Дьявольская сила - Файндер Джозеф - Страница 12

• Предыдущая
• 12/119
• Следующая

– Ну и что же вы ответили ему?

– А то, что бы там ни затевали наши доморощенные ренегаты совершить в Европе, самим европейцам все это как-то безразлично. Непосредственно это затронет нас – тут уж как пить дать. Да и весь остальной мир затронет. И я дрожу от одной лишь мысли о том, какая угроза мирового пожара таится во всем этом.

– А поконкретнее что это значит?

Эд ничего не ответил на этот вопрос, лишь слабо и печально улыбнулся и покачал головой, а затем сказал:

– Мой отец умер на девяносто втором, а мать – восьмидесяти девяти. Долгожительство присуще всему нашему роду, но никто из его членов не сражался в годы «холодной войны».

– Не понимаю, Эд. Что за мировой пожар?

– Видишь ли, когда твой тесть в последнее время еще возглавлял «фирму», он все время думал о том, как спасти Россию. Он был убежден, что если ЦРУ не примет решительных мер, то власть в Москве захватят реакционные силы. А тогда «холодная война» покажется сладким сном. Может, Хэл до чего-то и додумался. – Эд поднял свой маленький пухлый кулачок и, приложив его к поджатым губам, сказал далее: – Всем нам угрожает опасность, всем, кто работает на Центральное разведуправление. Уровень самоубийств среди нашего брата, как тебе известно, довольно высок. – Я согласно кивнул. – И хотя наших агентов убивают при исполнении служебных заданий довольно редко, все же и такое случается, – произнес он скорбным тоном. – Тебе ведь известно и это.

– Так вы опасаетесь, как бы вас не убили?

Эд снова улыбнулся и покачал головой:

– Мне уже вот-вот стукнет восемьдесят. Мне вовсе не улыбается прожить остаток жизни с вооруженным охранником под кроватью. Ну допустим, что ко мне приставят одного. Не вижу я никаких причин жить в клетке.

– А вам доводилось получать угрозы?

– Пока ни одной не получал. Меня больше волнуют заведенные порядки.

– Порядки?..

– Скажи мне вот что. Кто знает, что ты приехал ко мне?

– Только Молли.

– И никто больше?

– Никто.

– Но ведь остается еще телефон. – Я пристально посмотрел на него, задавшись вопросом, уж не к паранойе ли скатывается он, той самой, которая поразила Джеймса Англетона в последние годы его жизни. И как бы прочитав мои мысли, Мур заметил: – Обо мне, Бен, не беспокойся. Шарики у меня крутятся нормально. Конечно, мои подозрения могут быть и ошибочными. Если со мной должно что-то случиться, то этого не миновать. Именно этого мне следует опасаться, не так ли?

Я никогда не видел, чтобы Эд впадал в панику, поэтому его здравое отношение к возможным угрозам несколько успокоило меня. Но все же я счел нужным заявить:

– Думаю, что вы, по-видимому, слишком чувствительны.

Он опять печально улыбнулся, сказав при этом:

– Может, и так, а может, и нет. – Затем он взял большой крафт-пакет и подвинул его ко мне, заметив: – Его прислал мне один друг… вернее, друг моего друга.

Открыв конверт, я вынул оттуда глянцевую цветную фотографию размером восемь на десять дюймов.

За считанные секунды я опознал человека на фотографии, и у меня сразу же заныло под ложечкой.

– Господи Боже мой, – только и вымолвил я, похолодев от ужаса.

– Извини меня, Бен, но ты обязан знать правду. Фотография разрешает все сомнения насчет того, убили или не убили Хэла Синклера.

Я безучастно глядел в одну точку, чувствуя головокружение.

– Алекс Траслоу, – продолжал Эд, – теперь, может, последняя реальная надежда для нашей «фирмы». Он геройски сражался, чтобы спасти нас от этой – лучшего слова не подобрать – раковой опухоли, поразившей организм ЦРУ.

– Неужели дела столь плохи?

Мур молча отрешенным взглядом смотрел на отражение комнаты в темных стеклах французских дверей.

