Граф Рысев (СИ) - "Леха" - Страница 2

Снег холодил щёку, чудовищно болела голова. Боль была пульсирующая, словно стробоскоп засел в черепе, посылая вспышки, от которых болели глаза, и хотелось блевать. Протянув руку, дотронулся до затылка. По ощущениям эпицентр боли находился где-то здесь. Под пальцами нащупывалась плотная корка, склеивающая волосы в сплошной заскорузлый комок. Похоже, меня по голове чем-то шибанули. Ни черта не помню. Где я вообще нахожусь?

Немеющими, замерзшими руками схватил снег и сунул в рот. Сначала вроде бы полегчало, но потом меня всё-таки начало рвать. Чтобы не захлебнуться в собственной блевотине, с трудом поднялся на колени, отмечая про себя, как сильно дрожат руки.

Дрожали не только руки, но и всё тело. Стоять вот так на четвереньках было тяжело. Всё время хотелось лечь на землю и забыться, чтобы хоть на мгновение боль отступила.

Мороз забирался внутрь заиндевевшей одежды, пробирая до костей. Сколько же я здесь с разбитой башкой провалялся, если так замёрзнуть умудрился?

— Ваше сиятельство! — голос отдалился, похоже, что сиятельство начали искать где-то в другой стороне.

Ну и хрен с ним, с сиятельством, мне бы вспомнить, кто я такой.

Мысль про то, что я не помню не только, где нахожусь, но и кто я такой, пришла внезапно между содрогающими тело спазмами. И вот это плохо. Это очень плохо. Настолько, что…

Додумать я не успел, потому что меня согнуло в очередном приступе, скрутившем внутренности. Казалось, что кто-то схватил огромный крюк, вонзил в живот и теперь методично наматывает на него кишки. Но спазм прошёл и, кажется, даже дышать стало легче. На этот раз из меня практически ничего не вышло. Только какая-то тягучая желчь, обжигающая горло до боли. Из глаз сами собой текли слёзы, и от этого становилось ещё холодней, хотя лицо горело огнём, а по виску и щеке вперемешку со слезами катились капли пота.

— Ваше сиятельство! — на этот раз голос приблизился. Не нашёл ещё своё сиятельство, видать, какими-то кругами ходит.

Спазмы прекратились, а головная боль уменьшилась ровно настолько, что позволила мне поднять голову и оглядеться по сторонам. Невдалеке лежала туша мёртвого животного. Пятнистая шкура, лобастая голова и забавные кисточки на ушах совершенно не забавного зверя.

— Рысь, какие-то суки рысь убили, — прошептал я, неосознанно стискивая кулаки. — Твари, удавил бы.

Проблема идентификации как самого себя, так и окружающего пространства отошли на второй план, потому что со стороны мёртвого животного послышались писк и шевеление.

Встать на ноги я пока не мог, поэтому, как стоял на четвереньках, так и пополз в направлении тела рыси, обдирая окоченевшие руки в кровь, об успевший образоваться наст. Весна всё-таки, вот и наст. Странно только, что про весну помню, а про всё остальное — нет.

Это был котёнок. Маленький, испуганный комочек, который искал у матери тепло и еду, но не находил ни того, ни другого.

— Иди сюда, я тебя хотя бы согрею, — сев прямо на снег, я вытащил котёнка из-под уже почти остывшего тела матери и сунул за пазуху, мимоходом удивившись, что на мне такая неудобная куртка. Вроде и тёплая, но…

И тут до меня дошло.

— Какой котёнок у рыси в марте? — оглядевшись по сторонам, я попытался встать на ноги, придерживая пищащий комочек, который завозился у меня на груди, отогреваясь. — И почему я уверен, что сейчас именно март? Может, потому что снег ещё и не думает таять, или же… Черт, как же болит голова, — прижал свободную руку к пульсирующему и простреливающему нестерпимой болью затылку и закрыл глаза. Немного так постоял, покачиваясь, и побрел по тропе, возле которой, как оказалось, валялся, в ту сторону, откуда недавно раздавался голос, зовущий сиятельство.

— Матерь наша покровительница, ваше сиятельство, Евгений Фёдорович, — ко мне подскочил мужик в тулупе и меховом треухе, и принялся бегать вокруг, как курица вокруг потерявшегося цыплёнка, только крыльями, тьфу ты, руками не махал. — Нашёлся, радость-то какая великая.

— Мужик, ты кто? — просипел я, словно месяца два бухал без перерыва на обед.

