В тени меча. Возникновение ислама и борьба за Арабскую империю - Холланд Том - Страница 88

За процессом с интересом наблюдал раввин Рав Иегуда. Живя неподалеку от Куфы – в Суре, он имел прекрасную возможность наблюдать за интригой. Сердца тех мобедов, которые обратились к религии исмаилитов, писал он, еще не очистились от остатков прежних верований – до третьего поколения. Часть их первоначальной религии всегда остается с ними⁶¹. На каких свидетельствах основывался раввин, делая такое заявление? Обращенные зороастрийцы приносили с собой в ислам собственные идеи и понятия: таких отступников должны были казнить, или им следовало возносить молитвы пять раз в день, или, как знак благочестия, использовать зубную щетку (она называлась siwak – сивак – и представляла собой веточку дерева арак). Определенно прямых доказательств таким гипотезам в Коране нет. За отступничество он предписывал не казнь, а молитвы и не пять раз в день, а только три⁶². А о зубной щетке там вообще нет упоминаний. Странное и удивительное совпадение: мусульмане, диктуя, какое наказание должно последовать за отступничество или сколько раз в день следует молиться, чаще всего предпочитали зороастрийские рекомендации, игнорируя Коран. Более того, они стали придавать даже слишком большое значение гигиене полости рта.

«Когда бы пророк ни встал ночью, он чистил рот зубной щеткой»⁶³, – очень интимная деталь, которая не могла не порадовать сердце любого бывшего мобеда. Но как можно быть уверенным, что это правда? Такой вопрос – вовсе не излишняя придирчивость. Подданные Абд ал-Малика, которых непрерывно информировали – всякий раз, когда они доставали из кармана монету или получали официальный документ, – что Мухаммед был пророком Бога, быстро поняли смысл. Стоит только установить, что то или иное мнение озвучил этот самый пророк, как оно немедленно обретет силу вечного закона. В этом заключалась великолепная возможность для многих мусульман, которые не могли проследить свою родословную до первого поколения завоевателей; им не нравилась надменность арабской элиты, и они желали постичь истинные цели Бога. Тем не менее их путь вперед не был беспроблемным. В отличие от халифа они не могли заявить, что являются заместителями Бога, наделенными небесами ответственностью за определение границ мусульманского царства и управление им. Только собрав вместе высказывания пророка, они могли надеяться превзойти грозную власть Khalifat Allah. Если сунна – свод законов, способный укротить перегибы и несправедливости века, – действительно должна формироваться без ссылки на халифа, тогда ее корни следует искать во временах пророка. Никакой другой источник не подойдет. Но как установить подлинность высказываний Мухаммеда? Таков был вопрос, поставленный через сто лет после смерти пророка первым поколением совершенно нового класса ученых – экспертами-законоведа-ми, которых мусульмане назвали ulama – улемами.

К счастью для них, неподалеку – как раз за приливной полосой – от Куфы, где желание изобрести новое понимание ислама оказалось самым сильным, существовали прекрасные образцы для подражания. Раввины Суры, в конце концов, веками трудились, решая в точности такую же задачу, как теперь стояла перед улемами. Тайную Тору, как было написано в Талмуде, принял в Синае Моисей, который передал ее Иисусу Навину, тот – старейшинам, а они, в свою очередь, – пророкам⁶⁴. А те передали ее длинной череде раввинов – вплоть до современных. Следовательно, нигде в мире не существовали более квалифицированные ученые, способные в точности проследить связи, которые могут соединять законоведа и высказывания пророка, чем в иешивах Ирака. Так являлось ли простым совпадением то, что самая ранняя и самая влиятельная школа исламского права была основана в 30 милях от Суры? Именно в Куфе примерно в то же время, когда Валид строил в далеком Дамаске свою великую мечеть, мусульманские ученые впервые начали исследовать очень важную гипотезу: что существуют, помимо изложенных в письменной форме откровений пророка, ничуть не менее важные и обязывающие откровения, которые никогда не были записаны. Первоначально, в манере раввинов, цитирующих своих хозяев, улемы приписывали доселе не записанные доктрины выдающимся местным экспертам; затем со временем они начали соединять их со спутниками пророка и, в конце концов, с самим пророком. Всегда, раскрывая ранее не записанные мысли прошлого – хадисы, мусульманские ученые следовали по пути, проложенному задолго до них. Хотя иснады, безусловно, были мусульманами, в них было довольно много от иудеев.

