Бывших не бывает - Варюшенков Денис Евгеньевич - Страница 29

Итак, что мы имеем? Князь слаб. Часто становится игрушкой различных придворных партий, главные из которых назовём «местные» и «княжеские». Сейчас, похоже, в фаворе местные, по крайней мере, место тысяцкого – местного магистра миллитиум[32] и великого логофета[33] одновременно у них. Под их же дудку пляшет и народное собрание – вече, а оно здесь много значит! Это не наш Синклит – от Старого Рима остались лишь здания и звания… Сенат и народ Рима – где вы теперь? Здесь не так, и это надо учитывать.

Княжеские этим, разумеется, недовольны – этой ненасытной саранче сколько ни дай – всё мало, но она кормится исключительно из княжеских рук, а их щедрость не беспредельна – сколько князь может взять податей, решают обычай и вече. Более того, убивать слишком жадных князей тут прекратили чуть больше ста лет назад, но выгнать могут до сих пор, так что князь сам бьёт по слишком загребущим рукам. Нет, сребролюбие по праву считается смертным грехом – некоторые из княжеских крутят носом и потихоньку налаживают отношения с местными – хотят обзавестись тут виллами и землями в наследственное владение, и непонятно, кого они поддержат в случае чего – князя или местных, с которыми уже и породнились.

Теперь самое интересное – часть местных и те княжеские, о которых, Макарий, ты уже вспоминал, захотели странного. Ну по крайней мере, для Скифии странного. Они не хотят, чтобы князья ездили с места на место, а сидели в княжестве постоянно. Не находишь, что это похоже на прониаров в империи? Угу.

Кто там ещё? Владыка Симеон? С одной стороны, усиленно делает вид, что он никто и звать его никак, а с другой стороны – зол, цепок и своего не упустит. Как-то незаметно получилось так, что в споре местных и князя с княжескими третейским судьёй выступает Владыка. А из-за его плеча торчат длинные уши моего приятеля Георгия. Да, когда вече высказало своё недовольство наглостью княжьего мытника, замятню гасил опять епископ. И вот что интересно – в вечевом бурлении была замечена вся местная купеческая верхушка, кроме дядюшки моего поднадзорного – купца Никифора. А в этой земле есть хорошая поговорка: «В тихом омуте черти водятся». Похоже, что в омуте этого Никифора чертей столько, что для его очистки надо звать архангела Михаила и все небесные силы бесплотные… Словом, я не удивлюсь, если всю вечевую бучу дядюшка и устроил!

Феофан и Антип – эта парочка между собой связана… Стоп! Это кто это за нами крадётся, Макарий?»

Иеромонах, будто бы найдя наконец нужное место, свернул уж в совершенно неприметный проулок, больше похожий на щель и как по заказу отходящий от улочки вправо, прижался к стене за углом, вытащил засапожник и принялся ждать.

«Удобный обычай – носить в обуви оружие! Жаль, что с нашими калигами такой номер не пройдёт. А теперь посмотрим, кто это у нас такой любопытный и стеснительный, что подойти не решается?»

Однако любопытный и стеснительный не появлялся. Наоборот, из-за угла послышались звуки, обычно сопровождающие борьбу: глухой звук от столкновения тел, короткое сопение, вскрик, а потом стон.

«Повезло тебе, Макарий! И похоже, не в ту сторону»!

Отставной хилиарх прикинул, по какому пути будут огибать угол пришедшие по его душу, и чуть отодвинулся, чтобы способнее было ударить ножом в незащищённый бок противника. В памяти всплыло наставление старого Льва – его первого декарха: «Запомни, сопляк, прижмись к нему ближе, чем к девке, и коли!».

Колоть, однако, не пришлось. По улице прошлёпали нарочито громкие шаги, а потом низкий и хриплый мужской голос произнёс:

– Слава Иисусу Христу!

– Во веки веков, аминь! – отцу Меркурию не без труда удалось скрыть удивление.

– Дозволь подойти, отче? – продолжил неизвестный.

– Только руки держи на виду! – отозвался священник.

На входе в проулок показался ражий детина, одетый добротно, но неброско. Пустые руки новоприбывший держал, как велели: наотлёт от пояса, ладонями к отцу Меркурию. Входить в переулок незнакомец не стал, остался на улице шагах в трёх от отставного хилиарха.

