Культурные истоки французской революции - Шартье Роже - Страница 8

Чтение книги Хабермаса наводит нас на размышления о соотношении понятий публичного и частного; эти понятия впервые были соотнесены Кантом в статье «Ответ на вопрос: Что такое Просвещение?», опубликованной в декабре 1784 года в «Берлинском ежемесячнике»{35}; на этой статье мы и остановимся. Кант рассуждает об условиях, необходимых для распространения Просвещения, отождествляемого им с выходом человечества из состояния несовершеннолетия. По его мнению, таких условий два. Во-первых, переход к совершеннолетию заключается в обретении каждым человеком умения пользоваться своим собственным разумом и способности освобождаться от стесняющих деятельность разума «положений и формул — этих механических орудий употребления разума, вернее, злоупотребления природными дарованиями». Итак, Просвещение предполагает разрыв с принятыми на веру, доставшимися в наследство идеями и обязанность каждого думать самостоятельно.

Но большинству людей нелегко решиться на этот шаг — так сильна старая привычка, «ставшая [...] почти естественной», и так велик и непререкаем авторитет опекунов, на которых человечество возложило бремя думать за него: «Вот почему лишь немногим удалось благодаря совершенствованию своего духа выбраться из состояния несовершеннолетия и сделать твердые шаги». Но отдельные, разобщенные, существующие сами по себе люди не могут изменить образа мыслей всего человечества, а это является необходимым условием распространения Просвещения. «Но более возможно, и даже почти неизбежно, что публика сама себя просветит, если только предоставить ей свободу»: образование сообщества, где каждый имеет возможность отстаивать все лучшее, что в нем есть, где каждый, у кого зарождаются дерзкие идеи, имеет возможность найти себе единомышленников, является, таким образом, необходимым условием наступления века Просвещения.

Дойдя в своих рассуждениях до этого места, Кант проводит различие между «публичным» и «частным» пользованием разумом, причем последнее он понимает весьма своеобразно, что находит выражение в несколько парадоксальной формулировке. По Канту, частное применение разума — это «такое, которое осуществляется человеком на доверенном ему гражданском посту или службе». Тем самым частное пользование разумом связано с исполнением либо служебных обязанностей (он приводит примеры: офицер, выполняющий приказ, священнослужитель, наставляющий свою паству), либо непосредственного долга (гражданин, уплачивающий в государственную казну установленные налоги). В этих случаях человеку следует не рассуждать, а действовать — действовать во ищя «общественных целей», то есть во имя обеспечения самого существования сообщества, к которому принадлежат и офицер, и священник, и налогоплательщик — Кант пишет о необходимости «посредством искусственного единодушия направлять их на осуществление общественных целей». Это беспрекословное повиновение, не оставляя места для критики или субъективного мнения, не наносит никакого ущерба Просвещению, поскольку позволяет избежать распада общества, к которому неминуемо привел бы отказ от дисциплины.

Но почему это пользование разумом, которое с точки зрения прежних дефиниций, отождествлявших «публичность» с тисками государственной или религиозной власти, кажется наиболее «публичным» из всех, Кант называет «частным», опрокидывая тем самым принятые представления? Развивая пример со служителем Церкви — священником, читающим проповедь прихожанам, Кант так обосновывает свое парадоксальное определение: «Применение священником своего разума перед своими прихожанами есть лишь частное его применение, ибо эти прихожане составляют только домашнее, хотя и большое, собрание людей». Итак, категория частного отсылает к природе сообщества, где применяется способность суждения. Прихожане отдельной церкви, вся Церковь, армия, даже государство — все это отдельные, ограниченные, локализованные группы людей. В этом их коренное отличие от «общества граждан мира», которое не имеет территориальных границ и открыто для всех. Социальные «семьи», какова бы ни была их численность и природа, также являются частями, на которые дробится всемирное сообщество, поэтому их следует рассматривать как нечто принадлежащее к сфере «частного», в отличие от «публики», которая характеризуется не тем, что она в качестве субъекта и движущей силы принимает участие в осуществлении какой-то особой власти, но своим соответствием человечеству в целом.

Таким образом, осуществляющееся во всемирном масштабе публичное применение разума диаметрально противоположно «частному» его применению, которое имеет место в определенной области и не выходит за пределы узкого круга людей. «Под публичным же применением собственного разума я понимаю такое, которое осуществляется кем-то как ученым перед всей читающей публикой»: «как ученым» — значит, как членом общества, которое не знает классовых и сословных различий; «перед всей читающей публикой» — значит, обращаясь к сообществу, которое определяется отнюдь не тем, какое положение занимают его члены. Таким образом, «публика», необходимая для наступления века Просвещения, должна обладать неограниченной свободой; она будет состоять из личностей, которые имеют равные права, обладают самостоятельностью мышления, говорят от своего собственного имени и способны пользоваться при общении с единомышленниками письменной речью. Ни одна область не должна быть исключена из их критического рассмотрения: ни искусства, ни науки, ни «религиозные дела», ни «законодательство». Государя (Фридриха II) потому и называют просвещенным, что он позволяет публичному применению разума развиваться свободно и непринужденно, давая таким образом людям возможность выйти из состояния несовершеннолетия. Подобная терпимость совершенно безопасна для «гражданского порядка» (исполнение долга и служебные обязанности накладывают ограничения на пользование разумом и охраняют порядок) и должна служить примером для подражания: «Этот дух свободы распространяется также вовне, даже там, где ему приходится вести борьбу с внешними препятствиями, созданными правительством, неверно понимающим самого себя» (что можно видеть во Французском королевстве, которое Кант, быть может, имеет в виду, хотя и не называет его).

В этом тексте Кант порывает с двумя общепринятыми понятиями. С одной стороны, он предлагает необычное противопоставление: публичное — частное, не только отождествляя публичное пользование разумом с суждениями, вынесенными и высказанными частными лицами, которые выступают «как ученые» или «в качестве эрудитов» (что запомнит Хабермас), более того, он определяет сферу публичного как область универсального, а сферу частного — как область интересов отдельных людей, «домашних» интересов, даже когда речь идет об интересах Церкви и Государства. С другой стороны, Кант по-новому ставит вопрос о том, до каких пределов может простираться критическая деятельность. Эти пределы обусловлены уже не предметом размышления, как в «Рассуждении» Декарта, который с самого начала заявляет, что есть области, заповедные для методического сомнения. Кант считает, что пределы критической деятельности зависят от положения мыслящего субъекта: когда он исполняет свой долг либо служебные обязанности, его свобода весьма ограничена, зато когда он действует как член «общества граждан мира», ничто не стесняет его свободу.

Единство этого общества граждан мира обеспечивается хождением письменного слова, ибо оно делает возможным обмен мыслями и обсуждение идей. Это очень важно для Канта, и «публичное пользование разумом» неизменно ассоциируется у него с созданием или чтением письменного слова: всякий должен иметь «свободу в качестве ученого публично, то есть в своих сочинениях, делать замечания относительно недостатков в существующем устройстве» (курсив мой. — Р.Ш.). Итак, в основе понятия «публика» для Канта лежат не новые формы интеллектуального общения (клубы, кофейни, ученые общества, масонские ложи) — вероятно, дело здесь в том, что последние сохраняют нечто от «домашнего собрания», объединяя людей в особое, отдельное сообщество. Не связана публика и с идеальным жизненным укладом античного города, где преобладало устное общение, где члены общества жили бок о бок друг с другом, сообща обсуждая услышанное. Только письменное слово, которое позволяет обмениваться мыслями с отсутствующим собеседником и создает автономное пространство для обсуждения идей, и является для Канта приемлемым образом универсального.