Разбуди меня в 4.20 (СИ) - Лис Филипп - Страница 2

Медленно подбираясь к титульной теме номера, вчитываясь в каждый материал, в каждую информационную колонку, каждый абзац, оттягивая удовольствие от чтения про инсталляцию на потом, я уснул. Очевидно, тяжелое напряжение, проявленное во время хищения типографской собственности, меня совершено вымотало. Как был в одежде, немытый и нечесаный, с нечищеными на ночь зубами, так и отправился в мир бессознательного.

Запах от свалявшейся шерсти устойчиво висел в воздухе. На горе, названия которой пока еще никто не придумал, в утреннем воздухе, медленно разносившей бактерий и зловония, сотни обезьяноподобных существ размахивали дубинами и рогатинами, стараясь если не согреться, то хотя бы привлечь к своей персоне самок. Там, где начиналось пробуждение, разум еще спал, поэтому не видел ничего кроме заляпанного полынью парка у основания горы. Это поле дальнейших завоеваний.

Один из людей-горилл стоял на небольшом камне, примерно около метра в диаметре, размахивал кривым обрубком толстого полена, призывая всех слушать его одного и не поддаваться на провокации недовольных питекантропов.

— Пришло новое время! — завопил вожак. — Третичный период закончился, теперь мы вступили в новую эру, где не будет войн, эпидемий, голода и раздоров! Грядет время новых свершений, и человек займет в нем достойное место! Я хочу спросить у стада, сколько вы собрали кореньев, наловили рыбы и забили животных? Да, у нас трудные времена, но все ровно надо идти вперед, пора переселяться, пора перейти по этому проклятому льду на новое место, тут нет еды, а значит, нет и жизни…

Какой-то гиббон, растолкав всех, кто стоял в дальних рядах толпы, вышел на первый план, но сильно к вожаку не приблизился. Один удар такой дубины как у него мог лишить оппортуниста жизни. Потом он повернулся к стаду, тем самым принимая на себя функции оратора, создавая параллельный митинг.

— Дайте нам этого старого педераста, пора строить нормальное общество! В конце концов, уже все нормальные племена построили свои государства, нам тоже пора, что мы, рыжие что ли!?!

— Это еще что за обезьяна? — крикнул кто-то из стада.

Дубины поднялись в воздух, послышался дикий обезьяний лай и улюлюканье, разноцветные и по-разному испачканные шкуры затрепетали в воздухе в знак протеста против выступления этого персонажа. Это основная эпоха, знаменующая потом собой эру потребления. И сейчас эта эпоха начиналась со слов вожака, поднимающегося над стадом.

Где-то на заднем плане молодежь занималась пикапом, другая её часть пыталась решить собственнические вопросы на право обладания тем или другим ресурсом — грубо говоря, еду делила. А в небе проплывала луна, стыкующаяся с солнцем — черный диск наползал на светлый, но с земли этого пока видно не было. Вой и гогот, вызванные группой обезумевших питекантропов, нарастали в прогрессивной пропорции от числа молчавших. Взрывы криков распространялись от эпицентра к периферии, задевая даже тех, кто кричать и не собирался.

Пользуясь случаем, группа активистов схватила того оппозиционно настроенного гиббона и унесла из круга собравшихся. Ясное дело, что при нехватке продовольствия в их большом стаде надо воспользоваться любой возможностью прокормиться. Через двадцать минут он был зажарен и съеден под общее улюлюканье толпы — источником и гарантом нерушимости нового строя.

В этот момент вождь прорычал, что пора идти на север, туда, где еще находились источники пропитания. Стадо завыло снова. В рамках постиндустриального общества спросом будет пользоваться то, что взывает к методологическим установкам любой нации, этноса или общерегиональным ценностям. Только поэтому в мультфильм, известный нам с детства, включили забавную реплику, брошенную намного раньше тем вожаком (таким же гнусавым голоском): «А мы идем на север! А мы идем на север!!!»

Только когда вся эта клокочущая, шевелящаяся масса тронулась в направлении на полярную звезду, черный диск закрыл солнце, стало темно. И это вызвало ужас.

