Мастиф (СИ) - Мусин Ринат - Страница 57

— А ты сам то кто? — без задней мысли спросил Артемич. — Какой профессии?

— Наладчик я, — ответил москвич. — На немецкой фирме работаю, поршни выпускаю.

— А зарплата какая?

Москвич назвал число, и — как отрезало. Артемич все еще улыбался, а внутри все замерло. Хватанул вонючего коньяку, распрощался, и отправился восвояси.

Как же так? Как так могло получится, что они, оба наладчики, оба выпускают поршень? Но почему? Все перемешалось в голове. Все коньяк этот паршивый… Не может такой зарплаты быть у трудового человека. Нельзя так, не по-человечески это… На исходе жизни Артемич имел старый «Москвич», полуразрушенную дачу, убогую квартирку на окраине, где воды нет аккурат семь месяцев из двенадцати…

И вот теперь — почему старик согласился на дело, замысленное Мастифом? Что хотел доказать?

Может — не хотел и доказывать? Ведь впервые в жизни Артемич чувствовал, что может сам, один — изменить многое. На исходе лет, на самом краю — он хочет и может быть свободным. Это ощущение распирало грудь, холодило спину, заставляло улыбаться.

Но как же не видеть этого десятки лет? Раб, чистый слуга — для чужих желаний. Теперь он смотрел на собственную жизнь словно чужими глазами. Как же так получилось, что трудовой человек раньше, сто лет назад, на хозяина работал шестнадцать часов, а теперь — двадцать четыре? Станки и печи на заводах никогда не останавливаются. Мы же сами, когда за восьмичасовой рабочий день боролись… сами себя в цеха на сутки загнали. А хозяева и рады… И талоны — как были — так и есть. Женщин к станку ставят — это равноправием называется. Детей учат, чтобы они лучше работали. А работать сейчас мало кто хочет… Больше хотят — на кнопочку нажать, да за месяц получить столько, сколько Артемич и за два года не получает. А еще больше охотников не хотят и на кнопочки нажимать…

Вот он, Артемич — умеет, может и хочет работать. И дело у него сейчас поважней, чем у всех остальных, вместе взятых. Он своей смертью ребятам в Судуе еще время даст, немалое время. Мастиф говорил — год, а может и два…

Когда четверо чеченцев и три татарина зарезали тысячу человек в Борщино — Артемич первый раз в жизни схватился за сердце. А потом пришла ненависть: злая, черная, беспощадная. Но не на татар или «чехов» — они просто выполняли свой долг перед друзьями. А вот тот, кто послал сотни молодых, зеленых парней на смерть… Вот бы до этих людей добраться, сжать горло железными пальцами, посмотреть в глаза…

Не зря старый наладчик спас около бывшего комитетского здания жизни детей и женщин. Это бог так повелел, чтобы потом, на небесах, личный счет Артемича совпал капля в каплю, копейка в копейку… Всю жизнь Артем Сергеев защищался — от кого покорностью, от кого криком, деньгами, бывало и кулаками. А теперь — нападал. Его никогда не учили нападать. Он сам так решил. Новичкам везет. С нами бог!

Ведь может так стать, что новое поколение вырастет, которое о рабстве не узнает, которое будет драться до последнего, как только кто-то скажет — «хочу» или «приказываю». Давно Артемич порвал свой паспорт — документ о вольном рабстве. А сегодня… Сегодня документы в полном порядке. На груди маскировочной формы — планка с восемью медалями, и один орден. Короткий автомат за плечами — а кто сейчас без автомата ходит? У «Детского мира», в глухом закутке Большого Златоустинского переулка он отпустил лошадь, зашел в подъезд знакомого пятиэтажного дома. Там в свое время ходил лифт, который сломался еще тридцать лет назад, а починить так и не собрались. В полутьме Артемич поправил форму, проверил оружие, двадцатиметровую веревку аккуратно связал в бухту. Он решил нести ее в открытую, вместе с «кошкой».

— И под мышкой, — Артемич ухмыльнулся собственному каламбуру, отпил из фляги минеральной воды, съел сухарик. Все ненужное аккуратно сложил около дверей лифта. Еще раз проверил взрывчатку — оба взрывателя на месте, сам жилет «смертника» нигде не топорщится.

— С богом, — решил Артемич, вышел на солнце, и широко, размашисто перекрестился.

