Улица Вокзальная, 120 - Мале Лео - Страница 26

Наутро, перед тем как возобновить поиски, мы попотчевали себя плотным завтраком. В деревенской жизни были свои преимущества — скудость военного времени ощущалась здесь не так остро. Хозяин, видевший в нас нежданных клиентов, спешил оказать нам множество мелких услуг. Он заботливо осведомился, нравится ли нам вино, не слишком ли черен хлеб, довольны ли мы своим пребыванием в гостинице.

— Сервис отменного качества, — ответил я с набитым ртом. — Но я был бы просто счастлив, если бы мне удалось отыскать птичку, с которой мы вместе сидели в плену. Этот парень, сам того не ведая, стал миллионером. Видите ли, — добавил я конфиденциально, — я занимаюсь различного рода расследованиями по поручению семейств...

И сунул ему фотографию «регистрационного номера 60202». Он почтил ее внимательным изучением и вернул с безучастным видом.

— Этот месье здесь жил?

— Полагаю, что да. Не припоминаете?

— Нет. Должен признаться, что я работаю здесь всего три месяца. Вот кто смог бы вам помочь, так это папаша Комбетт.

— Кто это?

— Браконьер, знавший здесь всех в радиусе десяти километров.

— А где его можно найти? — оживился я.

Хозяин гостиницы рассмеялся.

— На кладбище... и, увы, не в должности сторожа,

Я уже готов был излить свое разочарование, но Бебер опередил меня.

— Есть! — закричал он, отбрасывая вилку и выворачивая рот в поистине феноменальной гримасе. — Есть! Выкладывайте причитающийся мне табак. Комбетт... Ла Ферте-Комбетт... Помню, как прочитал это название на дорожном указателе, минут через десять после того, как нас накрыли...

— Здесь есть поблизости населенный пункт с таким названием? — спросил я у хозяина гостиницы.

Этот достойный человек оторвал наконец потрясенный взгляд от перекошенного рта и перевел его на меня.

— Да, месье, — ответил он. — В пяти километрах отсюда.

— Как туда добраться?

— Раньше можно было автобусом. А теперь — пешком.

— Покажите, как идти.

Он весьма любезно выполнил мою просьбу, и мы бодро зашагали по равнине. Ветра не было, однако снегопад с избытком компенсировал его отсутствие. И все же я был почти счастлив. Я приближался к цели и... потирал руки. Мороз был здесь ни при чем.

Наконец, запорошенные снегом, мы подошли к Ла Ферте-Комбетт, оказавшемуся маленькой деревушкой. Три дома, церковь и несколько ферм в гордом одиночестве. Бебер внимательно изучал местность, осматривал землю под ногами. Всем своим видом напоминая охотничью собаку. И вдруг ищейкой рванулся с места, приглашая меня следовать за собой. В его облике не осталось и тени нерешительности. Он указал на дом, из трубы которого струился дымок.

— Я помню эту ферму с покосившимся гумном. Мы сделали здесь первый привал. За ней должен быть пруд.

Утопая в снегу, мы прошли еще несколько шагов, затем вскарабкались на холм. Перед нами и в самом деле был пруд. Его ледяная поверхность на глазах покрывалась снегом.

— Дело в шляпе, — сказал Бебер.

Он спустился по извилистой тропинке, а затем, через несколько минут ходьбы, торжествующе указал на дощечку с надписью: «Ла Ферте-Комбетт, один километр». Двигаясь в том же направлении, мы вышли к роще.

— Та, где нас накрыли, дальше, — начал было объяснять Бебер.

— Меня это не интересует, — резко оборвал я. — Я ищу ту, из которой вышел Кровяшка.

— Это здесь.

— Ты в этом уверен?

— Уверен и убежден.

Он сделал несколько шагов вперед, развернулся на каблуках и уступил мне дорогу.

— Мы шли туда, то есть по направлению к ферме. А Кровяшка выполз отсюда.

— Отлично.

Я углубился в лес, преследуемый по пятам грабителем, требовавшим свой табак. Я дал ему пачку.

Лес оказался обширнее и гуще, чем я думал. Несмотря на это, я исступленно рвался вперед, яростно попирая хрустящие под ногами ветки и сухие травинки. Рассчитывать что-либо найти здесь, через полгода после происшедших событий, конечно же, было безумной затеей. И все же я продвигался вперед. И мои усилия, моя вера и решимость были вознаграждены. Посреди крошечной поляны перед нами предстал одинокий дом.

