Бывших не бывает - Варюшенков Денис Евгеньевич - Страница 12

Вдруг отец Порфирий вскочил на ноги. С каким-то рычанием он погрозил кулаком закрытому парусиной шатра небу.

– Ублюдок! Почему ты забрал его?! – Бешеный крик заставил всех обернуться на священника. – Почему его, а не меня?! Это меня заждались в аду черти! А ты забрал его! Что он видел?! Почему, ублюдок?!

Два травмата навалились на обезумевшего священника и повалили на землю. Третий ножом разжал сведённые челюсти и сунул между ними горлышко фляги. Плечи отца Порфирия вдруг обмякли. Не раз видевший ад воинский пастырь рыдал как ребёнок. Его подхватили на руки и поволокли вон из шатра. Тут судьба наконец-то сжалилась надо мной – я потерял сознание».

Дверь без стука отворилась, прерывая воспоминания бывшего воина, и в келью вошёл седой монах. Гость пылал праведным гневом, и хозяин кельи сразу же ощутил его на себе:

– Чтоб тебя! Опять пишешь?! Скоро как крот слепой станешь! – скрипучий старческий голос заполнил собой помещение. – Тебе лекарь чего велел?! И окошко раскрыл, застудиться хочешь? А ну вставай, пошли, я, что ли, за тебя есть-то буду? И не проси, сюда не принесу – вставай да сам иди, а то небось корни тут скоро пустишь!

– Пишу! Иного мне уже не осталось! – В голосе хозяина кельи прорезалось раздражение. – Оставить память о том, что видел – хоть какая от меня польза!

– Во-во! Писатели! Что ты, что Сучок – зодчий хренов! Тьфу! – вошедший в сердцах плюнул. – Одна песня: «Память оставить, науку передать, торопиться надо, пока жив!» Что один, что второй! А сами-то не молоденькие! Так нет – ты по службам, да по монастырям, да по проповедям, а он по стройкам своим! А чуть минутка свободная – писать! Жрать я за тебя буду, твоё преосвященство?!

– Иду, иду, цербер! – хозяин снял очки и с видимым трудом поднялся с места.

– Вот и иди, да тулупчик на, накинь.

– Спасибо.

Два старца покинули келью, в которой, казалось, все еще жило прошлое, и даже доносившиеся с улицы невнятный шум и голоса, среди которых ухо старого солдата легко бы выделило воинские приказы и звон железа, звучало словно эхом той битвы … И хотя среди солдат Лисовинова полка воинства великого княжества Росского и Поморского, чьи казармы располагались недалеко от покоев архиепископа и откуда сейчас и принесло эти звуки, не было – ну или почти не было – греков по крови, именно они могли считаться наследниками по духу тех, кто стоял насмерть там – уже много-много лет и зим назад при Поливоте…

Конец ноября 1125 г. Окрестности Ратного

Снег поскрипывал, неказистая каурая лошадёнка неторопливо тащила сани по накатанной дороге. Возница её не подгонял, да и зачем? До Ратного оставалось ходу всего ничего, так на что животину мучить. Так же, видимо, думал и обозный старшина, поэтому сборный обоз Младшей стражи и купца Никифора из стольного града Турова, предводимый бояричем Михаилом, десятником Егором и самим Никифором, растянувшись длинной змеёй по узкой лесной дороге, медленно приближался к столице Погорынского воеводства.

На четвёртых от головы обоза санях, тех самых, что с философской неторопливостью влекла вперёд каурая лошадёнка, лежал человек. От легкого, но ощутимого морозца его защищал длинный тулуп, в который путник временами зябко кутался. Из-под тулупа выглядывали сапоги, а голову венчала мохнатая овчинная шапка. Большие чёрные глаза на смуглом лице, прямой нос и черная кучерявая борода, щедро тронутая сединой, выдавали в нём иноземца, скорее всего, грека. Простая тёмная одежда странника и торчащий из-под тулупа край рясы позволяли стороннему наблюдателю предположить, что видит он перед собой лицо духовного звания.

Новый ратнинский священник отец Меркурий ехал к месту своего служения, к будущей пастве, чтобы встать на место павшего от руки ляшских находников отца Михаила, которого уже начали именовать страстотерпцем и святым мужем не только односельчане, но и на епископском подворье.

