Европейские каникулы (СИ) - Зайцева Мария - Страница 7
- Предыдущая
- 7/18
- Следующая
И не замечал даже, что сам, как дикарь, руками дербанит сочную рульку, облизывает пальцы.
Опомнившись, разозлился на себя. Скот какой! Хорошо, хоть квашеную капусту еще не начал руками хватать.
Бет, улыбаясь и не зная, что за мысли крутятся в его голове, с легким недоумением смотрела на него, что-то тихо говоря.
Дерил не слышал. Не понимал.
Слишком засмотрелся на ее нежные губки, которые она неосознанно облизнула. (Ад, персональный, сука, ад!)
Диксон осознал, что попался с разглядывании, как малолетка с косячком, и надо как-то выковыривать себя из этой двусмысленной ситуации, а то она точно решит, что он какой-то извращенец и свалит отсюда быстрее ветра.
Мотнув головой, убирая надоедливую челку с глаз (бля, надо было давно подстричься, зарос, как дикарь) и пытаясь найти в голове хоть какие-то приличные мысли, Дерил все-таки собрался и выдал гениальную фразу. Во всяком случае, именно такой она ему показалась.
— Хорошо, все как организовано у вас тут, походу за кошелек можно не переживать.
— О, конечно, — Бет с радостью подхватила разговор, — порядок, дисциплина, безопасное веселье для туристов и отсутствие даже карманников на празднике, это то чем мы баварцы можем похвастаться. Каждый Октоберфест выделяется наряд конной полиции для абсолютной безопасности, вон, кстати, пара офицеров.
— Лошади это круто, у меня на ферме в Джорджии есть пара аппалуз.
— Ого, это же просто круто, они такие умные и нежные создания. Аппалузы просто красавцы, наверное дорого за них отдали, да?
— Да не, не особо, случайно получилось.
— Случайно?! Как такое возможно, интересно?
— Да ничего особо интересного, хозяин их хотел на бойню сдать, после того как на ежегодной ярмарке кобыла ногу сильно повредила, а жеребец начал дичиться и перестал выходить без нее на шоу. Вот так и купил, третий год уже у меня.
Бет еще шире распахнула свои невероятные глаза, Диксон застыл, чувствуя, что вот прямо сейчас утонет и ни хрена не спасется. Никто его не вытащит. Ангелочек, блин. Она не ангелочек, она ведьма…
— Мистер Диксон, вы… вы просто святой человек! Взять на себя ответственность за животных, тем более таких… Я обожаю лошадей, очень люблю с ними заниматься. Вы знаете у нас есть в пригороде Мюнхена приют для лошадей, и я туда хожу чтобы помочь, в свободное время.
Диксон, все-таки выплыв на поверхность, помотал головой, залпом выдул третью кружку пива.
И она, видимо, сильно долбанула Дерилу по башке, потому что он, охреневая от собственной смелости, словно со стороны услышал свой хриплый внезапно голос:
— Хочешь пойдем туда вместе, оформим это все для твоей Доун, как очередную индивидуальную экскурсию?
Бет изумленно раскрыла свой очаровательный ротик, моментально отправив мысли Диксона в таком направлении, что его точно в аду будут ждать отдельная сковорода и личный черт.
— О, Боже, мистер Диксон, я не могу пользоваться вашей добротой. У вас ведь наверняка планы на эту неделю. Боюсь ваш брат будет недоволен, ведь вы снова без него проведете целый день.
— Мерл? Да ему похер, как я провожу отпуск, а себя он развлечет и самостоятельно, уж поверь, себе приключений на задницу он всегда сумеет найти.
Его голос был нереально хриплым, Дерил и сам не верил, что он вот так вот уговаривает девочку на свидание. А то, что это свидание, и ежу понятно.
И даже самому Диксону.
А Бетти?
6
Доун Лернер нравилось ставить мужчин на колени. Ей вообще нравилось доминировать. Ощущать свою власть над внутренним зверем, что живет в каждом.
В каждом мужчине.
Усмирять.
Смотреть в глаза и ловить осознание. Своей сути.
О! Это было наивысшим наслаждением! Лучше оргазма, которого она, кстати говоря, никогда не испытывала. По крайней мере, с мужчиной.
