«Крокодил» - Коллектив авторов - Страница 60

Тут на днях встретили одну компанию. Все трое как на подбор. Но их до нас никто не подбирал, и они продолжали лежать. Тогда наша Наталья Павловна — доцент французского языка, семь лет прожила в Париже, прононс безукоризненный, — так она так разволновалась, что обратилась к этой живописной группе по-французски. И что вы думаете, Нинон? Все трое встали, отряхнулись, сказали: «Пардон, мадам и месье», — и удалились, почти не качаясь. Приняли нас за иностранцев. У нас после этого, знаете, возникла идея разговаривать с пьяными исключительно на иностранных языках. По-видимому, они понимают их лучше родного…

Говорят, где-то есть дружины, почему-то сплошь укомплектованные молодыми, здоровыми людьми, которые ходят даже там, где кончаются асфальт и уличное освещение. Но я с ними как-то не встречалась… Может, зрение не то.

Извините. Нинон, я с вами заболталась. А мне на дежурный променад. Записывайтесь в дружинники, Нинон! Это так бодрит!

Жили в одной большой, но зато недружной научной семье две сестрички Лисичкины, их начальник довольно серый Волков, его пушистая секретарша Беллочка, его заместитель всегда косой Зайцев да завхоз — настоящий змей Гаврилыч. И работала там одна на всех и за всех младшенький научный сотрудничек Зоолушка с зарплатой на заплаты. Она разные открытия делала, а сестрички Лисичкины их у нее тянули и тянули… Звание себе вытянули, премии, оклады персональные, квартиры отдельные… Но тут откуда ни возьмись пришел молодой принц… ну принц не принц, где его нынче возьмешь, а обыкновенный принципиальный начальник. Королевич ему фамилия. Он сразу же раскусил и съел серого Волкова, спустил шкуру с косого Зайцева, стер в стиральный порошок змея Гаврилыча, сестричек Лисичкиных прогнал по собственному своему желанию, а Беллочка сама, распушив хвост, перескочила к сонному лесоуправу Медведеву, с которым незаметно для него и отпраздновала медовую свадьбу.

А Королевич взял себе в законные помощники бедную, но духовно богатую Зоолушку. И родила она ему через девять месяцев одну прекрасную идею, потом другую, еще лучше первой, и третью, уж вовсе замечательную…

Так стали они жить-поживать и прекрасные свои идеи в практику продвигать…

Впрочем, это уже из другой сказки.

Я начал свою сатирическую карьеру в ранней молодости, когда, живя на юге страны в хорошем областном городе, стал регулярно публиковать в местной газете свои фельетоны, написанные, как правило, в сюжетной форме.

Но вот вспоминательная «волна» подняла со дна пережитого еще один жизненный эпизод…

Итак, речь пойдет о «смешном человеке». Что это за человек?

Звали его Виктор Николаевич (фамилию я опускаю), он был профессором — преподавателем анатомии в областном медицинском институте.

Представьте себе довольно высокого худощавого мужчину лет сорока пяти, с неизменной доброжелательной улыбкой на лице, с седеющими кудрями, ровно обрамляющими идеально круглую и идеально лысую голову. Летом эту голову прикрывала от зноя полотняная шляпа, зимой — от ветра — меховая шапка. Весной и осенью Виктор Николаевич носил плащ-крылатку — старинное мужское одеяние крыловско-пушкинских времен.

Он был большим добряком, студенты над ним посмеивались, но любили: Виктор Николаевич никогда никого не резал на экзаменах, а выводил неучу спасительную троечку, говоря при этом всякий раз одно и то же анекдотическое:

— Я верю, что вы это знаете, но почему-то от меня скрываете… Стесняетесь? В следующий раз, пожалуйста, не стесняйтесь!..

Его жена Елена Давидовна была моложе своего мужа лет на шесть-семь. Брюнетка с темно-зелеными глазами, маленькая, вся какая-то уютная и очень хорошенькая, она принадлежала к типу женщин-кошечек. Она тоже имела высшее медицинское образование, но врачом не стала, а занималась, как могла и как умела, домашним хозяйством.