— Ваше сиятельство, да как же это вы Тихона не узнали? Я ж с пеленок за вами закреплён, — мужик растерялся, хлопая глазами, зато хоть бегать вокруг перестал. — Да, как же это?

И тут он увидел, что я руки от головы не отнимаю, и почти насильно отодвинул ладонь с раны.

— Осторожно, больно, — я хотел отстраниться, но тело внезапно наоборот, потянулось к ещё крепким и совсем не старческим рукам. Словно часто я так проделывал, точно зная, что ничего худого от обладателя этих рук мне ждать не стоит.

— Да как же так вышло-то? — принялся причитать Тихон. — Что за тати на графа свои лапы поганые подняли?

— Я не помню, — рысенок за пазухой запищал, и я крепче прижал его к себе. — Ничего не помню. Ни тебя не помню, ни куда идти надо, ни кто я. Кто я, Тихон?

— Ох, беда-то какая, — Тихон принялся меня ощупывать на предмет других повреждений. — Пошли, Евгений Фёдорович, пошли. До дома доберемся, дед ваш лучшего лекаря пригласит, а не пригласится, на аркане притащит, ежели понадобится. — Он обхватил меня за талию, помогая идти. — А ведь говорил я вам, предупреждал, не надо сюда ходить. Прорыв здесь был третьего дня. Но сами же упорство проявили невиданное, будто бы тащил вас кто, да еще тайком. Я же насилу вас нашёл, уже дальше ехать хотел… Ох ты ж, мать честная. — Тихон остановился, и я увидел, что мы стоим напротив уже окоченевшего тела погибшей рыси. — Да кто же этот лиходей, поднявший руку не только на графа Рысева, но и на саму нашу благодетельницу, да ещё на территории графских угодий?

И тут меня повело, снова замутило. Согнувшись пополам, я начал блевать, хотя было уже нечем. Даже желчи не было. По щекам снова потекли слёзы, которые я, как ни старался, не мог сдержать.

— Ох, ты ж, да что же это такое-то? — снова запричитал Тихон, деликатно придерживая мои волосы, выбившиеся из довольно длинного хвоста, подхваченного лентой.

От неожиданности я даже блевать перестал. Выпрямившись, я погладил заволновавшегося котенка, чем привлек внимание слуги, а никем иным Тихон просто не мог быть. А неожиданностью стало для меня само наличие этого чертова хвоста. Не должно его быть, должны быть коротко остриженные волосы! А, собственно, почему они не могут быть длинными? Да хрен его знает, не помню, но не должны и точка.

Тихон тем временем отворотил мою неудобную куртку и заглянул внутрь.

— Не понимаю, откуда котёнок, — пробормотал я, наблюдая за его действиями. — В марте у рысей только гон начинается, а тут котенок, да никак не меньше месяца ему.

— Дык, знак это, — в голосе Тихона такое благоговение звучало, что мне стало немного не по себе. — Приняла тебя рысь-защитница рода Рысевых. Да ещё и дитя своё в помощь дала.

Я посмотрел на него с изрядной долей скепсиса. Как-то на подарок не слишком похоже. А если бы я кроху не заметил? Так бы и остался щедрый дар, какой-то непонятной рыси ныть под животом мертвой матери, пока не околел, так что ли?

— Тихон, мне не хорошо. Мне очень сильно нехорошо, — пробормотал я, уже даже не обращая внимание на волосы, закрывшие одну половину лица. Вторую половину шевелюры всё ещё удерживала лента.

— Ваше сиятельство, Евгений Фёдорович, а шапка-то ваша где? — Тихон всплеснул руками. Я же пожал плечами. Откуда я знаю. Я даже не помню, была она на мне или нет. — Пойдем, помаленьку, тут телега у меня недалеко. Нам бы до неё добраться, а там с ветерком домчимся до родного дома, ну а ежели что, в охотничьем домике схоронимся.

— А что может случиться? — Тихон пытался надеть на меня треух, но я отмахивался. В теплой шапке становилось только хуже. Холодный же воздух немного остужал разгоряченную голову.

— Дык, прорывы же. В этом году что-то рановато. Зато частенько. А у нас из оружия, только мой нож. Не отобьемся, ежели что.

— Я не знаю, что такое прорывы, — прошептал я. — Не помню.

— Ничего, лекарь вас попользует, и сразу вспомните, — пригрозил мне Тихон, и тут мы вышли к телеге, запряженной каурой кобылкой.