Лион Измайлов - Измайлов Лион Моисеевич - Страница 9

— Молодой человек, — говорю, — что же вы к девушкам с такими глупостями подходите? Неужели ничего лучше придумать не смогли?

— Нет, — говорит, — я серьезно режиссер. Конечно, ему от своей затеи неудобно отступать.

— Вы мне, — говорит, — только телефон оставьте, вы только попробуйте, потом сами убедитесь.

— Ну да, — говорю, — одна в Бразилии попробовала…

— А вы что, в Бразилии были?

— В Люберцах, — говорю, — была. И вообще, не о чем нам с вами разговаривать. Если б вы чего поостроумнее придумали, а так у меня любимый человек есть. Если надо, он сам меня в кино снимет.

— А он что, режиссер у вас?

— Какой он, — говорю, — режиссер! Такой же проходимец, как вы, да только получше вас знакомиться умеет.

А он опять свое:

— Оставьте мне телефон, и все.

Зло меня тут взяло. Ну, думаю, устрою я тебе кинокомедию. Сказала ему номер. Звонит. Так и так, мол, приезжайте на киностудию. Ладно, думаю, посмотрим, до чего тебя эта затея доведет. Приезжаю на киностудию. Не знаю, уж как он это устроил, но только через проходную пропустили. Пришли в какую-то комнату. Парень какой-то с киноаппаратом, приятель, наверное, а может, заплатил ему. Короче, поснимали меня. Ну, думаю, сейчас он меня в ресторан пригласит, и тут уж я ему выдам. Нет, проводил до дома. Ручку пожал — и «адью». Все по дороге рассказывал, как он во ВГИК поступал. Ну точно, за дурочку меня принимает.

Проходит несколько дней. Звонит.

— Мне, — говорит, — с вами встретиться надо.

Хорошо, думаю, сейчас ты мне и раскроешься. Приезжаю на студию. Заводит меня в пустую комнату и начинает мне про фильм заливать. Да складно так. Списал, наверное, где-нибудь и выучил. Я сижу, головой киваю. Хорошо поешь, а где-то сядешь.

— Ну что, — спрашивает, — согласны роль Марьи играть?

А мне что Марьи, что Ивана, все равно. Мне главное — проучить его.

— Согласна, — говорю.

— Ну что ж, на роль вас утвердили. Теперь с работой уладить надо. Вы увольняйтесь или отпуск за свой счет берите.

Я просто растерялась от такой наглости. А парень ничего, симпатичный такой, одет хорошо.

Вот, думаю, проходимец. Нет чтобы в ресторан пригласить или, если денег нет, в кино хотя бы. А он такой огород городит. Ну да ладно, ты так, и я так.

— А вы, — говорю, — если уж вы такой режиссер, то сами у меня на работе и договаривайтесь.

Вот, думаю, начальница моя устроит тебе кино. Она у нас такая, что ее даже буфетчица боится. На другой день вызывает меня директор.

— Пиши, — говорит, — за свой счет.

Уж не знаю, как это ему удалось. Какие такие он бумаги подделал, но никуда не денешься, пишу заявление. Еду на студию. Начинают снимать. Чего-то я там учу, чего-то я там играю. И все думаю, ну когда же он свою линию гнуть начнет. Даже зло меня берет. Ну, влюбился — скажи. Что так голову морочить? А он — ноль внимания.

Один раз только оступился. Партнер мне бестолковый попался. Там у нас сцена такая: он меня от роковой своей любви целовать начинает. И все как-то не так целует.

И вот этот режиссер разозлился и кричит:

— Кто же так целует? Вот как целовать надо! — и поцеловал меня.

Это ж надо, сколько времени прошло, в какую он меня историю втянул и, на тебе, только решился. Я говорю:

— Ни с кем другим, кроме вас, целоваться не буду. Только с вами, и все.

Он говорит:

— Не могу же я за артиста роль играть.

— Не можете, — говорю, — как хотите, а только с тем обалдуем я целоваться не согласна.

Короче, сняли все это без поцелуев.

Ну, думаю, теперь-то можно о чувствах поговорить, в кино там сходить или просто погулять.

А он нет, стесняется. А у меня тоже гордость своя заиграла. И что вы думаете, так весь фильм сняли, а он никуда меня и не пригласил. И с парнем я со своим разругалась, и с этим ничего не вышло. Но самое интересное уже потом, на премьере, было. Когда поздравляли все меня, руки пожимали, аплодировали. Подошел ко мне тип один, симпатичный такой, одет хорошо.

