Паранойя - Файндер Джозеф - Страница 63
- Предыдущая
- 63/80
- Следующая
Люди всегда так говорят, и это приятно, хотя поневоле задумываешься: а чем тут поможешь? Мне ведь не кастрюля нужна. Я и сам не знаю, что мне нужно.
— Да никак.
— Ладно, я смоюсь с работы. Будь спок!
— Нет, не нужно, спасибо.
— Будут похороны и все такое?
— Да, скорее всего. Я дам тебе знать.
— Ну, береги себя, друг!
Потом сотовый зазвонил сам. Мичем даже не поздоровался. Его первыми словами были:
— Куда ты пропал, черт тебя дери?
— У меня только что умер отец. Около часа назад.
Долгое молчание.
— Господи... — сказал он. Потом сухо добавил, словно додумался: — Очень жаль.
— Ага, — ответил я.
— Как-то не вовремя.
— Да уж, — сказал я, чувствуя, как меня охватывает злость. — Я просил его подождать! — И нажал на «отбой».
72
Директора похоронного бюро я узнал — тот же, кто занимался похоронами матери. Душевный, дружелюбный мужчина с волосами неестественно черного цвета и большими пушистыми усами. Его звали Фрэнк — «как и вашего отца», подчеркнул он. Фрэнк показал мне похоронный зал, точнее, два зала с коридором посредине. Они скорее походили на дом в пригороде, только просторнее, с мебелью потемнее и восточными коврами на полу. Офис директора оказался тесным и темным. Там стояли старомодные стальные шкафы для документов, на стенах висели репродукции морских и сельских пейзажей. Директор вел себя очень естественно и, похоже, действительно меня понимал. Он даже рассказал о том, как умер его отец шесть лет назад и как ему было тяжело. Потом он предложил мне коробку салфеток, но я отказался. Тогда Фрэнк сделал заметки для газетного объявления (я еще подумал: «Кто будет читать это, кому не все равно?»), и мы сочинили подходящий текст. Я попытался вспомнить, как зовут старшую покойную сестру отца и даже его родителей, которых я видел не больше десяти раз в жизни и просто называл дедушкой и бабушкой. У отца были напряженные отношения с родителями, и мы почти не встречались. Я плохо помнил, где и сколько отец работал, и, может, упустил какую-нибудь школу, однако самое важное перечислил.
Фрэнк спросил, был ли отец военнообязанным. Я знал, что он проходил военные сборы на какой-то базе, нигде не воевал и страстно ненавидел армию. Когда директор предложил поместить на гроб флаг, на что отец как демобилизованный имел право, я отказался. Отец ведь явно возмутился бы и сказал что-то вроде: «Ты что себе вообразил, а? Я тебе чертов Джон Кеннеди, что ли?» Еще Фрэнк спросил, хочу ли я, чтобы на могиле сыграли военный отбой, но добавил, что сейчас у них нет трубача и поэтому они включат запись. Я тоже отказался: отец не хотел бы никакого отбоя. Я попросил директора провести похороны как можно скорее. Мне хотелось, чтобы все это побыстрее закончилось.
Фрэнк позвонил в католическую церковь, где проходили мамины похороны, и заказал мессу через два дня. Иногородних родственников, насколько я знал, у отца не было. Осталось только несколько двоюродных братьев и тетя, с которой он никогда не виделся. Еще несколько человек считались друзьями, хотя они и не встречались с ним уже много лет. Все жили неподалеку. Фрэнк спросил, есть ли у отца костюм, в котором я хотел бы его похоронить. Я сказал, что посмотрю.
Потом Фрэнк отвел меня вниз, туда, где у них были выставлены гробы. Все какие-то огромные, вычурные; над такими отец всласть бы поиздевался. Помню, как после смерти матери он возмущался похоронной индустрией: мол, все сплошной обман, дерут немыслимые деньги за гробы, которые все равно зарывают в землю, так что от них нет никакого толку, а еще он слышал, что дорогие гробы обычно заменяют дешевыми сосновыми, когда ты не смотришь. Я знал, что это неправда. Я видел, как гроб матери опускают в яму и засыпают землей, и не думаю, что тут можно смухлевать — если, конечно, его не откопали ночью, в чем я лично сомневаюсь.
Поэтому (хотя понятно, что это был просто предлог) отец выбрал для матери один из самых дешевых гробов — сосну, выкрашенную под красное дерево. «Можешь поверить, — сказал он мне в похоронном зале, пока я утирал слезы и сопли, — твоя мать не любила сорить деньгами».
