Комбинация (СИ) - Ланцов Михаил Алексеевич - Страница 48

— Больно мне все это видеть… — махнул он окрест рукой.

— Ваську то Голицына возвернули.

— Ваську?

— Внук твой постарался. Он и тебя возвернул.

— Для чего? Мучать?

— В делах помогать.

— Да какие у него дела? — махнул рукой дед.

— Полк Бутырский в отменное состояние привел. Ныне по его образцу все московские полки готовят. Даже потешные. Дорогу великую от Новгорода до Воронежа почти достроил. Летом нынешним завершит. Мануфактуру поставил, что ладные малые печи железные для походов изготавливает. Для нас, для Лопухиных селитряную мануфактуру поставил и дела там наладил. Отчего племянник твой у Петруши в уважении великом. Селитра славная, лучше заморской и много ее. Льву Кирилловичу подсобил с заводами Каширскими, удумав способ переделки свинского железа в доброе и быстрое. Полком конным ныне занимается. И прочее. Отец его совсем не жалеет…

— Дивное ты говоришь. Ему же одиннадцать лет всего.

— В конце месяца будет. Да.

— Тем более. А дел ты перечислила — на троих много.

— Он стал иным после странного события в Успенском соборе. Повзрослел разом. Вошел туда ребенком. Вышел старцем. Владыко сие чудом назвал. Но просил о том не болтать прилюдно. Чтобы Леша не возгордился и не утратил запал.

— Чудо… это вот эти немецкие платья чудо?

— Ты, отец, глава рода, как говорит Леша, воинской аристократии. Как ты мыслишь в бой вступить в такой своей одежде?

— Так на бой я сменю ее.

— Так если он прямо сейчас? Вон — минута и за саблю хвататься надо али за пистоль? Брат твой задумался во время бунта Софьи. Крепко задумался. И переоделся. Ибо воинская аристократия должна быть готова к бою всегда.

Федор Авраамович пожевал губы.

— А вот такая одежда, — кивнула она на отца, — она для тех, кто тихо живет в сералях. Просто как украшение или театральная декорация. Не как воин.

— Как будто в немецком платье удобнее.

— Удобнее. Хотя Леше кое-какие детали немецкого платья не по душе. Он больше любит сапоги, чем туфли. В чулках и туфлях удобно ходить по городу. Но для воинской формы он сапоги более ценит. Да и вообще — мешает мадьярское с немецким. Видел, как Бутырский полк ныне одет?

— Откуда? Я только приехал.

— Вот глянь. Впрочем, немецкое платье все одно лучше боярского пригодно для войны.

— А польское? Оно у него не в почете?

— Али ты забыл какие там рукава? Леша зовет такие платья скоморошьими. Воин должен и в миру быть воином. А что дворяне, что бояре по его размышлению — воинское сословие. А царский дом тем паче. Посему всякие наряды, что мешают при нужде выхватить клинок и добро драться он почитает пустым баловством.

— Скажи на милость… учитель выискался… — покачал головой Федор Авраамович.

— У нас тут две дуэли были. Внука твоего хотели поругать. Так хулителя одели в боярские одежды и выставили против строевого офицера в немецком платье.

— Насмерть?

— Насмерть. — кивнула Евдокия. — Потом второго, что выступал, также. При большом стечении обстоятельств. Ныне противления новой одежде и нет. Кроме того, она не русская, а турецкая. Что дело зазорное для православных.

Федор Авраамович скривился.

— Может быть кофий?

— Да не хочу я эту горькую гадость пить, — отмахнулся отец.

— Внук твой удумал новый способ варки. Вкусно. Попробуй.

— Удумал?

Царица хлопнула в ладоши несколько раз.

В помещение заглянула дежурная служанка.

И уже через пять минут Федор Авраамович осторожно отхлебнул из чашечки сладкий капучино на сливках.

— Дивно… — почмокав губами, произнес он. — Никогда бы не подумал, что кофий такой вкус будет иметь.

— Вот. А ты мне на слово не поверил.

— Каюсь. Поспешил.

— Леша тебя не просто так возвернул из Тотьмы. Помощь ему твоя нужна.

— И в чем же?

