Правительство и регулирующие органы, по сути, просто с этим согласились.