Пятая труба; Тень власти - Бертрам Поль - Страница 40

Его голос упал. В нём слышалось какое-то отчаяние, как будто он уже не верил в её любовь. Он чувствовал, хотя и не хотел в этом сознаться, что действительно любящую женщину незачем приглашать дважды.

Фастрада не знала, что отвечать. В его словах было как будто осуждение, хотя он и не упрекал её ни в чём. Ей хотелось идти с ним, но она знала, что она не пойдёт с ним. Она хотела его любви, но приходила в ужас от цены, которой она приобретается. Днём она, вероятно, ещё стала бы бороться с ним, и её женский ум подсказал бы ей тысячи уловок. Но теперь его печальный голос, как-то торжественно звучавший в темноте, наводил на неё страх.

Перед ней стояли статуи двух святых, охранявшие портик церкви. То были мученики, добровольно потерпевшие за свою веру. Строго смотрели они на неё, как бы упрекая её в слабости. Над ней простиралась, словно нависшая чёрная бездна, крыша портала, и звезда, которую она раньше видела на полоске незакрытого неба, теперь скрылась из виду.

Ей страшно хотелось плакать, но плакать она не могла.

— Когда мы должны ехать? — шёпотом спросила она.

— Сейчас, моя дорогая. Нужно как можно скорее собрать вещи, если ты едешь. Если у тебя есть колебание и сомнение, то лучше не ездить. Хотя ты и не ответила на мой вопрос, достаточно ли крепко ты меня любишь, но я думаю, что этот ответ уже дан.

— Почему ты это знаешь? — воскликнула несчастная девушка, мучимая сомнениями, страхом и стыдом. — Что мужчина понимает в таких делах? Кто тебе сказал, что я колеблюсь из страха за себя? Я колеблюсь потому, что не знаю, где правильный путь.

Она знала, что это неправда, но в темноте нельзя было рассмотреть, как она покраснела.

— Дай мне некоторое время подумать. Я не могу думать здесь в темноте, на этом страшном месте, куда слетаются всякие привидения. Дай мне время! — повторила она, вздрагивая. — Через час я вернусь и дам тебе ответ.

— Мы здесь стоим в священной ограде церкви, к которой не посмеют приблизиться никакие привидения. Я не могу дать тебе время на размышление. Я рискнул бы на это, если б был один, но со мной сестра.

— А обо мне ты не думаешь? Несмотря на громкие слова, ты, очевидно, любишь её больше, чем меня.

— Хотел бы я этого, — отвечал он с такой тоской, что она не могла не тронуть девушку.

— Но ведь я прошу у тебя всего час, даже меньше. Ещё не так поздно. Я не могу думать здесь, не могу. Разве ты не видишь, что я вне себя? Сжалься! Пробыть час наедине с собою и с Богом — разве это много?

Ещё раз ему было сказано, что у него нет жалости. На этот раз ему пришлось услышать это от любимой им девушки. Он понимал, что настоящей, сильной любви нечего раздумывать, но он любил её. К тому же она просила пощады.

— Ворота запираются в девять часов, — прошептал он. — Остаётся меньше часа. Сегодня, впрочем, базарный день, и многие запоздают. Нас пропустят часов до десяти. Я пойду сейчас за Эльзой, хотя я предполагал захватить её по пути. Таким образом у тебя будет нужное время. Мы встретимся опять здесь.

— Благодарю тебя, — сказала она, переводя дыхание.

Неверными шагами она прошла мимо него. Он не протянул руки и не останавливал её.

Перейдя порог портала, охраняемого изображениями святых, она бросилась бежать, как будто её действительно преследовали привидения и демоны. Она не останавливалась, пока не добежала до своей комнаты. Здесь она бросилась на колени перед образами, которые висели над её кроватью. Но молиться она не могла: её мозг горел, и мысли кружились с беспорядочной быстротой.

Через несколько минут она бросилась в церковь Миноритов. Она была недалеко и сегодня была открыта до позднего вечера, чтобы дать возможность благочестивым людям прежде, чем уехать из города, помолиться в последний раз перед чудотворной ракой святой Розабели.

Может быть, св. Розабель даст ей указание, ибо она считается покровительницей всех девственниц?

На лестнице она встретилась с отцом.

— Я иду к св. Розабели, — сказала она.

