Бывших не бывает - Варюшенков Денис Евгеньевич - Страница 71

Чётко печатая шаг, старшина Младшей стражи двинулся к священнику с правого крыла строя.

«Аллагион Дмитрий прирождённый воин! И сам и его люди в примерном порядке! Но как и когда? Откуда? Год назад их сотник был подпаском, Дмитрий – нищим бродячим музыкантом, а эти роарии кто кем! А теперь они исполняют манёвры с блеском эскувиторов! Откуда всё это? Откуда совершенно неведомая система?»

Дмитрий меж тем встал перед священником, со щелчком, как давеча и его отроки, приставил ногу и вскинул руку к шапке:

– Отче, Младшая стража на молитву построена!

Отставной хилиарх едва успел остановить свою правую руку, самостоятельно сжавшуюся в кулак и направившуюся к сердцу, чтобы ответить на приветствие салютом, не изменившимся со времён старого Рима. Укротив непокорную конечность, священник вместо воинского приветствия благословил старшину и отдал вовремя подсказанную памятью команду:

– Вольно!

Дмитрий, не отрывая руки от шапки, шагнул вправо, потом вперёд, повернулся через левое плечо, оказавшись слева от священника лицом к строю и только потом повторил команду:

– Стража, вольно! – и опустил руку по шву.

«Как-то многовато сюрпризов, Макарий! Ты сейчас видел то, над чем нужно думать и думать. Но не сейчас, чуть позже. Они ждут. И Он ждёт!»

– Я видел твоё войско, юный сотник. Уже не в походе, а в лагере. И слышал музыку, – отец Меркурий одобрительно кивнул. – Достойно и похвально! Воину необходимо сродниться с дисциплиной – в этом его жизнь, а строй – зримое воплощение дисциплины. Тот, кто покинул строй без приказа – умрёт. В бою от руки неприятеля, а вне боя от рук палача. И это правильно! Но ещё больше я хвалю тебя за музыку. В империи идут в бой под звуки флейт, фанфар и буксинов. У тебя иные инструменты, иная муыка, но тот же смысл – объединять и вселять мужество. Похвально, юный сотник! Ты сам додумался до этого или воспользовался опытом деда и тех сенаторов, что учат твоих бойцов?

– И то и другое, отче, – Михаил слегка шевельнул искалеченной бровью. – Многое рассказывали воевода и наставники. У нас ведь, отче, и в бой и в поход с песней. Иначе не мыслим. Наставник Филимон говорит, что и в бой и в пляс надо идти, всё лишнее отбросив…

– Верно! У тебя хорошие наставники.

– Благодарствую, отче.

– А понял ли ты, сын мой, что делает музыка? И для чего она нужна стратигу?

– Понял, отче, хоть и не сразу, а после разговоров с отцом Михаилом, царство ему Небесное, – Михаил перекрестился, и отец Меркурий последовал его примеру. – Он рассказывал мне о вождях древности: Александре, Ганнибале, Цезаре, Константине, Сауле, Давиде, Гедеоне, Маккавеях… Читал из списков. Говорил, что мне это надо знать. Говорил, что христианскому воину надлежит уметь смирять в себе зверя.

– И что же он рассказывал?

«Представляю, что ему мог рассказывать мой предшественник! Тот не понимал солдат. Совсем не понимал. Но, сам того не желая, рассказал Михаилу куда больше, чем хотел. Но это ничего не объясняет. Совсем ничего. Откуда такая строевая подготовка? Откуда такое искусство войны? Положим, гастафеты можно перенять от франков, но франки воюют совсем не так!»

– Разное, отче, но везде и всегда была музыка, а в Писании и вовсе сказано, что Господь заповедовал верным идти в бой под звуки труб. От тех звуков и стены могут пасть, как стены Иерихона.

«Интересно излагает! Ты заметил, Макарий, что его слова можно понять, что при правильном использовании от звуков труб падут любые стены? Надо спросить. И заодно поделиться опытом. Глядишь, при этом удастся что-нибудь да выведать».

– Что ж, повторюсь, у тебя хорошие наставники, а ты хороший ученик, юный сотник! Ты же ведь понял, как любые трубы могут стать иерихонскими?

– Понял, отче, – боярич кивнул. – Трубы, точнее, не трубы, а музыка, способны сообщать мужество и объединять, а если войско знает цель, едино и горит сердцем, то против него бессильны любые стены.

