На свои круги (СИ) - Турлякова Александра Николаевна - Страница 6

Да что же это такое? Почему она должна переживать это всё? Проплакала полночи и проснулась уставшей и разбитой вконец. Ну и что, ей всё равно, какой она предстанет перед ним, перед своим будущим мужем. Ей всё равно!

* * * * *

С каждым днём ему становилось лучше, он даже начал потихоньку подниматься, а ещё через несколько дней и ходить. Ллоис не отходила от него, как и обещала, выводила его на улицу и усаживала на осеннем солнце. Молодой человек набирался сил, но так и не мог вспомнить, кто он и как его зовут. Все попытки сестёр-бегинок разыскать хоть что-нибудь о пропавших в округе ни к чему не привели. Имя молодого человека было неизвестно, а искать хоть кого-то без имени – пустое дело.

С каждым днём, чем больше больной общался с молодой бегинкой Ллоис, тем больше замечал, какими долгими становятся его взгляды на лице девушки, как он любуется ею, как ждёт встреч с ней по утрам, с какой тоской ожидает расставаний, неизбежных в их случае.

Нет, бегинки, конечно же, не были монахинями, они не давали обетов и всегда могли вернуться к мирской жизни из своей обители. Но вряд ли Ллоис покинула бы своё братство, чтобы остаться с незнакомым молодым человеком, у которого даже нет имени. Кто он? Ремесленник или торговец? Из каких он земель? Что у него за семья? Чем он может зарабатывать себе на жизнь?

И молодой человек понимал, что он в обители лишь временно, как только ему станет лучше, он должен будет уйти. Ему спасли жизнь, дали приют и заботу, но нельзя постоянно пользоваться чужой добротой.

Он вздохнул, поправляя на себе тёплый плащ. Глаза следили за ребятнёй, играющей на лугу в мяч. Сюда, в обитель, привозили брошенных детей, или иногда матери оставляли своих детей на время, когда начиналась осенняя страда или надо было отлучиться на несколько дней в город или в далёкую деревню. Мальчишки пинали мяч, сшитый из кожи и набитый шерстью и опилками, кричали и смеялись. Осеннее солнце днями пригревало, а с деревьев сада летели жёлтые листья.

- Эрвин! Эрвин! Давай сюда!

- Лови! Лови!- кричали мальчишки друг другу.

Его словно подбросило, будто кто ударил по лицу.

Эрвин? Эрвин! Ну, конечно... От волнения даже в глазах помутилось, и сердце застучало тревожно, будто ещё миг – он вспомнит всё, что не помнил до этого. От напряжения разболелась голова. Нет! Всё пустое! Он сумел вспомнить лишь своё имя...

Приложив усилия, он смог подняться. «Надо сказать кому-то... Где ты, Ллоис? Ты должна знать, кто я... Ллоис...»

Сил хватило только на то, чтобы войти в церковь. Замер в дверях, обессилев на двух ступеньках. Сёстры заозирались на него. Шла служба, наверное, обедня...

Ллоис поспешила навстречу, поддерживая под плечо, не дала упасть, зашептала тревожно:

- Что вы делаете? Зачем вы ходите так далеко? Вам нельзя... Надо было дождаться меня, я бы помогла... Пойдёмте... Я помогу вам, я доведу вас до кровати... У вас жар! Что случилось?- Даже через ткань плаща и рубашку чуткие девичьи пальцы ощущали жар его тела, глаза смотрели с тревогой.

- Ллоис... я... я вспомнил... я смог...

- Что?- Тёмные брови от удивления вскинулись вверх, девушка смотрела с тревогой.

- Я вспомнил своё имя... вспомнил, как меня зовут... Я – Эрвин...

- И всё?- Она ждала продолжения.

- Да...- ответил.- Я – Эрвин...

- Пойдёмте.- Она вывела его на улицу, прикрыв дверь церкви за собой.- Это хорошо. Память вернётся к вам, я же говорила. Только вы успокойтесь, не волнуйтесь так, всё будет хорошо...

- Я – Эрвин... Эрвин...- повторял он всю дорогу, даже тогда, когда Ллоис укладывала его в кровать, поила отваром малины и шалфея. Он всё никак не мог поверить, что ему что-то удалось вспомнить, всё пробовал своё имя на вкус, всё хотел вспомнить ещё что-то, но ему не удавалось. Огромные глаза, испарина на лбу, и румянец на скулах выдавали его состояние, но он всё не сдавался.- Я – Эрвин...