Этот американец…
Ей по работе приходилось часто общаться с американцами, Доун привыкла к их достаточно бесцеремонным манерам и громким голосам.
Главное, выдерживать дистанцию и улыбаться. Профессионализм всегда на первом месте. Она была профессионалом. Никогда не выходила за рамки. Это была серьезная жизненная позиция, позволяющая удерживаться на плаву в этом бешеном мире.
И тем ужаснее было падение.
Доун никогда, НИКОГДА не хотела перевести профессиональные отношения в другую плоскость с клиентом.
Это было совершенно недопустимо. Совершенно.
И, если бы такой фокус провернул кто-то из ее подчиненных, то он вылетел бы в тот же момент с работы с волчьим билетом. Все-таки кое-какой авторитет в профессиональных кругах Мюнхена у нее был.
Но этот американец…
Слишком шумный, такой невыносимо раздражающий, грубый… И чем-то цепляющий.
Доун никогда не цепляли мужчины.
Играя с ними в клубе, она испытывала лишь удовлетворение, в основном от ощущения власти, от прохождения по тонкой грани между болью и удовольствием, от того, что только она эту грань может устанавливать.
Она никогда не увлекалась. И именно поэтому была хороша.
Делать больно, так больно, чтоб позволить партнеру достичь особого, сладкого удовольствия — это целое искусство.
Ударить правильно, так, чтоб не рассечь кожу, а оставить след, ударить туда, куда необходимо, не причиняя ненужных и отвлекающих страданий, создать букет, композицию из ощущений…
И посмотреть в глаза, в финале, в расширенные до предела зрачки человека, испытавшего нереальное, запретное удовольствие, и оттенить остроту, заставив ощутить противоположные по силе прикосновения, эмоции…
Это затягивает, это будоражит, это делает буквально сверхчеловеком.
Но этот американец…
Она никогда никого не приглашала в клуб. Хотя могла бы. У нее были для этого все полномочия.
Но… Не хотелось.
До недавнего времени.
Американец шутил, глумился, изводил. Но это было терпимо. Это было решаемо. Это была работа.
Но он еще и смотрел.
И то, как он смотрел, заставляло хотеть… Хотеть ощутить его в своей власти, посмотреть, насколько крепкая у него спина, насколько нежные у него губы, насколько сладок будет его, упавший на спину и подставивший беззащитный живот в выражении покорности, зверь.
Светлые острые, неожиданно серьезные, глаза отслеживали каждое ее движение, и это было неуютно. Это было странно.
Доун ни единым намеком не дала понять чужаку, что ее хоть что-то встревожило, смутило, заинтересовало.
Но ее встревожило, смутило и заинтересовало.
Перед собой она всегда была честна.
И когда Доун незаметно сунула визитку клуба ему в карман джинсов, она полностью отдавала себе отчет в том, что делает.
Чего хочет.
И когда она увидела его в зале, увидела выражение его лица, когда он наблюдал за ней, за ее ударами, за ее лаской, за ее поцелуем…
Доун поняла, что не ошиблась.
И что он сейчас выйдет, и она, наконец, впервые за все время своей практики, испытает то нереальное ощущение раскрытия партнера, единения, познания…
Но он не вышел. Хотел, она видела, она его чувствовала.
Но не вышел.
И Доун еле устояла на ногах от внезапного разочарования.
И сейчас, именно сейчас она дрожала от возбуждения.
Потому что он пришел.
Сам.
И предложил игру.
Сам.
Конечно, на работе было не совсем удобно, но плевать. Сейчас плевать.
Она видела, как он едва заметно вздрогнул после ее приказа:
— На колени!
Она знала, что он это сделает. Она это поняла еще тогда, в клубе.
Просто ему нужно было время.
И, если все будет так, как она хочет, если она получит свое, то и он свое получит.
Может быть.
Диксон в самом деле не ожидал такого прямого перехода к делу.
Все-таки немки — те еще штучки. Не врут фильмы-то, не врут…
Но эта хамка…
На колени, значит, блядь?
Мерл почувствовал, как злоба, так и не выплеснувшаяся толком, опять затапливает, теперь уже с головой. Посмотрел на очень серьезную, уверенную в себе женщину, уловил торжество, мелькнувшее в ее взгляде.
- Предыдущая
- 7/18
- Следующая