В небольшом (сравнительно) городе, где все красивые женщины и их романы были взяты у нас, у местных «пижонов», на строгий учет, Елена Давидовна занимала особое место. Романов за ней не числилось, а ее отношения с мужем — это все знали! — были более чем прохладные. Мне остается только признаться, что я пытался стать героем ее романа, но потерпел неудачу.

И вдруг Виктор Николаевич, наш милый анатом… сам завел роман с женой одного адвоката — пустой и легкомысленной женщиной Евой Сергеевной M. За ней — по нашему пижонскому счету — числились не романы, а мелкие, пошлые интрижки, до которых любвеобильная Ева была большой охотницей. В ее-то сети и угодил Виктор Николаевич.

Тогда (да и сейчас тоже) летом на город часто обрушивались внезапные, катастрофические ливни. Однажды такой ливень на несколько часов парализовал всю городскую жизнь: трамваи и автобусы не шли, по мостовой и тротуарам шумно мчались буйные, пенистые реки, небо грохотало, молнии то и дело перечеркивали его своими совершенно сумасшедшими зигзагами. И надо же было так случиться, что как раз на это время у нашего профессора было назначено свидание с его Евой!

Любой другой благоразумный ученый наверняка отложил бы свидание, но не таков был наш милый анатом! Он снял обувь, храбро закатал штаны выше колен и. держа в одной руке свои туфли и носки, а в другой — букет алых гвоздик, отправился на любовное свидание, которое, по его разумению, не подлежало отмене ни при каких обстоятельствах. Конечно, он был очень смешон в своей крылатке, с мокрыми седыми кудрями, свисавшими из-под шляпы на мокрые плечи, с туфлями и носками в одной руке и букетом алых гвоздик в другой. Ему приходилось при этом взбираться — в таком виде! — на крыши низких провинциальных домиков, перепрыгивать с одной крыши на другую, и снова спускаться на тротуар, и снова нырять в весело ревущие ручьи, стремясь все вперед и вперед — к Еве!

Я случайно наблюдал за его походом, стоя в надежном укрытии от ливня и грозы, ожидая, когда вся эта какофония кончится.

На следующий день над Виктором Николаевичем с моей легкой пижонской руки смеялся весь город. Я не скупился на краски, рисуя его портрет: закатанные штаны, крылатка, туфли и носки в одной руке, а гвоздики в другой…

А сейчас… сейчас меня гнетет чувство позднего раскаяния за этот мой поступок! Если для легкомысленной Евы ее связь с анатомом была именно пошлой интрижкой, то для него она была именно романом с высокими чувствами, с цветами, с преградами, которые нужно преодолеть во что бы то ни стало!

А словечко «пижоны» пустил в обращение — позвольте мне это напомнить иному читателю — Пушкин в «Евгении Онегине». Пижоны — это юные, беспечные и бездумные искатели любовных приключений.

Тут недавно одного шофера поймали в люцерне. Этот шофер имел задачу — сократить путь к своей цели и выскочить на большак раньше срока. Ему начальник велел — прораб. Потому что самосвал неисправный и может прицепиться автоинспектор. И тем самым задержать перевыполнение плана. Так что он поехал через аграрный сектор, чтобы не портить индустриальную картину отдельными недочетами своих тормозов.

Аграрный сектор, как известно, отсталый сектор. Вроде вчерашнего дня на фоне исторического процесса. Скажем, если ты загубил завод — так тебе несдобровать. Обязательно либо выговор дадут, либо на другую работу переведут, а может, даже премии лишат. Туг строго. Зато колхоз губи сколько хочешь. Топчи ему земли, отрезай наделы, бури его вдоль и поперек, переворачивай вверх ногами гуммозный слой — ничего тебе не будет. Потому что деревенщина. Чего с ней чикаться!

И вот мы сидим с председателем одного южно-черноземного колхоза и думаем думу. Можно эту думу назвать, скажем. «Дума о земле» или «Дума о родных местах». Можно назвать «Дума о поголовье» или «Дума о земельном кадастре». Тут все равно, как назвать.