Из-под плаща не видно было ни её испуганных глаз, ни её расстроенного лица.

— А, это хорошо, — отвечал мастер Мангольт. — Святая Розабель покровительствует девушкам. Не забудь захватить с собой маленькое приношение.

В другое время она встретила бы эти слова презрительной улыбкой, ибо её отец, который первый кричал о жадности и плутнях монахов, когда это было в моде, теперь вдруг стал очень набожным, когда ветер задул в другую сторону. В другое время она улыбнулась бы, но теперь она почувствовала и к нему, и к себе сильную жалость.

Воздух в церкви был тяжёл и насыщен курениями, совершаемыми возле раки святой. Перед её образом ярко горели свечи, но в тумане, заполнившем весь притвор, они светили довольно тускло. Среди этих благовоний и свеч возвышалась статуя святой Розабели, сидевшей в пышных одеяниях под золотым балдахином, увешанным драгоценностями — приношением верующих. Вокруг неё по стенам притвора висели бесчисленные сердца из серебра и другие приношения. Лицо святой было строго и печально, как будто она, возложивши на себя венок мученичества, презирала теперь блестящую золотую корону, которую надели на неё люди; как будто, вкусив славы небесной, она находила бедной и слишком человеческой всякую земную роскошь.

Народ толпами стекался к её раке и стоял на коленях около причудливой решётки, которой отделялся её алтарь. Её лицо было из раскрашенного дерева, но зато его можно было видеть простыми глазами. Тверда и холодна была отделяющая её решётка, но зато её можно было осязать руками.

Фастрада прильнула разгорячённым лицом к холодному ^ПРУ^ТУ решётки. Кругом неё стояла полная тишина: было уже поздно, и благочестивые богомольцы давно ушли из церкви. Удалились и монахи, бросив на неё последний любопытный взгляд. Один за другим исчезали они во мраке церкви, как бы не желая смущать её горячей молитвы.

Она осталась одна, лицом к лицу со святой Розабелью. Свечи по-прежнему ярко горели в неподвижном воздухе, было так тихо, что слышно было, как она дышала. И в этой тишине ни один голос не утешил её. Святая Розабель молчала, и не было от неё знамения.

Фастрада увидела, что ей надо принять решение, не рассчитывая на помощь свыше. Время от времени где-то открывали дверь, и по церкви пробегал холодный ветер, от которого вздрагивала распростёртая у ног святой Фастрада. Свечи около её образа вдруг вспыхивали, и одна или две из них погасли. Так гасли свечи, словно их тушила невидимая рука, когда отлучали от церкви Иеронима Пражского.

Всё гуще и гуще спускался мрак из-под сводов церкви. Холодный ветерок вдруг заставил Фастраду вспомнить о страшной силе — проклятии церкви, которое не остановится у дверей гроба, но перейдёт в вечность. Она слышала, что это пустая угроза. А что если это не так?

Она глубоко вздохнула и провела дрожащей рукой по лбу.

Вдруг сзади неё послышались чьи-то шаги. Один из монахов делал обход всей церкви прежде, чем тушить свечи и запирать её. Фастрада повернула голову и взглянула на монаха. То был отец Гальмот, к которому она ходила исповедоваться с детства и который её очень любил. Он слыл за учёного. Впрочем, многие слыли учёными, пока не сожгли Яна Гуса и Иеронима Пражского.

Вдруг ей пришла в голову мысль: она спросит его и, не рассказывая о себе, заставит его высказаться. Может быть, таким путём ей и удастся найти выход.

Она бросилась вслед за монахом, зовя его по имени. Отец Гальмот вернулся, и они сели на скамейки, стоявшие рядом. Она не знала, который был час; ей казалось, что прошло несколько минут. Монаху нечего было делать, и он стал внимательно слушать её. Хотя она и решила не говорить ему о себе, однако он ловко и умело выспросил у неё всё. Он был спокоен, она волновалась. К тому же, только дотронувшись до её холодной руки, он сразу понял, что тут что-то неладно.

Он спокойно отвечал на её вопросы. Ему задавали ещё и не такие!

— Взгляни наверх, — говорил он, указывая руками на высеченные из камня ключи св. Петра, украшавшие фриз притвора. — Что свяжете на земле, будет связано и на небе, и что разрешите на земле, будет разрешено и на небе. И ты ещё сомневаешься в силе проклятия святой церкви?