Амнезия - Ти Джей Бриртон - Страница 7

Когда мы купили этот участок земли, на ней находилась одна из тех самых пришедших в упадок «Больших стоянок». Пол подсчитал, что ее восстановление обойдется нам дороже, чем снос и строительство нового, более современного дома. Он наслаждался сложностью проектирования собственного жилища.

Сумка с вещами Майкла стояла на полу спальни около шкафа. Центральная молния была застегнута, но боковой карман, куда Джони сунула обратно дневник, приоткрылся. Присев рядом с сумкой на корточки и представив себя отчасти собирающим улики детективом из телесериала, я приоткрыла карман пошире с помощью захваченной снизу ручки. Ежедневник в кожаном переплете оказался на месте. Ручка мне пока не понадобилась. Оглянувшись через плечо на дверь спальни, я вытащила дневник, развязала веревочку и открыла его. Затаив дыхание, пролистала первые пару страниц, улавливая лишь обрывки фраз и даты. Я намеренно старалась просто найти нужные сведения, не вникая в смысл всего написанного. Майкл заслуживает права на личную жизнь, хотя я сразу автоматически оценила его почерк – крупный, массивный, избыточный, – как и то, что записи делались и черными, и синими чернилами, и даже карандашом.

Пролистав дневник до последней заполненной странички, я обнаружила, что Майкл успел исписать примерно две трети блокнота. Похоже, он вел дневник около полугода и за это время успел настрочить довольно много. Молодые люди иногда, конечно, ведут дневники, но в наши дни это кажется весьма необычным.

Иногда у меня бывали пациенты, которым, на мой взгляд, полезно было бы вести дневник, и я советовала им записывать свои мысли. Но далеко не всем. Некоторым с трудом удается начать писать, либо потому, что это просто неестественно для них – им более удобно выражаться невербально, – либо потому, что это занятие слишком болезненно для них. Данный процесс вынуждает их выудить ключ из глубокого колодца, чтобы открыть потайной сундучок памяти.

Однако Майклу, похоже, писалось легко. Как бы я ни пыталась искать только четкие сведения – цифры, адреса, – мне не удалось не заметить некоторых деталей…

«Понедельник, 4 апреля. День сегодня выдался трудный. Сижу в поезде, наблюдая за пассажирами – все скрыли лица за газетами или уткнулись в планшеты или смартфоны. В основном в смартфоны. Даже люди, севшие в вагон вместе, теперь не разговаривают, а просто увлеченно пялятся в свои телефоны. Неужели никто теперь просто не смотрит в окно?»

Так, кажется, он романтик… Может, даже идеалист. Хотя не особо оригинален в своих наблюдениях. Тем не менее я очарована. Понятно, почему мою Джони потянуло к парню с душой поэта.

Я уже собиралась закрыть дневник – чем дольше я его листала, тем глубже испытывала чувство вины, – но что-то заставляло меня медлить.

Значит, он писал это, сидя в поезде… Каком поезде? Я полистала страницы, ища любое упоминание о каком-то месте. Листала уже несколько минут. Собиралась уже сдаться, но вдруг:

«…отчасти поэтому это место так очаровательно. В нем есть что-то и от пригорода, и от города. Как интересно место жительства формирует людские натуры! И всего-то за пару поколений. Лонг-айлендцы выделили в практически особый вид…»

Я заметила, что в дневнике полно подобных философских наблюдений, но впервые в них прозвучало конкретное название. Майкл недавно признался, что вырос на берегу океана, и, черт побери, название «Лонг-Айленд» навевает какие-то воспоминания. О каких-то людях.

Бликеры.

Арнольд Бликер, по-моему, и его жена – ее имя я забыла. Но именно в семье своих дяди и тети жил Том, пока его мать ждала решения суда. И, насколько я знаю, он жил у них и после того.

Быстро закрыв и завязав дневник, я сунула его обратно в сумку и убедилась, что оставила все в неизменном виде. Я не нашла ничего определенного – Лонг-Айленд огромный остров, его береговая линия тянется на сотни миль, – однако появилось очередное совпадение…

Совпадения уже и впрямь начали накапливаться.

Выходя из комнаты, я услышала мелодичный рингтон с вибрацией. Популярная песня доносилась из телефона Майкла, видневшегося из-под подушки. Входящий звонок, номер отобразился на экране. Код «315». Центр штата Нью-Йорк.

