Площадь диктатуры - Евдокимов Андрей - Страница 116
- Предыдущая
- 116/124
- Следующая
– Извините, товарищ генерал-лейтенант! Разрешите поздравить?
… а во-вторых, оперативных заданий больше не будет, - сделав паузу, Сурков добавил: - Будут служебно-боевые задания - понял? - боевые! Готовься!
– Есть готовиться к служебно-боевым заданиям, - четко ответил Кошелев, но генерал уже повесил трубку.
4.20 Все прекрасный май вернет, что забрал декабрь суровый.
По дороге в аэропорт Горлов заехал за Ларисой. Времени едва хватало, чтобы выпить кофе, и через четверть часа они уже выехали.
– Как блуждающие звезды: то вместе, то снова врозь, - прощаясь, говорила Лариса. - Всякий раз сердце щемит, будто навек.
– Почему же навек? Я дня за два управлюсь. Улажу дела в штабе и отправлю корабль в предпоследний путь. Ты не представляешь, как он мне осточертел. Возьму топор и сам отрублю швартовые. Пусть железяка плывет по Белому морю, а мы тем временем успеем слетать в Самарканд. Ты говорила, что рейс на шесть дней? - сказал Горлов.
– Если график не переменят, - уточнила Лариса. - Я тебе все покажу и отведу в настоящую чайхану. Вообще-то, женщин внутрь не пускают, но меня чайханщик знает.
Лариса проводила Горлова до трапа и стояла, пока не увидела его в иллюминаторе. Их самолеты взлетели с пятнадцатиминутным интервалом. Первый, сделав крутой разворот в Пулковской зоне слежения, взял курс на Север. Второй, плавно набирая высоту и часто меняя эшелоны, в конце концов вошел в коридор, прозванный пилотами "курортным". По нему летали на Кавказ и обратно.
Через час их разделяло больше двух тысяч километров. На широте Москвы влетели в ночь, мириады огоньков мерцали под крылом, и Луна на ущербе светила высоко впереди. А над Кольским полуостровом было светло и празднично от незаходящего солнца.
– Вот и лето пришло, - не отрываясь от иллюминатора, сказал Горлову сосед. - Весной солнышку радуемся, а летом не знаем, куда от света укрыться. Сколько живу на Севере, а, как наступит Полярный день, так спать не могу, часами ворочаюсь, и все зря.
"В конце концов, наша жизнь есть только то, что мы о ней думаем", - сам себе сказал Горлов и достал из портфеля бумаги. Вскоре на табло зажглись предупреждающие надписи, худенькая стюардесса прошла по салону, проверяя, пристегнулись ли пассажиры ремнями, как положено по инструкции.
"Господи, неужели все получилось? Неужели успеваем?" - думал Горлов, вспоминая, что должен сделать. И хотя никаких неприятностей не предвиделось, он снова почувствовал тянущую тревогу. Самолет тряхнуло, земля стремительно приближалась, и вдалеке показались строения аэродрома.
– Вроде, есть погода! Сейчас маленько покружим, и дома! - громко сказал сосед. - И все будет путем!
– А куда ж оно денется? - откликнулся кто-то сзади. - Некуды ему деваться!
"Еще месяц-полтора, и все закончится. Корабль разделаем, отойдет по назначению, тогда и буду решать", - подумал Горлов, вспомнив вчерашний разговор с Салье.
Он сперва не поверил, дважды переспросил и, выслушав, удивился. Салье сказала, что Ленсовет формирует новое руководство горисполкомом, что скоро объявят конкурс, и она хочет, чтобы Борис Петрович подал документы.
– На какую работу? - спросил Горлов.
– Заместителем председателя горисполкома. Вероятнее всего - по агропромышленному комплексу, - ответила Салье.
– Что это такое? - изумился Горлов.
– Снабжение города продовольствием и вся пищевая промышленность. - Мне говорили, что у вас налажены связи с Краснодарским краем. Нужно наладить дело так, чтобы оттуда в Ленинград завозили продукты. Как можно больше продуктов! Вернетесь из командировки, сразу же позвоните. Я приму вас вне всякой очереди, - перед тем, как попрощаться, сказала Салье.
"Да, вернусь и буду решать. Может карта так легла, и прав был Рубашкин, когда говорил, что рулить мне исполкомом?" - самолет тряхнуло о посадочную полосу, и Горлов стал собираться.