* * * * *

Никто её даже слушать не стал. Епископ обещался приехать только на свадьбу, да и то, если сумеет вырваться, а барон Элвуд выслушал её, глядя неподвижным взглядом в лицо, не перебивал, а потом отрезал одной фразой:

- Готовься к свадьбе, дорогая.

О, от подобного обращения даже слабость навалилась. Она никому не нужна здесь, никого не волнует, что чувствует и думает она сама. А она-то верила, что здесь люди, а не звери, что её выслушают и попытаются помочь, а вышло...

На свадьбу съезжались гости, весь замок готовился к празднику, везде наводили порядок, сновали слуги, и только молодая баронесса смотрела на всё с больным сердцем. Нет. Она хотела всеми силами остановить это безумие, прекратить это всё, что творится вокруг. Но как? Как это можно было сделать силами одного человека, пусть, даже если это и невеста?

Лучше бы она не покидала своего монастыря, здесь же она была как в клетке, всюду чужие люди, чужие места, громада каменного замка, и поля, рощи, деревни, принадлежащие барону Элвуду. Неужели ей придётся смириться? Стать женой этого мрачного человека? Стать хозяйкой здесь?

По рождению она ничуть не ниже этого барона Элвуда, она тоже баронесса, правда, епископ очень удачно выбрал ей жениха. Она ещё не освободилась от власти своего опекуна-епископа, ей восемнадцать станет только в ноябре. Ещё бы два месяца, и его преосвященство не имел бы власти над ней, она сама бы решала свою судьбу. И никто не осудит властного опекуна. Он просто выгодно пристроил воспитанницу, нашёл ей партию, не бросать же восемнадцатилетнюю девочку одну. А так она уже замужем, судьба её решена, и епископу спокойно. Подумаешь там, что жених годится ей в отцы и имеет сына старше её по возрасту. Всё нормально. Сейчас часто подобное встретишь. Кто спрашивает мнения молодых невест? Кого интересует, что чувствуют дочери, когда отцы заключают династические союзы? Всем всё равно.

А у Ании нет родственников, кто бы заступился за неё, а сама она несовершеннолетняя. Никто не заступится за неё, никто не пожалеет. Ей придётся стать женой этого человека. Но как? Как?

От бессилия она роняла руки и поднимала глаза в молитве. Что можно иметь общего с этим человеком? Как можно позволять ему касаться себя, целовать? Как спать с ним в одной постели? Как терпеть его? А если он захочет детей? Он ведь для этого, наверное, и решил жениться на молодой девушке! О, Боже...

Она вспоминала лицо молодого барона Орвила. Кто-то же был его матерью, была какая-то женой этого человека, и, может быть, даже любила его по-своему. Он, вот, тоже прислал ей новое свадебное платье, украшения, хочет, чтобы новая молодая жена хорошо выглядела – как он сказал ей? – подобающе...

А если на венчании сказать, что я против свадьбы? Что не хочу замуж. Ведь спрашивают же невесту, согласна ли она выйти замуж за своего жениха?

Ания вздохнула. Она никогда так не сделает. Воспитанная в стенах монастыря, с двенадцати лет проживающая только там, вряд ли она сможет проявить такое непослушание. Да, в душе она вся кипит от возмущения, но приедет на венчание епископ, и она тут же покорно поцелует его руку и примет всё, что ей скажут. И пусть сейчас она плачет и страдает, и потом будет плакать и страдать не меньше, но всё равно покорно подчинится воле своего опекуна.

И они все об этом знают. Поэтому её и взяли из монастыря, поэтому и барон этот проклятый так и сказал ей: «Готовься к свадьбе, дорогая...» Анию аж передёрнуло от воспоминаний его голоса, его взгляда. «Дорогая...»

- Что с вами?- это спросил её молодой барон, видимо, заметивший её содрогание.- Замёрзли?

Ания посмотрела ему в лицо долгим взглядом, сама спросила:

- Что случилось с вашей матерью, с баронессой?

Они встретились на кухне. Ания пришла попить воды, а барон Орвил только что вернулся с прогулки верхом и кусочками хлеба кормил собаку, прибежавшую вместе с ним. Помолчал, будто решался, говорить ли, и Ания подумала, что уже не ответит ей.