— Очень вы мне, — говорит, — понравились. Я, — говорит, — режиссер и хочу вас в своем фильме снимать.

И тут я ему выдала:

— Дудки, — говорю, — хватит. Все вы, — говорю, — одинаковые. Так же, как этот, обманете. Вы на эту удочку семнадцатилетних дурочек ловите. А я этим вашим кино сыта.

Я помню, Чехов кому-то сказал вроде того, что вот, дескать, пепельница на столе стоит, а я про нее могу к завтрашнему дню шикарный рассказ написать.

Я, конечно, не Чехов, упаси бог, я и на Сахалине-то ни разу не был, но вот пепельница у меня такая, что удержаться не могу.

Обрисовать эту пепельницу трудно. Ее видеть надо, причем днем. Потому что если ее вечером в темноте увидишь, можно испугаться навсегда. Медведь чугунный, килограммов на восемь. Стоит этот медведь на задних лапах. Передние когтями на тебя нацелены. И пасть раскрыта. В эту пасть пепел стряхиваешь, и жуть берет, потому что этот хищник чугунный вот-вот полруки отхватит.

Досталась пепельница мне совершенно случайно. В архангельской гостинице один тип мне его в чемодан сунул. Он мне трешку должен был, а отдавать нечем, так он мне это чудовище чугунное предложил. Я отказался.

Приезжаю в Москву, раскрываю чемодан. Лежит красавец, пасть открыл, когти выпустил, того и гляди, на жену набросится. Но не выкидывать же. Поставили на стол. Стали туда пепел стряхивать.

Гости как-то собрались. Сели ужинать. Смотрю, кусок в горло никому не идет. Все стараются эту образину пастью к соседу повернуть. Чувствую, на нервы он людям действует. Снял медведя со стола, на тумбочку к кровати поставил.

Ночью просыпаюсь от крика. Жена кричит. Думал, воры забрались. Нет. Оказывается, жена случайно проснулась и вместо моей физиономии с медвежьей столкнулась.

— Духу, — кричит, — чтобы его здесь не было!

Отнес в кладовку и забыл совсем. Через месяц приблизительно жена пошла в кладовку за тазом. И вдруг этот хищник на нее в полутьме набросился. Жена бежать, он за ней. Она об порог вместе с тазом грохнулась, ногу вывихнула.

Конечно, никуда он за ней не гнался. Стоял себе и зевал, но ей со страху померещилось, будто он ее по пятам преследовал да еще рычал что-то неприличное.

Короче, был у моего приятеля день рождения. Взял я Михал Михалыча и подарил.

Приятель, естественно, обрадовался, но через неделю назад его приносит и говорит:

— Спасибо тебе, медведь, конечно, прекрасный и лично меня он абсолютно не трогает, потому что я курить сразу бросил, как ты только мне эту пепельницу подарил, но вот домочадцы не хотят при электрическом свете спать, а без света им страшно, потому что он якобы к ним подкрадывается.

А тут он еще со стола упал, лично я не испугался, но вот соседям снизу это не понравилось. И не в том дело, что у них люстра оборвалась в кастрюлю с борщом. И даже те двое, которые борщом ошпарились, тоже не против этого медведя. Но люстра, понимаешь, дорогая, и, пока я за нее выплачивать буду, пусть этот медведь у тебя постоит.

И больше я этого приятеля не видел. Он меня с тех пор стороной обходит.

Пробовал я медведя того и на свадьбы дарить, и на дни рождения. Чего только не придумывал. И цветочками украшал, и шарик от пинг-понга в пасть вставлял, но все равно он ко мне назад возвращался. А тут смотрю, нас как-то друзья сторониться начали уже и не приглашают никуда.

Вскоре к нам родственник из тайги приехал. На три дня приехал. Живет уже две недели. В Третьяковку ходит. Жена за него и уцепилась.

— Возьми, — говорит, — себе на добрую память. Будешь нас в тайге вспоминать добрым словом.

А родственник — человек скромный, хоть и не уезжает уже две недели.

— Как я, — говорит, — могу такой подарок взять. Вещь, наверное, ценная.

— А как же, — говорю, — конечно, ценная. Редкая, — говорю, — вещь. Я тебе прямо скажу, от души отрываю. Но для тебя не жалко. Потому что ты мне как-то сразу понравился, еще когда сказал, что всего на три дня приехал. И хоть ты у нас уже две недели живешь, я не обижаюсь. По мне, хоть месяц живи, только забери этого медведя.