«Да, парень не дурак! Но откуда он взялся, пёс его побери?!»

Некоторое время они молча рассматривали друг друга.

– Здрав будь, отче! – детина слегка поклонился. – А ты, гляжу, хорош! Тёртый!

– И тебе здоровья, – не опуская оружия, отозвался священник. – Ты кто?

– Дык, присматриваю за тобой, отче, хоть, гляжу, ты и сам за собой неплохо приглядеть можешь, – ухмыльнулся незнакомец. – Велено, чтоб у тебя под ногами никто не путался, да и так – мож, надо тебе чего будет.

– Невежлив ты, сын мой, не хочешь имени своего открыть. Грех это, – Меркурий в свою очередь усмехнулся.

«Гамо́ти су! Интересно, сколько он за мной следит? И он ли один? Кстати, а что стало с другим любопытствующим, которого я поджидал? Дождался, гамо́то му! Никого ведь на улице не было! Нет, во всём этом городишке таких ищеек может иметь только один человек – мой брат во Христе и выученик друнгария виглы по совместительству. Уел, собака!»

– Прости, отче, моё имя тебе без надобности, – слегка развёл руками соглядатай. – Я сегодня есть, а завтра меня нет. Да меня как бы и вообще нету.

«А, будь что будет! Попробую! Может, что и пойму».

– Хороших людей на службе Феофан держит, – Меркурий опустил нож. – Передашь ему мою благодарность.

Детина едва заметно моргнул, и, сделав вид, что не заметил приказа Меркурия, произнёс с лёгким поклоном:

– Благодарствую, отче!

– Что с тем бродягой, что за мной следил?

– Тут он, отче, рядышком, – человек Феофана указал рукой за угол.

– Живой? Говорить может?

– Может, отче, – кивнул детина. – Взглянуть любопытствуешь?

– Любопытствую. Показывай.

– Сюда, отче, – детина посторонился, давая дорогу, и сделал рукой приглашающий жест.

Отец Меркурий в ответ указал взглядом в сторону улицы, как бы говоря «иди-ка лучше вперёд, мил человек, а я после пойду». Феофанова ищейка ухмыльнулся, повернулся к отставному хилиарху спиной и сделал шаг. Священник двинулся за ним, взяв, на всякий случай, нож наизготовку.

На улице старому солдату открылось занятное и поучительное зрелище: посреди улицы в пыли на коленях стоял давешний любопытный и стеснительный, а за его спиной возвышался низколобый детина очень внушительных размеров. Однако бугай не просто стоял, любуясь видами – он держал руку неудачливого доглядчика вывернутой за спину, причём так, что нос пленника едва не чертил пыль.

Первый Феофанов соглядатай подошёл к своему товарищу, повернулся и светским жестом указал отцу Меркурию на пленника:

– Вот он, отче, в лучшем виде.

Отставной хилиарх оглядел пленника. По виду – обычная сволочь, что ошивается при торге или в порту. Из тех, кто всегда готов срезать кошель у ближнего своего. Ну или отобрать, если ближний окажется послабее. А ещё такие готовы за скромную плату на всякое грязное дело.

– Подними его! – приказал отец Меркурий. – Хочу на рожу посмотреть.

Низколобый посмотрел на напарника. Тот прикрыл веки, разрешая. Бугай по-иному повернул руку пленника, и тот, зашипев от боли, резко прогнулся в спине и поднял голову.

– Ты кто? – осведомился отец Меркурий.

Пленник молчал.

– Кто послал? Зачем? – в старом солдате явно проснулся суровый и лаконичный спартанец.

Допрашиваемый опять не ответил.

– Не хочет, – отставной хилиарх перевёл взгляд на старшего из Феофановых людей.

– Не хочет, – со вздохом согласился тот и кивнул напарнику.

Бугай слегка повернул руку пленника. Тот сначала взвизгнул, потом застонал, а потом и вовсе тихонько завыл. Подождав немного, отец Меркурий слегка кивнул, показывая, что хватит. Низколобый ослабил хватку.

– Ты кто? – повторил отставной хилиарх.

– Да пошёл ты кобыле в трещину! Отпусти, залупа конская!