"Вам в Мурманск или куда еще? - спросил сосед и, услышав, что в Мурманск, предложил взять такси поровну.
– Меня встретят… Уже встречают! - воскликнул Горлов, разглядев в конце полосы черную "Волгу" и рядом двоих в черной форме.
"Надо позвонить домой, узнать выздоровел ли Никита. Не забыть бы, как в прошлый раз", - отстегивая пряжку ремня, подумал Горлов.
Решение о передаче "Вечерки" Ленсовету вышло, но в положении Рубашкина ничего не изменилось. Кокосов пару раз ходил к главному редактору, но, возвращаясь, разводил руками и говорил, что штат и фонд зарплаты еще не утверждены, надо ждать.
Тем временем Таланова избрали председателем комиссии, и чуть ли не каждый день он передавал Петру разные документы. Похоже, Таланов всерьез решил взять Рубашкина к себе. Нужно было только сделать хороший доклад о городской торговле и снабжении продовольствием для депутатов, чтобы они утвердили Петра в должности.
"Ну, что ж, лучшего варианта не предвидится, а разобраться сумею, в конце концов, не высшая математика: сколько с одной базы убыло столько на другую никогда не прибудет! По дороге пустят налево, а что не успеют, спишут на утряску-усушку и естественную убыль", - думал Рубашкин, готовя для Таланова очередной обзор, на этот раз - о закупках сырья для кондитерских фабрик.
Перед праздниками редакция опустела. Между 1-м и 9-м мая выходил только один номер. Поэтому штатные сотрудники разъехались кто куда. Кокосов на военном самолете улетел писать репортаж о войне в Нагорном Карабахе и перед уходом бросил на стол толстую папку с читательскими письмами.
– Отбери, что пишут ветераны, и сделай подборку ко Дню Победы. Я с Главным договорился - неси прямо к нему, а то он тебя совсем не знает. За кого, говорит, хлопочешь, если я твоего Рубашкина в глаза ни разу не видел, - объяснил Кокосов.
Петр знал, что в ближайшие две недели в Ленсовете ничего не сдвинется, и возражать не стал. Чертыхаясь над неразборчивыми каракулями, он рассортировал письма и отобрав обычные - такие печатались каждый год - перепечатал необходимое число строк.
Закончив, он отнес папку в архив и отдал рукопись в секретариат.
Но перед тем, как уйти, заметил на столе несколько оставленных писем.
"Зачем я их отложил? - подумал Рубашкин и стал читать. Что-то странное было в страничках, исписанных вкривь и вкось, со множеством ошибок и помарок, они завораживали своей простотой, но в каждом будто умещалась история какой-то незнакомой Петру жизни. Он просидел до самого вечера, захватив с собой два письма, оба от пожилых женщин.
"Это письмо для меня равно покаянию. Вдруг случится чудо, и его прочитает обиженный мною когда-то человек и поймет мою боль.
Это было весной 45 года. Мне исполнилось тогда 17 лет, и я написала письмо на фронт - многие мои ровесницы так делали. Ответ пришел скоро. Только позже я поняла, что письмо было совершенно чудесное. Его написал совсем юный солдат, может быть, мой ровесник. Но тогда оно мне не понравилось, показалось манерным и вычурным - слишком часто в нем употреблялись слова вроде "сударыня" или "благодарствуйте".
Я сочинила такой, знаете ли, менторский ответ, не помню уж какой, что письмо безграмотное, что надо учиться русскому языку, как и положено комсомольцу и советскому солдату, а мне с невоспитанным человеком переписываться скучно… И отправила эту бессердечную чушь на фронт! Не могу теперь объяснить, как тогда рука поднялась. Каково было получить мои наставления в том аду, который был в конце войны для наших солдат. А вдруг тот мальчик прочитал мое письмо и погиб на подступах к Берлину?
Только спустя долгое время жестокость моего поступка и стыд дошли до меня… Ведь настоящая женщина обязательно добрая!
Теперь мне уже 62 года, жизнь сложилась неплохо: семья, дети, внуки, все живы и здоровы. Но самым большим желанием остается найти того солдата и попросить прощения за то непоправимое бесчеловечное девичье легкомыслие. Ах, если б он только знал, как я корю себя всю-всю свою жизнь.
Вера Сергеевна Петрова, г. Ленинград
- Предыдущая
- 116/124
- Следующая