– Видишь ли, много лет назад, когда мы с Алексом были еще младшими аналитиками в Лэнгли, над нами стоял инспектор, который, как нам стало ясно, в выводах и оценках допускал жульничество – он всячески преувеличивал угрозу, исходящую от одной итальянской крайне левой раскольнической группировки. А делал он это для того, чтобы увеличить бюджетные ассигнования на оперативные расходы. И вот Алекс не побоялся осадить его и назвать вещи своими именами. Уже тогда за Алексом закрепилась репутация справедливого парня. Его неподкупная честность казалась неуместной, даже странной в таком бесцеремонном учреждении, каковым является наше Управление. Помнится, еще его дед был пресвитерианским пастором в Коннектикуте, вот от него-то Алекс, по всей видимости, и унаследовал такую непреклонность в вопросах порядочности. Да ведь ты и сам что-то знаешь? Люди уважали его за порядочность и справедливость.

Мур снял очки и, прикрыв глаза, погладил веки.

– Единственная проблема заключается в том, что я не уверен, есть ли в ЦРУ другие люди, подобные Алексу, – сказал он напоследок. – А если ему уготовят путь, схожий с путем Хэла Синклера… ну что ж, кто знает, что тогда может произойти?

Спать я лег только после полуночи. Лететь обратно в Бостон челночным рейсом было уже поздно, а Мур и слышать не хотел, чтобы я отправился в гостиницу, в то время как в его доме пустовало несколько комнат в связи с тем, что дети выросли и разлетелись из родного гнезда. Итак, спать я отправился в удобную комнату для гостей на третьем этаже и установил сигнал будильника на шесть часов утра, чтобы в урочное время быть уже у себя в конторе.

Пролежав без сна около часа, я вдруг подскочил на кровати с колотящимся сердцем и включил ночную лампу. Фотография лежала на месте. «Молли ведь никогда не видела ее», – подумал я. Я поднялся с постели и под ярко-желтым светом ночника вложил фотокарточку обратно в крафт-пакет и спрятал в боковое отделение кейса.

Затем я погасил свет, лег и начал ворочаться и метаться в постели, пока не понял, что уснуть не удастся, и тогда опять включил свет. Как правило, я избегал снотворного отчасти благодаря службе в ЦРУ (его сотрудники должны быть готовы свернуть постель по первому вызову), а отчасти потому, что, будучи правоведом по проблемам интеллектуальной собственности, считал себя вправе встряхнуться от дел, наводящих тоску и сон.

Итак, встав с постели, я включил телевизор и принялся искать какую-нибудь усыпляющую передачу. Обычно такие передачи велись по каналу «Си-эн-эн». По программе же канала «Си-эн-эн», как оказалось, в это время передавали беседу «Германия в тисках кризиса».

На экране показывали трех журналистов, обсуждающих германские проблемы: ситуацию, крах Немецкой фондовой биржи и демонстрации неонацистов. В результате довольно горячего спора они пришли к выводу, что Германия вплотную приблизилась к неминуемой угрозе установления новой диктатуры, которая поставит мир перед ужасной перспективой. Будучи журналистами, они, похоже, утвердились в таком мнении.

Одного из них я узнал сразу же. Это был Майлс Престон, корреспондент английской газеты, – румяный здоровяк (не в пример большинству знакомых мне англичан), обладающий блестящим, искрометным умом. Я знал его еще с самого начала своей карьеры в ЦРУ как великолепного, чрезвычайно информированного, с солидными налаженными связями компанейского малого. Естественно, я заинтересовался и стал внимательно прислушиваться к тому, что он говорит в передаче.

– Давайте называть вещи своими именами, договорились? – предлагал он из студии телекомпании «Си-эн-эн» в Вашингтоне. – Так называемые неонацисты, стоящие за всеми массовыми беспорядками, являются на деле самыми настоящими прежними нацистами. Я считаю, что они просто сидели и выжидали этот исторический момент. Смотрите, немцы наконец-то, спустя много лет, все же создали объединенную фондовую биржу, в лице «Дойче бёрзе», а что в результате произошло: она раскачивалась туда-сюда, а потом лопнула, не так ли?

До службы в парижской резидентуре, как я уже упоминал ранее, меня направили на стажировку в Лейпциг, чтобы пообвыкнуть и набраться опыта. Я только что закончил обучение на «ферме» и находился за границей без жены. Лаура осталась в Рестоне, в штате Вирджиния, чтобы продать дом, а потом уже выехать ко мне. И вот я сижу в одиночестве в маленькой, битком набитой пивной «Тюрингер хоф» на Бургштрассе в Альтштадте и потягиваю пивко из огромной кружки, не обращая внимания на окружающих.

• Предыдущая
• 12/119
• Следующая