Любовь в мире мертвых (СИ) - Зайцева Мария - Страница 32

Цезарь Мартинез в последнее время полюбил приходить на стадион с утра пораньше. Неторопливо разминался у турников, делал пару подходов с покрышками, отжимания, подтягивания.

Молодые ребята из его группы, отследив как-то его утренние разминки, начали тоже таскаться, набиваясь в напарники.

И даже вечный его соперник в еженедельных вечерних развлечениях с мертвецами, Диксон, уж на что ленивый сукин сын, тоже периодически подваливал. Правда, не для того, чтоб позаниматься, а чисто поржать.

Вот и в этот раз он сидел на скамейке, неторопливо и со вкусом покуривая, причем явно не табак (и это с утра-то пораньше! и где только берет, ganado?), и, прищурившись, отпускал комментарии в адрес его бойцов. Ну, и его своим вниманием не обходил, само собой.

Цезарю на приятеля — соперника было плевать, на завтрашнем вечернем шоу он его раскатает, припомнив все сегодняшние слова.

Гораздо больше внимание привлекала противоположная часть стадиона.

Там, в стороне ото всех, выполняла свою обычную утреннюю разминку новая жительница их города.

Она плавно скользила, и складывалось ощущение, будто ее ноги не касаются земли. Руки с тонкой острой катаной летали так, что дреды, которые она всегда во время занятий завязывала в пучок, опаздывали, завершая маневр, и хлеща хозяйку по длинной шее, щекам, попадая в пухлые губы.

Женщина встряхивала головой, убирая мешающие ей волосы со вспотевшей кожи, и Мартинезу в этот момент дико хотелось ухватить ее за эти длинные дреды, дернуть на себя, так, чтоб выгнулась, как кошка, в его руках, и провести языком по мокрой от пота спине, облизывая позвонки на шее, почувствовать соль и тонкую ноту мускуса, которую он очень остро ощущал, когда она, закончив разминку, проходила мимо, не удостаивая его даже взглядом.

Хищная, надменная сука.

Она никогда, никогда не оборачивалась на его приветствие, на его слова восхищения, которые он поначалу, свято веря в свою неотразимость, говорил ей вслед. То, что безотказно работало с другими женщинами, с ней не прокатывало.

Диксон, правда, уверял, что она лесбиянка. И Мартинез тоже к этому склонялся, потому что, ну не может баба быть настолько к нему равнодушной! Ну не было такого ни разу!

Да и то, что она появилась в городе с подружкой, симпатичной блондинкой, наводило на размышления.

Хотя подружка быстро утешилась в постели Губернатора, а вот эта garfio(кошка. исп.) так и гуляла сама по себе. По городу, по стенам, даже за стенами. Спрашивала, почему нельзя уйти. Смотрела с недоверием и холодом в красивых темных глазах.

Короче, чуйка у нее была невероятная.

Босс поручил Цезарю приглядывать за черной подружкой своей новой женщины. И Мартинез с удовольствием подчинился.

И приглядывал.

И пригляделся в итоге.

Так пригляделся, что даже во сне ее видел. В снах. В разных. Где он по-разному ее трахал. И так это было сладко, что никакой другой бабы не хотелось. И просыпаться не хотелось. И было только опасение перепутать однажды сон с реальностью. Натворить дел.

Мишонн была слишком сексуальна, особенно для лесбиянки. Какая, на хрен, лесбиянка, с таким-то телом!

Нет, ему верить в это не хотелось.

Просто долго она была снаружи, долго пришлось выживать, вот и привыкла рассчитывать на себя только.

Стала чересчур независима, garfio (кошка. исп), чересчур своевольна.

Так и тянуло нагнуть и выебать.

Подчинить.

Вот только как подобраться, если даже разговаривать не хочет с ним?

Он опять задумался, глядя, как женщина тренируется с катаной, и потерял контроль. Само собой, Диксон его тут же подловил.

— Че, Брауни (прим. автора: издевательское наименование мексиканцев в южной Джорджии, обычно за это бьют.), яйца чешутся на чернушку?

Мартинез даже вздрогнул от неожиданности, и тут же обругал себя. ¡Idiota! ¡Qué tonto!(идиот! как глупо! исп.)

Взял себя в руки, усмехнулся максимально нейтрально:

— Диксон, у тебя все мысли только о ебле?

— Да глядя на то, как ты слюни глотаешь, ни о чем другом не думается.

Диксон откинулся поудобней на скамейке, выдохнул сладкий дым, прищурился на кружащуюся, словно в танце женщину.

