ЧОП "ЗАРЯ". Книга четвертая (СИ) - Гарцевич Евгений - Страница 7

— Что там? — спросила Банши, глядя на мое разочарованное лицо.

— Да, что там? Видел демона ночи? — икнул сторож.

— Видел, не представляю, как ты все это вытерпел, — я похлопал деда по плечу. — Чувствую, одной медовухой такое не компенсировать. Давай, мы тебе ящик привезем?

— Компештировать? Себе компештируй, а мне ящик давай, — сторож бухнулся на продавленную кровать у себя за спиной, жалобно скрипнув пружинами. — Утром приходи, порешаем все.

— Эй, стоять! Служба идет, сторож бдит! Куда завалился-то? — я едва успел перехватить деда за грудки, уже пытавшегося принять горизонтальное положение. — Ленька Воробьев, где похоронен?

— Не знаю такого, — отмахнулся дед. — В журнале посмотри, ежели там нет, значит, из морга не привозили еще. У них там бывают всякие непотребства во имя этой, как ее? Науки, кажись.

Пока я раздумывал, что делать с дедом, Банши уже перелистывала страницы толстой амбарной тетради. Хмурилась и качала головой. Схлопнула ее и чихнула, пустив по комнате облачко пыли.

— Поехали в морг, здесь зря время потратили.

Только мы вышли за порог, как в глубине кладбища раздался выстрел. Просвистела пуля, едва не задев Банши. Всколыхнула ей волосы и чмокнула о кирпичную стену.

— Это по нам?

— Рикошет, скорее всего, — Банши повернулась и ножом подцепила сплющенную о кирпич пулю, — Серебро. Видать, Филлипов, наконец, к заказу приступил.

Будто подтверждая ее слова, началась пальба. Сразу несколько пуль попали в крышу «избушки», громя черепицу. Из темноты в небо в направлении центральных ворот вылетел огненный шар, а за ним, словно наперегонки, коротенькая молния.

— Переждем или проскочим? — спросила Банши, осматривая подпаленную прядь волос.

— Бодро они лупят, конечно, — я посмотрел на отсветы ружейных вспышек в центре кладбища. — Но вдруг затянется, а нам еще морг искать.

Банши кивнула, и мы пошли к брусчатке. Оглядывались, синхронно дергались и втягивали шеи, когда мимо нас что-то пролетало. То осколок гипсовой статуи, то рикошеты магических заклинаний. И с каждым разом казалось, что бойня перемещается и становится чуточку ближе к нашему маршруту.

Я придержал блондинку перед выходом на чуть более широкую аллею и, как оказалось, не зря. Мимо со сведенным судорогой лицом пробежал один из помощников Филлипова. А затем еще один с дымящимися взъерошенными волосами. Бежали так, будто за ними старуха-колобудра несется.

Я выглянул в сторону гремящего боя и почувствовал легкий жар от светящихся огненных шаров, мелькающих над склепом с двускатной крышей. Жонглируют ими там что ли?

— А Филипп Филиппыч-то неплох, — с ноткой восхищения прошептала Банши.

— Думаешь, это он?

— Ага, остальные-то уже вне игры, — блондинка, придерживая мой затылок, повернула меня в сторону.

В кустах рядом с уроненной и частично разбитой статуей появилась третья рука. Дрожа, тянулась к небу, будто мертвяк из-под земли выползает. Не советуясь, мы одновременно двинулись вперед. Банши сразу к раненому, а я пошел посмотреть, с кем там развлекается Филлипов. Перебежал несколько участков, запутавшись в оградках и лавочках, перескочил через надгробие и подкрался к склепу, за которым лупили магией.

Богатый домишко из зеленого мрамора, да еще и с претензией либо на ужасный вкус хозяина, либо на отменное чувство юмора. Вдоль стены стояло три статуи с закосом под античные, которые подпирали крышу. По задумке архитектора должно было быть и четвертое, но крайнее место сейчас пустовало. Темная в разводах от плесени ниша с вырванными из стены кирпичиками.

