Приходи вчера (сборник) - Мастрюкова Татьяна - Страница 14

Потом в какой-то год в нашей деревне пропал мальчишка. Говорили, что повздорил с дедом и сбежал. Припугнуть хотел. Тоже в начале августа дело было. Искали его, да не нашли.

Мальчишку я знал, разумеется, играли вместе в компании. Жалко было, конечно. Васильич тогда, несмотря на возраст (сколько же ему все-таки, интересно, было?), хоть непосредственное участие в поисках не принимал, но был, казалось, везде, необыкновенно бодрый и энергичный.

Если вы думаете, что я в тот раз опять промолчал, то ошибаетесь. Прямо спросил у родителей, не мог ли в пропаже быть замешан Васильич. Мы как раз обедали, так что я мог говорить без опаски. Во время еды родители всегда были благодушными. На мои слова отец только досадливо отмахнулся, а мама все же сначала задумалась, а потом хохотнула даже. Мол, местным лучше знать Васильича, и если уж они его не заподозрили, то нам тем более нечего мутить воду. И вообще, держись, сын, от этого всего подальше.

Сейчас-то я думаю, что на самом деле не все так просто. Возможно, был какой-то уговор, про который мы не знали, — не трогать этого Васильича, чтобы еще хуже не сделал. А если кто из детей из деревни убегал по своей воле, из-под уговора этого сразу выпадал.

Я почему разговор об этом Васильиче завел: встретил тут на днях пацана, ну, теперь уже мужика здорового, конечно. Мы с ним в деревне общались каждое лето, пока моя семья не перестала туда ездить. А у него там дом. Так вот, случайно столкнулись в одной госконторе, сразу друг друга узнали. Слово за слово, и рассказывает этот мой деревенский приятель, что в прошлом году пропал у них там какой-то непутевый мальчишка. Вот как раз в начале августа. Думали, что сбежал от строгих родителей. Спрашиваю: а ты помнишь, мол, такого, Васильичем звали?

— Как же не помнить, если он живее всех живых по деревне бегает, — хмыкнул мой приятель. — Что с ним станется? Шкандыбал, шкандыбал вроде, а в поисках бегунка этого самый первый участвовал. Думаю, еще нас переживет!

Что он нас переживет, я нисколько не сомневаюсь.

Васильич…

В Ильин день, 2 августа, особо опасались выходить из дома в грозу. Считалось, что нечисть будет всеми силами стараться пробраться в дома и даже вселиться в человека, чтобы избежать уничтожения Ильей-пророком.

Раннее утро. Пошел по заре грибов набрать, задумался да на болото набрел. Главное, и не собирался ведь идти, а проснулся еще затемно, как толкнул кто. За окном соседские сыновья перекликаются, мол, пошли за грибами, сейчас самое время. Такие, говорят, места знаем!

И говорили-то не мне, а будто мне.

Я быстро собрался и скорее их догонять. Видел, как идут впереди, а окликать не стал. Не меня же звали, между собой болтали, а я вроде как подслушал. Шел за ними, видел их спины. Они даже те грибы, что у тропы, не брали, — видно, действительно какое-то особое место знали.

Потом отвернулся на миг, зазевался и проворонил их. Но места еще наши, знакомые были, я на звуки ориентировался, шел.

И вот — болото. Нога вязнет в липкой глине, если сразу не выдернешь, засосет. Вода черная, маслянистая, густая, как свернувшаяся кровь. Когда наконец наступаешь на твердую почву, еще невольно покачиваешься, по привычке удерживая равновесие. Еле выбрался.

Вроде не так далеко от знакомой тропинки бродил и все равно как-то заплутал. Едва увидел просвет между деревьями, заторопился, вскарабкался на пригорок, даже запыхался. Совсем местность не узнавал.

С пригорка открывался вид на заросшее поле и подковой обнимающий его лес, все в пелене тумана. Редкие деревья на поле, торчавшие верхушками над молочной дымкой, напоминали прабабушкины елочные игрушки, которые, заботливо укутанные в вату, лежали в старой картонной коробке на антресолях. Раз поле есть, расчистил же его кто-то. Значит, и жилье недалеко, только дойти надо.