Попасть в Кремль он решил как в юности, сорок лет назад. Тогда они, экскурсанты-остолопы, решили отделиться от основной группы (собор Василия Блаженного с Оружейной палатой как всегда стояли на ремонте) — и обойти Кремль по периметру. Молодые были, бойкие, цепкие ребята. Восемнадцать лет — что взять? Кому пришла идея залезть на кремлевскую стену — сейчас и не вспомнить… И пиво еще продавалось в разлив, из больших желтых бочек, двенадцать копеек кружка.

Стена из красного кирпича только на первый взгляд кажется неприступной. И гладкая она только со стороны Мавзолея. Со стороны Москвы-реки на кирпичных рядах цепкие юношеские пальцы найдут сколько угодно трещин, выступов и уступов. И они, вдвоем, под хохот и подбадривающие крики — взобрались. Помахали руками Москве, приятелям, дедушке Ленину. А потом — без проблем слезли. Никто их не задержал, никто не узнал, тогда еще камер всевидящих не было. А сегодня они есть — но не работают.

Просто слазили — и все.

Может, конечно, за ними и следили. Возможно — через оптику снайперских винтовок. Отследили, оценили и оставили без последствий. Мало ли что? Может, начальство само испугалось, что случится скандал, и никому мало не покажется?

Артемич забросил веревку на стену с первого раза. Полез не торопясь, спокойно, без резких движений. Не для того он шел в такую даль, чтобы на стене, в трехстах метрах от цели — сорваться. Тем более что стену отремонтировали. Гладкой она стала, неприступной. Кажется, что еще надстроили… или это в молодости все стены кажутся легкими, с разбегу перепрыгнуть?

— Вот так, — прокряхтел Артемич, переваливаясь через парапет.

Никого, пусто. Что за глупость?

Артемич пожал плечами, вытянул веревку, спустил ее на другую сторону в кусты.

— Разгильдяи, — ворчал старик, через три минуты выдравшись из зарослей шиповника и молоденьких елей. И тотчас же Артемич упал. Но не оттого, что его скрутили, либо пустили пулю. Нет, выстрелы послышались там, далеко за стеной. Просто привычка сработала…

Артемич приподнялся, затравлено огляделся, подтянул автомат. К нему уже бежали — чуть ли не рота, все в шинелях с красными погонами.

— Я свой, свой! — заорал что есть сил старик. — Сбило меня со стены.

— На нас, мля, напали! — выкрикнул он на пределе мощности легких.

— На стены! — кричал кто-то. Молодые ребята с карабинами пробежали мимо, остановились только двое.

— Стоять! — дружелюбно сказал один из курсантов.

— Ты, дедуль, откуда свалился? — поддержал второй.

— Ногу я повредил, сынки, — тут же включился в разговор Артемич. — А нужен мне начальник Московского военного округа, генерал-полковник Валерианов. У меня важная информация.

— Ружье-то сдай, — предложил один.

— Конечно, — кивнул старый наладчик.

Три выстрела почти не слышны в общем шуме. Дежурный офицер отвернулся только на секунду — но для него эта секунда стала последней в жизни.

— Простите, сынки, — прошептал Артемич и побежал, через кусты, напрямую, к знамени, к бело-желто-зеленому дому с громадным куполом.

Его, конечно, сразу заметили. Вообще-то, как раз вот для таких ситуаций территория Кремля была разбита на сектора, попасть из одного сектора в другой — дело непростое. Да вот только Артемич (откуда только силы взялись?) сумел таки перевалить через четырехметровый каменный забор — и в колючей проволоке не запутался.

— Ох, спасибо, Боженька, — простонал старый наладчик.

К нему бежали — Артемич остановил их огнем, проскочил чуть ли не по спинам. Вперед! Врешь, не возьмешь! Выкуси!

— Что, целку потеряли? — крикнул Артемич, пустил длинную очередь — и снова — вперед, вперед…

Ворвался в холод, под сень золотых стен и дубовых дверей. Не заперто. Коридор. Вперед. Вперед. Вперед.

Попали. И не раз. Самодельный аммонал от пули плохо взрывается. Проверено. Тут температура нужна за тысячу градусов. Где они могут быть, черти? Так и патроны кончатся. На бегу подобрал подсумок одного из убитых. Два магазина всего… Еще раз попали. И еще раз. И еще. Семь пуль уже — четыре в живот, три в грудь… Хорошо, что не в голову. Бережет боженька старика. Всю жизнь для этого дня берег — и сейчас бережет. Не было такого, чтобы русский мужик свое не взял! Или не огреб — в крайнем случае.