Я ждала, чувствуя, как быстрее забилось мое сердце. И тут же мысленно обругала себя за дурацкое волнение.

Рингтон затих. Я задержалась еще на мгновение, и телефон просигналил о приеме сообщения. Несмотря на режим блокировки, текст появился на экране.

«Привет. Ты уже там? Как все прошло?»

Затем, секундой позже:

«Они купились?»

Снаружи только что затихло тарахтение газонокосилки Пола. Он закончил работу? Возвращается в дом? Положив телефон обратно под подушку, я быстро покинула комнату Джони и перешла на другую сторону коридора в нашу спальню. Там спим мы с Полом, и из нашего окна открывается вид на озеро. Я увидела, что он еще стоит на газоне, старательно вычищая комки из агрегата.

Окинув взглядом озеро, я поискала головы Джони и Майкла, но никого не заметила. Полотенца лежали на причале; значит, они еще резвятся в воде и дома появятся не скоро. Но потом я заметила кое-что: легкие волны за стенами лодочного сарая явно показали, что там только что кто-то проплыл. Вздохнув с легким облегчением, я вновь побежала в спальню Джони.

И вновь взяла телефон.

«Они купились?»

На что купились? Я догадывалась, на что: «Купились на твою фальшивую историю, Майкл? На сфабрикованное прошлое с твоими погибшими в автокатастрофе родителями? Они поверили, что ты милый и искренний парень, а не социопат? Что ты не планируешь отомстить той женщине, которая пятнадцать лет назад помогла обвинить в убийстве твою мать?»

Может быть. Может быть, именно такие вопросы остались недосказанными, но уверенности у меня нет.

«Ты уже там? Как все прошло?»

Эти вопросы безобидны. Они вполне могут относиться к объявлению помолвки. И к реакции родителей невесты.

Однако:

«Они купились?»

Это уже наводит на подозрения. Вопрос с особым подтекстом. Он подразумевает какой-то обман.

Я опустила телефон, но еще немного помедлила, вспоминая заголовки тех давних дней, бегущие строки новостей на кабельных каналах: «Жительница Бронксвилла признала себя виновной в убийстве мужа».

Бронксвилл. Один из самых богатых пригородов в одном из богатейших округов США. Так почему же она это сделала? Из-за денег, конечно. Такова была главная версия. Даже левые и правые СМИ пришли к согласию: жестокая, жадная до денег особа. Когда муж отказался предоставить ей большие деньги на роскошные покупки, она инсценировала взлом и убила его ради страховки.

Несогласных с такой версией оказалось мало. Редкие журналисты указывали на то, что Лора Бишоп, вообще говоря, сама хорошо зарабатывала – она руководила художественным салоном, и картины некоторых ее выдающихся клиентов выставлялись в Музее современного искусства в Нью-Йорке, в галерее «Тейт Модерн» и так далее. «Ах, – возражали им, – на этом больших денег не заработаешь». Но если доходы Лоры и оценивались – а они, безусловно, оценивались, – я этих оценок не видела.

Кроме того, в конце концов, Лора Бишоп пошла на сделку. Она признала себя виновной в менее тяжком преступлении – убийстве второй степени, то есть в спонтанном, а не преднамеренном. Ей дали двадцать пять лет. Когда она выйдет, ей будет за шестьдесят. Лучшие годы будут безвозвратно потеряны.

Она не пыталась оспорить приговор. В последнем слове Лора Бишоп, заявив, что находилась в здравом уме и понимала, что делала, признала себя виновной. Дело закрыли.

В памяти ясно всплыл тот день, когда я сидела в задних рядах зала суда. Слава богу, Тома там не было. Он был где-то со своей тетей. Но его дядя пришел в суд, как раз его имя я только что вспомнила: Арнольд Бликер. Высокий и тощий мужчина, зять Лоры. Помню, мы с Бликером всего один раз встретились взглядами. Как раз после того, как Лора, стоя в оранжевой робе, признала свою вину. Арнольд посмотрел на меня сквозь медленно движущееся море людей, покидавших зал суда. Похоже, он узнал меня и как будто понял, что именно я выудила правду у его племянника. Но, конечно, этого не могло быть: наши с Томом сеансы оставались строго конфиденциальными.