— Дела по дороге он уже в основном закончил. Там токмо мосты осталось поставить некоторые. Летом должны управиться. И без него. Там уже все налажено. Посему по весне он собирается ставить две мануфактуры пороховые. Для мушкетного и пушечного зелья. И хотел тебя просить над ними встать.

— Так я в этом ничего не смыслю.

— Так и не надо. Он как на селитряной мануфактуре все наладит, а от тебя только пригляд будет нужен. Мыслит он, чтобы в руках Лопухиных вся выделка зелья огненного сосредоточилась. Через что и укрепилось их влияние.

Дед промолчал.

Думал.

— А справится? Сама сказала — дел на нем много.

— Справится. Но ему нужны помощники. Ему нужен ты. Чтобы весь род Лопухиных к делу приставить. Без твоего веса сие непросто. Петр Авраамович, брат твой, совсем плох. Уже и на улицу редко выходит. Без тебя род расколется. Не всем сии забавы с мануфактурами по душе.

— Мне нужно подумать.

— Подумай. Заодно переоденься. Не наводи тень на плетень.

— Ты поминала покойного Адриана, — чуть подумав, произнес Федор Авраамович и перекрестился. — Земля ему пухом! Ты не знаешь, отчего тянут с выбором нового?

— Все очень сложно, — нахмурилась Евдокия. — Петр поставил Стефана Яворского местоблюстителем престола поелику симпатии. Славный он проповедник. Искусный. Но, насколько мне ведомо, муж вынашивает планы окончательного искоренения дел Никона.

— Как это? — нахмурился Федор Авраамович.

— Никон же мыслил церковь превыше царства. За что и попал в опалу и был судим. Федор Алексеевич ему симпатию выказывал. Да и Алексей Михайлович пытался примириться, даже закрыв Монастырский приказ[41]. Петр же ныне не только о возрождении приказа помышляет, но и желает вовсе от патриаршества отказаться. Оставив Синод священный из архиереев, словно служивых при себе. Дабы более в споры о власти не вступали.

— Экая поруха! Его же проклянут!

— Леша тоже так мыслит. И убеждает отца патриаршество сохранить. Так что спор идет… и торг.

— И о чем же торг?

— Сынок предложил сохранить церкви автономию и патриаршество, но деньги со всех имений и держаний собирать в казну, словно бы то были средства, собираемые с царевой вотчины. Через возрожденный Монастырский приказ. И уже оттуда направлять на дела церковные. Но на усмотрение Петруши…

По сути Леша предложил возобновить практику времен Алексея Михайловича, которую усилиями сторонников Никона, среди которых был и царь Федор Алексеевич, уже к 1689 году свели на нет. Сделав церковь вновь фактически самостоятельной организацией — крупнейшим, после царя, землевладельцем в стране.

Царевич предлагал отцу «сохранить декорацию» и позволить церкви вести свои дела самостоятельно. Самим выбирать патриарха, самим проставлять на кафедры настоятелей и так далее. Взамен, дабы честно блюсти догмат «симфонии»[42], взять все их имущество в государственное управление. Выдавая им деньги по необходимости. Ведь Адриан знал про заговор и, если бы не уловки Алексея, фактически своим безмолвием, поддержал Софью. Какая же тут симфония? Здесь своя игра начиналась, как у католиков.

Сурово?

Так ведь Алексей Михайлович уже почти что этого и добился. Но не совладал. Да и по мягкосердечию озорников не карал должно. Старость не радость. Царевич же шел дальше по этому пути. Дополняя идеи деда массой полезных нюансов.

Самым важным и полезным, среди которых стала возможность требовать от священников определенного уровня образования. Ведь они оказывались фактически на окладе. Да — их рукоположение и продвижение было делом церкви. А вот платить или не платить им деньги — делом царя. Конечно, какое-то количество клира церковь могла содержать на пожертвования. Но весьма ограниченное. Во всяком случае, по сравнению с былыми временами.

Высшие иерархи церкви таким изменениям оказались не рады. Совсем не рады. Впрочем, альтернативой была идея отца загнать их всех в фактически чиновники. Проставив над ними человека насквозь светского.

Безрадостный выбор.

Однако — выбор.