Отцу Меркурию хотелось знать, каков был на самом деле его предшественник. «Славянин древнего рода, обучался в Константинополе, да где! В Патриаршей школе и в Магнавре, в вере стоял твёрдо, сердцем горел, как воину Христову и надлежит, в схватке один на один поверг колдунью и вырвал из тенет диавольских невинного отрока, сотнями крестил язычников», – об этом поведали ему в Турове, где отцу Меркурию пришлось обретаться аж с мая месяца, ожидая решения о своем назначении. Правда, там случались и другие разговоры, полные туманных намёков и прямых приказов…

После представления епископу и беседы с ним молчаливый и почтительный до подобострастия служка, ни о чём заранее не предупредив, привёл отца Меркурия из епископских покоев в ярко освещённую келью, поклонился чуть не до земли и исчез. Жаркий свет свечей и масляных ламп ослепил шагнувшего в него прямо из темного коридора монаха. Деревянная нога привычно нашла устойчивое положение на полу, а вот зрение никак не желало служить отцу Меркурию. Понял только, что келья велика, а изрядную часть её занимает постель с лежащим на ней человеком. Лица хозяина рассмотреть пока не удавалось, в глазах плавали цветные круги.

– Здравствуй, хилиарх, – раздался с кровати странно знакомый голос, – давно не виделись.

Вот уж кого не ждал тут встретить бывший первый сотник тяжелой пехоты базилевса, так это друнгария арифм Георгия. Конечно, он слышал краем уха, что тот за участие в очередном заговоре против Алексея Комнина пострижен в монахи и, по слухам, будто бы ослеплен, но что их пути когда-нибудь пересекутся, да еще здесь, в далекой Скифии – даже и предположить не мог… Кого поддерживал тогда Георгий: сродственных ему Дук, Диогенов, Гаврасов, Палеологов, или базилевс просто решил избавиться от неблагонадежного и амбициозного командира гвардейской тагмы, хилиарх Макарий не знал и знать не хотел. К тому времени он, как и многие другие увечные воины, принял постриг в монастыре святого Георгия и стал братом Меркурием…

– Здравствуй, друнгарий, – как ни велико оказалось потрясение, но бывшего хилиарха четвертой таксиархии «Жаворонков» Макария сбить с ног было не так-то просто, во всех смыслах.

– Ну теперь не друнгарий, а брат Илларион, – насмешливо раздалось в ответ.

Зрение наконец вернулось, и только тут гость смог разглядеть своего собеседника. Из клубка повязок на него смотрело знакомое хищное лицо. И хотя истерзанный увечьями калека мало напоминал былого циничного красавца, с одинаковой лёгкостью игравшего женскими сердцами, алчностью и честолюбием сановников, чёрной злобой и властолюбием евнухов гинекея, жизнью солдат и своей собственной, отец Меркурий не мог его не узнать. За годы, что они не виделись, на этом лице появились морщины, кожа побледнела, но глаза, холодные и жестокие, не изменились. Жажда власти светилась в них ещё сильнее, чем раньше. Власти явной и тайной. Власти любой ценой!

– Как видишь, оба мы теперь служители Божьи: ты отец Меркурий, будущий настоятель храма в скифских лесах, а я смиренный брат Илларион, граматевс[17] епископа Туровского, – продолжил меж тем собеседник, – и оба не по своей воле. Только тебя в монахи определили сельджуки, а меня всемилостивейший базилевс Алексей, царствие ему небесное.

Вот теперь кое-что прояснилось. О подвиге брата Иллариона, получившего увечье от подлых язычников, когда он нес им в глушь и тьму лесов свет христианства, отец Меркурий уже наслушался, а потому быстро нашелся с ответом.

И хотя не допустил при этом ни голосом, ни выражением лица и тени насмешки, не смог совсем уж удержаться от некоторой двусмысленности.

– Что ж, я рад встрече, брат Илларион, и молюсь о твоём избавлении от телесной немощи. Я слыхал, что увечье своё ты получил, огнём и мечом искореняя языческую мерзость? Это дело богоугодное и для тебя не новое.