— Не, так-то ничего у тебя вкус. Не скажу, что одобряю, я люблю беленьких, ты ж в курсе… Но и в этой че-то есть… Да, определенно. Слышь, а че ты мнешь яйца? Давно ее оседлать надо было… Или ты уже?

Тут он опять затянулся, покосился на молчащего приятеля, оценил его голодный взгляд:

— Хотя нееее, все еще танцы вокруг устраиваешь… Дурак ты, Брауни…

— Заткнись, сука, — разозлился Мартинез, — не твое собачье дело.

Диксон, к его удивлению, не обиделся, а рассмеялся:

— Ух ты! Вот это цепануло тебя! Ну точно, дурак…

И, видя, что Мартинез собирается уходить, поймал его за плечо, внезапным и неуловимым, практически змеиным движением, словно и не выкурил расслабляющий косячок только что.

— Слышь, мужик, вот поверь моему опыту: с такими бабами нехер танцевать, такие только силу уважают. Берешь, тащишь в свою нору и ебешь. И если хорошо выебешь, она будет за тобой, как кошка в охоте ползать и жопу подставлять…

Он еще что-то собирался сказать, но Мартинез дернул плечо, пробормотал сквозь зубы на испанском что-то совершенно нецензурное о Диксоне и его матери, и, кинув последний взгляд на уже собирающуюся уходить Мишонн, двинулся на выход.

— Подумай, Марти, подумай, — крикнул ему вслед Диксон, закашлялся, и продолжил уже тише, так, что Цезарь его уже не услышал, — может, она тебе хрен ножиком своим отрежет, я хоть поржу.

На следующее утро Диксон явился на стадион даже раньше Мартинеза. И тут же взял его в оборот.

— Марти, я тут че подумал…

Цезарь критически покосился на приятеля, отметив, что тот явно слишком возбужден, точно уже принял с утра чего-то.

— А может ты с ней того… Спарринг устроишь?

И, видя, что Мартинез сейчас потеряет терпение и пошлет его по всем известному маршруту, быстро заговорил:

— Не, ну, а чо? Прижмешь ее пару раз, потискаешь, поваляешь, пусть мужика почувствует хоть. Она же, если лесба, то может и нетраханная совсем.Или плохо траханная. Они, такие, плывут, когда их нормальный мужик за жопу берет, вот у меня как-то…

Мартинез слушать дальше бесконечные истории обдолбавшегося приятеля не собирался, перебил резко:

— И как ты себе это представляешь? С чего ей соглашаться?

— О, блядь! Тут ты не кипишуй, я все устрою! — заверил Диксон и заорал внезапно на все поле, так, что услышала не только тренирующаяся, как обычно, в уголке Мишонн, но и все, кого в этот ранний час принесло на стадион.

— Слышь, шоколадка! Я тут с приятелем поспорил, что ты этой железкой своей только красиво размахивать умеешь!

Цезарь, невнятно выругавшись, двинул Диксона в бок.

Он был просто в бешенстве.

Этот старый наркоман вообще края все потерял! Они же даже не договорились ни о чем! Они же просто разговаривали!

Но Мишонн уже шла к ним с другого конца стадиона, грациозно и практически невесомо, скользя, как кошка.

— Проверить хочешь, Диксон?

Бляяя, да от одного ее голоса, низкого, чувственного, можно было кончить.

— Я? Да ты че! Я старый уже для этих развлекушек! — Диксон хрипло рассмеялся, словно закаркал. - Вот Марти бы проверил, верно говорю, Марти?

Мишонн повернулась к Мартинезу. Смерила его нечитаемым, надменным взглядом.

— Я не собираюсь никому ничего доказывать.

— Боишься, что ли, шоколадка? — Диксон не унимался, и Мартинез готов был уже его заткнуть силой.

— Думай, как хочешь. Это все? Еще вопросы?

Она смотрела теперь только на Мартинеза, игнорируя Диксона полностью.

У Цезаря просто дыхание перехватывало от ее взгляда. Он внезапно подумал о том, как часто последнее время воображал, какова эта кошка в постели, как она двигается, как она стонет, а, может шипит? Урчит? Доминирует? Подчиняется? Ох, он бы проверил…

— Только один, красотка! — Диксону было откровенно плевать, что его игнорят, он твердо решил добиться своего, — Спарринг не хочешь? С моим приятелем? Он давно на тебя глаз положил. Если уложит тебя, то ты ему дашь. А? Хорошее предложение, соглашайся! Все равно все сдохнем, а так хоть будет че вспомнить…