Пока с пригорка сходил, поскальзываясь на мокрой траве, уши заложило, будто кто-то мягкими шерстяными варежками голову с обеих сторон сжал. Сверху-то взглянуть — понятно, что поле, а чем ближе к нему спускаешься, тем больше сомнения одолевают. Все зыбко, обманчиво. Туман начинал клубиться точнехонько на уровне коленей. Вспомнив шутку про ежика, нагнулся и тут же чуть не упал от неожиданности.

Прямо передо мной стояли ноги. Просто ноги, в серых холщовых брюках с обтрепанными снизу штанинами, в очень сильно стоптанных ботинках, совершенно потерявших первоначальный вид.

Наличие ног предполагало, что человек находится передо мной. Но туман был не настолько плотным, чтобы невозможно было различить и тело. Силуэт все равно проглядывал бы.

Вот только в тумане ничего не было, словно человека выше колен попросту отрезало. Но такого быть не могло никак. И еще что-то меня цепануло, не понял сразу что.

Я провел перед собой руками, как слепой. Пустота. Это же поле, тут и не должно быть ничего выше травы, а редкие деревья трудно не заметить.

И тут я аж дернулся, подскочил как ошпаренный. Ноги, которые в стоптанных ботинках, — мои! И штаны мои, я в них на огороде работаю всегда.

Снова нагнулся, сообразив, что мне показалось. Ноги ниже колена по-прежнему стояли там же, но теперь они были без обуви. Грязные, заскорузлые пальцы с отросшими ногтями, больше похожими на когти, с забившейся под них землей, будто их обладатель ковырял грязь ногами. А рядом череп, погрызенный полевками. Медвежий, что ли. Хотя какой медведь в поле?

Я выпрямился и тут увидел перед собой хозяина ног. Ну точно, сын соседский. Стоит, смотрит и молчит. Даже не ухмыляется. И почему он босой? И что у него с ногами? Тоже из болота, что ли, вылез?

Я хотел было его по плечу хлопнуть, обругать даже, что напугал напрасно. Ну и вообще как-то неловко: я перед ним кланялся, как дурак.

Хотел, да не стал. Вроде соседский парень, тот, что по грибы звал. А неправильное в нем что-то. Уши расположены выше висков. Я, как сообразил, развернулся — и бежать. В тумане не видать ни черта. А он меня догнал и сам по плечу хлопнул, да так, что я упал ничком.

— Молодец, — говорит, — догадался! Да поздно! — И заржал.

А ноги-то у него опять мои. И штаны мои, они в сарайке должны висеть, там, где в прошлый раз их оставил.

Скрыли меня. Сам-то я такой же остался, как был, не поменялся. Мимо меня идут, зовут, переговариваются — руку протяни, и достанешь. А не дотянуться, будто держит что. Слышу — ищут, зовут, а ответить не могу, рот как клеем залило. Мычал, мычал, ногтями землю скреб — только грязь набил. Думал, найду шишку какую-нибудь, палочку, камешек, кину в их сторону, а не смог ничего.

Но придет день, загустеет туман молочной пенкой, отклеит меня от земли. Меня тогда уже не будут звать, конечно, не будут искать, — сколько времени пройдет. Зато я смогу их звать.

Обрету голос, верну свое тело. Не то, что бесплотно и навсегда вросло, втопилось в землю, прикрыто мхом, опятами захвачено. Не то, что с грязными заскорузлыми ногами, с когтями, загнутыми, как у зверя. А то, что, лешим обойденное, с тех пор ходит меж людьми, будто бы я, да ничего не понимает.

Согласно поверьям, 30 июня появляются мороки-туманы, стелются над землей, а в них бродят нечистые духи, подходят близко к жилищу, зовут, заманивают-заморочивают людей.

Они с Кристиночкой жили вдвоем с тех пор, как умер ее папа. Она даже и не думала что-то менять в жизни. Им было спокойно, не одиноко, да и кандидатов на самом-то деле не находилось подходящих, чтобы сразу и муж хороший, и отец подрастающей девочке.