Раввины Суры и Пумбедиты, запертые в своих иешивах, говорили о желании «построить забор вокруг Торы»⁶⁵. Так они и сделали, причем забор получился неприступный. Однако некоторые из них, слыша шумные споры, доносившиеся с улиц соседней Куфы, могли испытать нечто вроде приступа клаустрофобии или зависти. Мечети Ирака начали предлагать то, чего веками не делали ни синагоги, ни церкви, ни храмы огнепоклонников: место для исследования, проникновения в природу Бога, причем условия дебатов не были уже давно и прочно высечены в камне. Более того, в переполненных кварталах Куфы и Басры люди с разным религиозным прошлым могли встречаться и сотрудничать, соединять воедино свои виды на будущее – раньше подобное не было возможным. Существовали завоеватели: арабская элита, со своим языком, почтенными традициями и отполированными до блеска воспоминаниями о веке Мухаммеда. Еще были рабы и потомки рабов, желавшие применить к злу несправедливого общества строгие послания пророка. И наконец, имелись обращенные, которых становилось все больше. Часть их первоначальной религии всегда остается с ними. Это отметил Рав Иегуда, раввин Суры, о тех мобедах, которые обратились к исламу. Ну а как насчет мусульман, некогда бывших раввинов, – можно ли было о них сказать то же самое? Если да, это поможет объяснить, почему Сунна, как и Тора, имеет целью регулировать все аспекты человеческого существования? Почему в ней появились передаточные цепочки, которые ранее использовали исключительно только раввины? Почему, в противоречие Корану, адюльтер наказывается смертью, а не кнутом? «Отроковицу пусть приведут к дому отца ее, и жители города побьют ее камнями до смерти, ибо она сделала срамное дело среди Израиля, блудодействовав в доме отца своего» (Второзаконие, 22: 21). На самом деле раввины добавляли так много оговорок к библейским предписаниям, что, по сути, ликвидировали смертную казнь в иудейском обществе; к примеру, она могла применяться, только если адюльтер имел место при двух надежных свидетелях, и то после многочисленных предупреждений.

Такое правило после переработки мусульманскими законоведами не стало менее авторитетным, поскольку было взято из другого, бесконечно более древнего источника. Скорее, как и великая мечеть Валида, Сунна была памятником тому, что может быть достигнуто при объединении старых фрагментов в нечто новое и неожиданное. Черепки и осколки, собранные из Торы, зороастрийских ритуалов и персидских обычаев, стали частичками сооружения, возведенного из них улемами. Результатом их трудов, совершенствовавшимся и «полировавшимся» при Омейядах, было руководство по желаниям Господа, обладавшее потрясающей силой, которое даже самый шовинистически настроенный губернатор мог игнорировать только себе на погибель.

А в качестве обуздания аппетитов и надменности имперской элиты это стало, вероятно, самым примечательным, что сумел создать побежденный народ. Улемы, от кого бы они ни произошли – от военнопленных, зороастрийцев или иудеев, были жертвами завоевания. Но они сумели отвоевать для себя благодаря коллективным усилиям крепкое, непоколебимое и достойное положение. Именно они, а не их мнимые хозяева стали арбитрами Божьей воли. Мешанина верований и доктрин, принесенных бандами безграмотных воинов из пустыни, в течение столетия трансформировалась в религию законоведов. Подобное достижение, достигнутое перед лицом столь серьезных трудностей, не может не впечатлить.

Одновременно это оказалось достижением, которое по самой его природе нельзя было признать. Хотя Сунна являлась очевидным продуктом своего времени – мира, где имевшие правовые способности интеллектуалы всех вер давно пытались собрать воедино, систематизировать и оформить цели Бога, – она могла рассчитывать на процветание, только отрекшись от своих корней в такой неподходящей «грядке». Она должна была происходить из самых потаенных глубин Аравии. Таким образом, даже не поднимался вопрос о том, чтобы сделать, как раввины в иешивах или юристы при дворе Юстиниана, и получить удовлетворение от древности законов, с которыми они работали. Наоборот, каким бы почтенным ни был правовой отрывок, он никогда не получит силу закона, если сначала не будет доказано его зарождение при жизни пророка Мухаммеда. Следовательно, Сунна основывалась на парадоксе: чем больше улемы Ирака, стремясь создать справедливое общество, использовали несравненное наследие тех, кто трудился ради того же в течение тысячелетий, тем больше они идентифицировали источник мудрости с далекой бесплодной пустыней. Опыт совершенного общества, утверждали они, был дарован только одному месту в один-единственный период истории: Медине при жизни пророка. Роль Сунны – служить мусульманскому народу указателем дороги – shariah – к потерянному раю.