Оставшиеся же выглядели практически по классике — голый торс, мощные руки, каменные кубики на животе и кучерявая шевелюра. Собственно, все. Дальше скульптор уже решил выразить собственное прочтение классических форм.

Агрегат между ног смотрел в небо и по размерам мог статую Давида заставить нервно перекурить в сторонке. Плюс копыта вместо ног, козлиная бородка острым клинышком и закрученные рожки, сантиметров на десять выпирающие из кучеряшек. И «живые» глаза, выполненные из мелкой разноцветной мозаики, в которых бликовали отсветы огней.

Обойти склеп было сложно — справа колючие заросли с остроконечным забором, слева проход, в котором постоянно что-то свистело. Я полез на крышу. Как по лесенке вскарабкался по статуе, ухватившись за рога и используя торчащий мраморный дрын как подножку. Завис на секундочку, встретившись глазами на одном уровне, вздрогнул от ощущения, что они улыбаются, и рывком втянул себя на крышу.

В этот же момент небо вспыхнуло, от раздавшегося взрыва и послышался истеричный, но очень довольный хохот Филлипыча. А за спиной затрещали камни, и крыша чуть поехала в сторону. Я распластался, хватаясь за черепицу, и посмотрел вниз.

Статуя античного черта, по которой я только что вскарабкался, дергаясь, пыталась вырваться из каменной кладки. Рванула и неуклюже выпала, когда кладка треснула. Черт поднялся, по козлиному встряхнул головой. Огляделся по сторонам, не поднимая взгляда, шумно втянул воздух и резво, будто с цепи сорвался, бросился оббегать склеп — туда, откуда еще слышались смешки. Бежал на четвереньках бочком, подпрыгивая через каждый метр, явно не справляясь со своей геометрией.

«С таким сложно тягаться…» — вздохнул Муха: «Это вообще законно?»

«Умом выделяться надо…» — хихикнул Ларс.

«Вы о чем это, мальчики?» — вклинилась Харми и мужская часть фобосов ворчливо притихла.

Я не слушал, карабкался по крыше, подбираясь к коньку. С той стороны опять начали палить. Как-то не смешно стало Филлипычу. Перед каждым всполохом и взрывом был уже не хохот, а выкрик профессиональной теннисистки во время тяжелого матча.

Обернулся на Банши, тащившей бездыханное тело охотника к выходу с кладбища. Убедился, что она в порядке, и только тогда выглянул за конек.

«Это прямо как в твоих кинофильмах…» — восторженно выдохнул Муха.

На практически выжженной площадке, в грязи растаявшего снега стоял Филипп Ф. Филлипов — один, без партнеров. Этакий сильно драный Ван Хельсинг — помятая шляпа дымилась, от плаща остались только плечи, зато видна была кожаная жилетка с метательными ножами и серебряной цепочкой от часов. Бакенбарды чуть ли не дыбом стояли.

В руках он держал странного вида жезл — смесь олимпийского факела и трезубца. Вокруг центрального зуба горел огонек, а соседние искрились, будто они под напряжением. И этим жезлом он отбивался от двух зеленых чертей. Палил молнией и огненными плюшками, стараясь не подпускать к себе. И лупил другим концом, моментально (как телескоп) превращавшимся в острое копье, если кто-то прорывался ближе.

Несколько прожженных насквозь или разбитых на осколки чертей уже валялось у него под ногами. Мешали двигаться, замедляли, и он пропускал удары.

«Признаюсь, он оказывается не так уж и плох…» — констатировал Ларс: «Столько гонора было на балу, а мужик-то крепкий…»

«Согласен…» — я мысленно ответил, любуясь на работу мастера.

Он будто бы даже выше ростом стал. Сам крутился, как черт, выдавая лихие пируэты своим трезубцем. Жезл уже не схлопывался, постоянно находясь в разложенном состоянии.

На этот бой можно было смотреть вечно. Сразу два в одном — и огонь, и чужая работа. Вот только Филлипов уставал — движения становились чуть медленней, огонек начал мерцать, а молнии срывались с небольшой задержкой.