В тени меча. Возникновение ислама и борьба за Арабскую империю - Холланд Том - Страница 92

А это для преемников Хишама являлось чрезвычайно опасным. Еще до его смерти беспорядки распространялись необычайно быстро. В Сирии они приняли форму возросшей фракционности. В Ираке ситуация оказалась еще хуже. Несмотря на почти столетнее господство Омейядов, из кровавых глубин прошлого снова и снова появлялись так и не уничтоженные призраки. В 740 г. шииты продемонстрировали, что их, как и раньше, не пугают обреченные восстания. Тогда две сотни жителей Куфы, объединившиеся в поддержку одного из правнуков Али и уверенные, что Бог к ним благосклонен, атаковали вдесятеро большие силы Омейядов. Мятежников быстро уничтожили, а обезглавленный труп наследника Али прибили к кресту. В то же самое время активизировались агенты другого семейства, претендовавшего на связь с пророком, – они называли Омейядов ложными мусульманами и узурпаторами. Несмотря на казавшуюся неизвестность, Аббасиды – династия курейшитов, жившая в удаленном районе Набатеи, – имела воистину бесценного предка – Аббаса, дядю Мухаммеда. В первые годы после смерти Хишама этого было достаточно, чтобы приковать к себе внимание большого числа мусульман, причем не только озлобленных оппозиционеров – улемов. Времена менялись, размышления о возможной причине Божьего гнева стали частыми. И даваемые ответы редко оказывались благоприятными для ancien regime. Пропагандисты Аббасидов нашептывали медовые обещания нового рассвета, и верующие прислушивались к таким словам со всевозраставшим вниманием. Возможно, появление в момент кризиса на политической сцене таких непосредственных связей с пророком – действительно часть Божьего плана?

Вряд ли только люди, преданные Омейядам, посмеивались над этой идеей. В условиях усиления фракционности самые активные мятежники неизбежно должны были воспользоваться возможностью устроить очередной бунт. В 745 г. наступила очередь хариджитов поднять знамя восстания. Не представляя себя без острой необходимости мучениками (это было в духе шиитов), они привнесли в дело революции свои обычные качества – безжалостную действенность и жестокость. Через несколько недель после провозглашения собственного халифа они уже «отгрызли» изрядный ломоть Ирака. Хотя, по правде говоря, хариджиты никогда не смогли бы создать свое отколовшееся государство, если бы им не помог яростный разгул фитны: Омейядов поразила междоусобица. В 744 г. наследник Хишама, лихой позер Валид, был убит в одном из своих дворцов – это убийство спровоцировало беспрецедентную вспышку кровавых разборок среди его родственников. Победителем стал седой, но не утративший сил военачальник, по-видимому лучше всех подготовленный к власти, родственник Абд ал-Малика по имени Марван. К 747 г. он сумел справиться со своими противниками – и с Омейядами, и с хариджитами, – показав умение лягаться и упрямство, свойственное животному, с которым его всегда сравнивали, – мулу. Правда, победа досталась ему дорого. Ирак и Сирия лежали в руинах. Марвана так сильно презирали и ненавидели в Дамаске, что он обосновался в Харране. Удивительное решение, если разобраться: пусть халифат находился на грани краха, но переносить столицу «заместителя Бога» в город, «изъязвленный идолопоклонничеством»⁸⁰, все же вряд ли стоило.

Многие мусульмане, несомненно, были бы шокированы, узнав, что где-то в «Доме ислама» еще поклоняются Луне, а от культа Сина они пришли бы в ужас. Но язычники Харрана, подвергавшиеся жестоким гонениям в последние годы римского правления, посчитали новых хозяев если не более терпимыми, то, по крайней мере, проявлявшими тенденцию ни во что не вмешиваться. Христиане приписали бы это доверчивости мусульманских властей, которых обманом убедили, что поклонники Луны – это на самом деле таинственные сабеи – жители Сабейского царства, упомянутые в Коране, а значит, согласно пророку, один из трех народов книги⁸¹. Сколько бы правды ни было в этой байке, жители Харрана все еще изучали будущее, принося в жертву животное и рассматривая его печень⁸², – и все это прямо под носом у Марвана. Живучесть такой древней практики в столице халифата служит ярким напоминанием о том, что не одни мусульмане среди бедствий времени старались понять политику небес. В 745 г., например, во время разрушительной сирийской кампании Марвана некий столпник предупредил проходившего мимо военачальника, что Бог отнесется к нему так же, как он относится к своим подчиненным; «когда Марван это услышал, он приказал свалить столб и сжечь столпника заживо»⁸³. Халифы, конечно, всегда относились к христианским святым с жестокостью и пренебрежением, которые ужаснули бы цезаря, однако Марван, засевший в Харране, пренебрегал чувствами своих мусульманских подданных на свою погибель. Вокруг него бурлили и пенились воды, которые были старше, чем ислам. И они поднимались не в сердце халифата – в Сирии или Ираке, а в Хорасане.