Но я не собирался поступать с ним также, пусть даже он умер и ему наплевать. Я езжу на «порше», живу в огромной квартире в «Харбор-Суитс» и могу позволить себе купить красивый гроб отцу. На деньги от работы, которую он постоянно хаял. Я выбрал элегантный гроб из красного дерева с так называемым сейфом памяти — ящичком для личных вещей покойного.
Пару часов спустя я вернулся домой, залез в постель, которую обычно не убирал, и заснул. Ближе к вечеру заехал в квартиру отца и порылся в шкафу, который явно давно не открывали. Я нашел дешевый синий костюм, который он на моей памяти никогда не надевал, и стряхнул пыль с плеч. Белую рубашку я тоже обнаружил, но галстука не увидел — по-моему, отец его и не носил — и решил взять один из своих. Потом огляделся: что бы он хотел забрать с собой? Может, пачку сигарет?
Я боялся, что в его квартире мне опять станет тяжело, что я снова заплачу. Однако мне просто стало очень грустно, когда я увидел, как мало осталось после старика — слабая сигаретная вонь, инвалидная коляска, дыхательная трубка, кожаное кресло-качалка. Через полчаса мучительных поисков я сдался: не буду класть в сейф памяти ничего. Оставлю пустым. Символично, правда?
Дома я выбрал один из наименее любимых галстуков, в сине-белую полоску. Он выглядел достаточно мрачно, и мне его было не жаль. Чтобы не ехать самому в похоронное бюро, я отнес все швейцару и заказал доставку.
Поминки назначили на следующий день. Я прибыл в похоронное бюро за двадцать минут до начала. В зале были кондиционеры, воздух сильно охладили и надушили. Фрэнк спросил, хочу ли я «выразить свои чувства» наедине с отцом, и я сказал: конечно. Он жестом указал на одну из боковых комнат. Когда я вошел и увидел открытый гроб, меня словно током ударило. Там лежал отец в дешевом синем костюме и моем галстуке в полоску, с руками, скрещенными на груди. К горлу подступил комок, правда, ненадолго, и, как ни странно, я не заплакал. Внутри меня царила пустота.
Отец не был похож на себя. Впрочем, так всегда бывает. Фрэнк, или кто там этим занимался, неплохо поработал, с румянами не перестарался, и все-таки отец напоминал восковую фигуру из музея мадам Тюссо, хоть и одну из лучших. Душа оставляет тело, и никакой гробовщик не в силах ее вернуть. Лицо было выкрашено в фальшивый «натуральный цвет». На губах — тонкий слой коричневой помады. Отец казался чуть менее сердитым, чем тогда, в больнице, но сделать лицо спокойным им так и не удалось. Наверное, лоб не разгладился. Теперь его кожа была гораздо холоднее, чем в больнице. Я секунду поколебался, прежде чем поцеловать его в щеку: ощущение было странным, неестественным, нечистым.
Я стоял и смотрел на его телесную оболочку, выброшенную скорлупу, стручок, в котором когда-то содержалась таинственная и страшная душа моего отца. Потом заговорил с ним так, как, наверное, говорит каждый сын с мертвым отцом:
— Что ж, папа, наконец твои мучения закончились. Если жизнь после смерти действительно существует, надеюсь, там ты счастливее, чем был здесь.
Мне стало его очень жаль — кажется, впервые в жизни. Я вспомнил те несколько раз, когда он казался мне счастливым. Я был совсем маленьким, и он носил меня на плечах. Его команда победила в чемпионате. Его взяли на работу в «Бартоломью Браунинг». Счастлив всего несколько раз. Отец редко улыбался, только смеялся горьким смехом. Может, ему просто нужны были антидепрессанты, и в этом все дело? Вряд ли...
— Я не слишком хорошо понимал тебя, отец, — сказал я. — Но я очень старался.
Поминки длились три часа, и на них побывало очень мало людей. Зашли несколько бывших одноклассников, некоторые с женами, и два друга со студенческих времен. Пожилая тетя отца, Айрин, сказала: «Твоему папе очень повезло, что ты у него был». Она говорила с небольшим ирландским акцентом и пользовалась очень резкими, как у многих пожилых дам, духами. Сет приехал раньше всех и ушел последним, чтобы составить мне компанию. Он рассказывал всякие истории об отце, чтобы меня посмешить, — о том, как он работал тренером. Однажды отец взял маркер и прочертил черту по шлему одного мальчика, большого увальня по имени Пелли, по форме, по ботинкам и по траве через поле, хотя на траве ничего не было видно, а потом сказал: «Бежать нужно сюда, Пелли, понял? Сюда беги!»
- Предыдущая
- 63/80
- Следующая