Единственным питекантропом, кто не упал на колени, влекомый закостенелым анимизмом, был шаман Далл. Он стоял в отдалении от основного стада, наблюдая за прекрасным природным явлением, которое не каждый день увидишь. Стоял и не боялся. Природа, а может, сами духи, наградили его возможностью и желанием посещать далекие миры духов, полные причудливых вещей. Там, где граница между реальностями стерта и превращена в большой забор, духи взывают к живым, а живые взывают к духам. Как? А как мы уповаем на провидение или ставим свечку в церкви? Духи помогают нам, но никогда не забывают о своих должниках.

Шаман Далл мог присоединяться к тому миру, мог видеть вещи, которые раньше не видел, но не мог передать их зверям своего стада. Те все ровно ничего не поймут его, а если и поймут, то власть над стадом будет утеряна. Частично это было проклятьем, общаться с непросвещенными, ничего не видящими животными, но само обладание тайным знанием делало его гордецом, уважаемым гордецом, которому все позволено. К сожалению, нет тех, кто мог бы по достоинству оценить его могущество. Только другие шаманы других племен, которых он видел в том мире, которые тоже посещали забор и проходили в узкую калитку между двумя различными вселенными. Но ближайший из них вел свое стадо в семи неделях пути от этой горы, это очень и очень далеко. Не было возможности, увидеть его в реале.

Кругом была тишина. Это похоже на полет большой птицы, закрывшей крылом небо. Тот, кто пикнет, немедленно будет схвачен этим небесным проклятьем. Природа замерла. Птицы перестали петь, не стрекотали кузнечики, даже ручей, стекающий с горы, казался теперь особенно тихим и далеким. Очевидно, ветер ослабил свой натиск, кроны деревьев стояли не колышась, не шурша, словно ждали развязки.

Лишь только светило снова начало источать и лить свет на землю, все ожило, стадо поднялось с земли и неровным табуном двинулось на север. Шаман шел за ними, точно зная направление движения. Еще вчера духи показали ему, где искать еду, а где искать её бессмысленно. Опираясь на это знание, он поведал вожаку о направлении, вожак согласился, убедил самого себя, что опасный и длительный переход просто необходим для выживания, а потом произнес речь, сформировал этим общественное мнение, и повел стадо.

— Бред какой-то, — решил я вслух, когда на утро проснулся.

Но большим бредом было то, что я позволил себе уснуть, не поставив на завтра будильник. Сейчас, глядя на часы, я понял, что уже сильно опаздываю.

Наспех перекусив большим и черствым куском хлеба, запитого холодной водопроводной водой, я выскочил на улицу и бегом направился к трамвайной остановке, там как раз стоял один такой трамвай, желтый, украшенный жуткой и непримечательной, но противной на цвет рекламой стирального порошка.

Когда я добежал до первой же двери, увидел, что трамвай под завязку набит разноцветными людьми, которые не потеснятся ради меня. Это по их напряженным лицам и недоверчивым глазам, нацеленным на меня, было видно. Взмахнув руками, я показал им, что раз места для меня нет, то пробиваться нет смысла. В этот момент меня слегка задела свей клюкой старенькая бабулька, помнившая, наверняка, эпоху коллективизацию всей страны. Чуть отстранив меня в сторону волевым жестом, она кинула как бы невзначай: «Дай-ка, сынок, я попробую!» — и так вломилась в салон трамвая, что мне стало жалко всех тех людей и радостно за себя, что я не оказался в одной упряжке с ними.

Другой трамвай нужного мне маршрута пришел только через двадцать шесть минут. Я помню точно это время потому лишь, что постоянно глядел на часы и нервно оглядывался на тот поворот, откуда должен был вынырнуть этот красно-белый вагончик. Смирившись, наконец, что начальство будет меня ругать, я перестал нервничать.

Когда я добрался до типографии, оказалось, что наш цех закрыт, а все сотрудники находятся на «лесопилке». Так ласково мы называли разгромные матюги нашего баса, вечно недовольного нашей работой. Но сегодня действо было страшным. Он бегал по кабинету, выкрикивая самые громкие и свирепые проклятья, которые он насылал на нас, наших родителей и дедов, обещал жуткую смерть от разного рода слесарных инструментов (вчера у него ремонт начался дома). А потом заявил, что все трое уволены за кражу на государственном унитарном предприятии, а вместо тех пяти журналов, что пропали, придется подсунуть те нефальцованные и неразрезанные пять штук, на которых тестировали пробную партию.