Почти три века миновало после того, как Пероз, воевавший с эфталитами, поставил печать на своем трагическом правлении одной финальной катастрофической битвой. С тех пор многое изменилось, но несчастья, которые испытывал Хорасан при Хишаме и его последователях, оказались очень похожи. Возмущение и неудовлетворенность, вскормленные тяжким налоговым бременем, терзали угнетенное население, а в это время мусульманские армии за рекой Оксус терпели унизительные поражения. Даже имевшая место в конце концов стабилизация в Трансоксиане не смогла стереть печально известную репутацию целого ряда некомпетентных правителей Омейядов. «Вы бросили нас, как куски мяса убитого животного, нарубленные для полногрудой девы»⁸⁴, – говорили арабы Восточного фронта об одном особенно женоподобном назначенце из Дамаска. Причем авторитету династии Омейядов угрожала не только оппозиция мусульманских поселенцев. Над ней нависла угроза со стороны тех же традиций, которые когда-то очернили имя Пероза. В Хорасане, где великие парфянские династии, такие как Каринская, все еще ревниво оберегали свои привилегии от новоявленной мусульманской элиты и где большинство городов и деревень оставались нетронутыми исламом, часто казалось, что Ираншехр так и не пал. Мир разделен на противоборствующие сферы добра и зла. Великий монарх или защитник правды, или никто. Греховность нарушителя клятвы принесет крах его владениям. Все эти тезисы принимались как должное вдоль восточных границ Ирана. В результате, когда власть Омейядов начала рушиться, искры мятежа появились далеко за пределами плодородного полумесяца. В 745 г., когда хариджиты начинали бунтовать, в Хорасане появился странный пророк. Он был одет в зеленые одежды – цвет Митры, имел при себе книгу откровений на персидском языке и заявлял о своем знакомстве с окольными путями к небесам. Бихафарид был революционером, вызванным – такое создавалось впечатление – из туманных далей иранского прошлого. Он умер и снова воскрес – во всяком случае, так заявляли его ученики, – он обрисовал свою миссию словами, отвергавшими все претензии Мухаммеда: «О, люди, я – Бихафарид, посланник Бога»⁸⁵.

Конечно, все это не могло продлиться долго. Мусульманское правление, какими бы ни были надежды крестьян, толпами собиравшихся под знамена Бихафарида, свергнуть было не так легко. В 749 г. самопровозглашенного пророка арестовали, заковали в цепи и повесили в ближайшей мечети. Но его палачи, хотя подобная мысль, разумеется, не приходила им в головы, возможно, не были так уж сильно не похожи на свою жертву. Убийцы Бихафарида сами являлись последователями бунтаря, который внезапно появился на границах прежнего Ираншехра, безусловно, обладал личным обаянием и тоже утверждал, что он посланник Бога. Этот человек называл себя «отцом мусульман» – имя, конечно, псевдоним.

Его притягательность, по крайней мере частично, являлась чарами человека в маске. «Знание моих деяний, – говорил он, явно соблюдая таинственность, – для вас предпочтительнее, чем знание моей родословной»⁸⁶. Кем бы он ни был – арабом или иранцем, аристократом или бывшим рабом, представляется очевидным одно: его поддерживал тот же водоворот желаний и ожиданий, который вдохновил Бихафарида. Вдоль восточных границ халифата стоять на страже веры нелегко. Так было всегда в приграничных районах. Поэтому неудивительно, что, находясь вдали от стараний улемов возвести барьер вокруг мусульманских религиозных практик, мусульмане Хорасана испытывали влияние верований более древних, чем Сунна. Абу Муслиму помогло укрепить его авторитет то, что он осмелился, как некогда сделали критики Пероза, проклясть их правителя, как человека, осужденного Богом. Хотя он не одевался, как Бихафарид, в зеленое, но летом 747 г., открыто выступив против Марвана, поднял знамя, окрашенное в один цвет – черный. Тот факт, что он сделал это в деревне, расположенной неподалеку от Мерва, где был когда-то убит Йездегирд, конечно, вряд ли говорило о ностальгии Абу Муслима по Сасанидам, но у иранцев его проповеди вполне могли вызвать воспоминания о свергнутой монархии. Абу Муслим выдвинул следующий тезис: Бог назначил одну семью править миром, и, поскольку знак грозного статуса представителей этой семьи не фарр, а родословная, прослеживаемая к дяде пророка, в исламской империи это Аббасиды. Абу Муслим, как и другие мятежники, умевшие весьма ловко использовать всевозможные ухищрения и подстрекать людей к восстанию, был агентом Абба-сидов. Подняв Восток под их знамена, он сумел объединить прошлое и будущее, иранцев с арабами, Сасанидов с исламом. Это оказалась удивительно мощная комбинация, знаменовавшая крах Омейядов.