От этого дома, заросшего сорняком, веяло невыносимой тревогой и грустью. Большая часть фасада была затянута плющом, и даже окно мезонина оплела сорная трава. Ставни были наглухо закрыты. На ступенях крыльца, присыпанный снегом, лежал толстый слой пожухлых листьев. Мы толкнули приоткрытую решетчатую калитку, и ржавые петли ее заскрипели. Входная дверь подалась после первого же удара моей ноги, издав такой же протестующий звук. Внутри нас встретил удушливый запах нежилья, плесени и запустения.

Я включил карманный фонарь. Мы находились в прихожей, четыре двери которой вели соответственно на кухню, в помещение, похожее на чулан, в просторную гостиную и в своего рода кабинет. Во всем доме не было и намека на электрическое освещение. Об этом свидетельствовали обнаруженные нами в стенном шкафу бидоны с керосином и подвешенные к потолку большие керосиновые лампы. Любовь к непритязательности деревенской жизни не распространялась, впрочем, на паровое отопление. В каждом помещении было по одному, а то и по два радиатора, подпитываемых котлом, на который мы наткнулись при осмотре подвала. Монументальные камины, украшавшие кабинет и гостиную, вписывались в композицию всего ансамбля лишь в качестве чисто декоративных элементов.

Чисто декоративных? Отнюдь. Так, очаг кабинетного камина, перед которым стояло плетеное кресло, являл взору горку пепла и толстые, наполовину обгоревшие поленья. Здесь явно разводили огонь.

Так как света фонаря не хватало, чтобы обозреть общую панораму помещения, я попросил Вебера открыть ставни. Просочившийся сквозь окна свет нельзя было назвать ослепительным, однако его оказалось достаточно, чтобы облегчить осмотр.

Обводя взглядом эту невеселую пыльную комнату, я обратил внимание на календарь. Он указывал на 21 июня.

Не раз приходилось мне замечать, что первая машинальная реакция любого человека, оказавшегося перед «отстающим» календарем, состоит в том, чтобы перевести его на текущее число. Возникало ощущение, что ничей взгляд, кроме моего, с тех пор на нем не останавливался. А значит, и огонь в этом камине разводили 21 июня.

С календаря мой взгляд переместился на кресло. Придвинуть его так близко к камину мог только феноменальный мерзляк. Я издал настоящий львиный рык. Пол вокруг кресла был усеян веревками — обрывками толстых бечевок.

Вебер расхаживал по комнате, подбирая окурки в полном соответствии с данной мною накануне рекомендацией. Я оторвал его от этого увлекательного занятия.

— Какого, ты говоришь, числа тебя арестовали?

— Снова здорово! 21 июня.

— И в тот же день ты повстречался с Кровяшкой?

— Да.

— Что-то в его облике показалось тебе необычным? Ты говорил, у него болели ноги?

— Да. Ходули были совершенно расквашены. Поджарены со всех сторон. Как будто он плясал на раскаленных углях, ей-ей!

Вот именно, занятный танец вынудили исполнить Джо Эйфелеву Башню. Вне всяких сомнений, мы находились в доме Жоржа Парри. За те несколько часов, что мы провели в нем, у меня было достаточно времени в этом убедиться. Книги, громоздившиеся на стеллажах кабинета, не считая неразрезанных томов полных собраний сочинений издательства Untel, находившихся там явно в декоративных целях, представляли собою лишь развлекательное чтиво, на которое был падок этот гангстер. Были среди них и непристойные книжонки, и другие... профессиональные — я имею в виду издания по юриспруденции и криминологии, — а также внушительная коллекция газетных подшивок. Этот человек любил перечитывать на досуге хронику своих подвигов.

В одной из книг я нашел фотографию. На ней была изображена девушка, как две капли воды похожая на Мишель Оган. Больше мне не попалось ни одного заслуживающего внимания документа. И это естественно: злоумышленники не имеют обыкновения собирать архивы из компроматов.

Я внимательно осмотрел кресло. Если сесть в него, то на спинке слева, примерно на высоте подбородка, я обнаружил любопытную царапину. Кресло, несмотря на покрывавшую его пыль, было новое. На глазах у изумленного Бебера, подобравшего все окурки, я вооружился карманной лупой и тщательно обследовал всю его поверхность. Не то чтобы мне удалось сделать сенсационное открытие, но между двумя ивовыми прутьями, в углублении между сиденьем и спинкой мое внимание привлек осколок стекла, который я извлек кончиком ножа и спрятал в надежное отделение бумажника.