– Не могу не согласиться с тобой, – улыбнулся отец Меркурий, – и даже немного завидую. Ты понял это, размышляя над поучениями наставников, а я – натирая подбородок ремнём каски. Что ж, добавлю немного к твоему обучению. Музыка способна не только сообщать мужество и объединять, но и управлять людьми. Танец, кстати, тоже. А ведь воинский строй со всеми его сложнейшими движениями не что иное, как танец, да такой, что плясунам и не снилось. Просто сдвоить ряды. Твоей сотне это уже непросто, пришлось долго учиться. А тысяче? Десяти тысячам? Пятидесяти?

– Привычка, – кивнул Михаил. – Достигается упражнением. В том числе и привычка к повиновению. В Древнем Риме это называли дисциплиной. Как и розгу, которой эти привычки прививали.

«Оп-паньки! И кто кого тут учит? Можно подумать, это я – мальчишка-роарий, а он – сенатор с солдатской мозолью, твёрдой, как панцирь черепахи, и поседевшими в походах яйцами! Но тем интереснее. Похоже, моего поднадзорного слегка понесло. Воспользуемся этим и попытаемся понять, чем он дышит!»

– Ты прав, юный сотник, – отец Меркурий одобрительно улыбнулся, – привычку и правда вгоняют через задние ворота, и куда чаще, чем хотелось бы обучаемым. Но ты уже командовал войском в походе и в бою, и знаешь, что пожалеешь…

– Похоронишь! – подхватил Михаил, непроизвольно дёрнув щекой и бровью.

«Из настоящих! Вождь! Хоть и зелёный пока, как незрелая фига. Готов поклясться, что сейчас он вспомнил каждого, кого потерял. Это хорошо. Но, малака, опять ничего не объясняет! Допустим, «пожалеешь-похоронишь» он впитал с детства, а потом убедился на своей шкуре, но ведь он создал систему подготовки! Совершенно иную, не похожую на имперскую, скифскую, франкскую и магометанскую! Как? Попробуем дальше, Макарий».

– А чтобы поменьше хоронить, не надо жалеть! – подхватил отставной хилиарх. – Вбивать, вбивать, вбивать! Чтобы ночью, не просыпаясь, могли выполнить любую команду, любой манёвр! Чтобы привычка шла не от разума, чтобы ноги при звуке боевой флейты сами шагали не шире и не уже, не быстрее и не медленнее, а так и только так, как надо! Чтобы заслышав буксин, поворачивали, куда он велит, раньше, чем поймут, что в него вообще трубили, и поворачивали не вразнобой, а все сразу, ну и чтобы страх растворялся в музыке – это тоже привычка. Вот такие у нас, юный сотник, песни и танцы, такая музыка!

– Ты ещё не всё сказал, отче…

«Интересно! Давай послушаем, Макарий. Может, он хоть чуть-чуть проговорится? Почему у меня такое чувство, что он со мной играет? Будто он наконец нашёл собеседника своего уровня, но говорить откровенно не может…»

– И что же я, по-твоему, упустил, сын мой?

– Немало, отче. – На лице боярича заиграла какая-то бесшабашная улыбка, мол, будь что будет, но я выскажусь. – Например, то, что не только воинский строй танец, но и литургия. Скажешь, нет?

– Не скажу, – вполне серьёзно согласился отец Меркурий. – Любое осмысленное движение двух и более творений Божьих, именуемых людьми, есть так или иначе танец.

– А ещё сих тварей Божьих часто и заслуженно именуют двуногими существами без перьев, потому что забыли они по чьему образу и подобию созданы…

«Свободно цитирует Платона, да ещё походя толкует, как ему угодно! Да, поднадзорный не устаёт удивлять…»

– А от того нуждаются они в благодетельном принуждении, создающем привычку к повиновению, – продолжал тем временем Михаил. – От зыбки и до могилы человека принуждают. Родители, соплеменники, старейшины, бояре, князья, воеводы, да и сам Господь. Те, кто поумнее, принуждают себя сами. Убери же принуждение, так не все, но многие на ёлки залезут шишки жрать! Стоило Моисею отлучиться, так тут же золотого тельца себе сотворили.

– Продолжай, сын мой, я весь внимание.

«Ничего себе! Не думал, что мой предшественник настолько научил поднадзорного думать, и думать совсем не так, как представлялось почившему отцу Михаилу правильным! Но Илларион всё же недооценил покойного, да! Окормлять корм, ну-ну… Такой мог и доокормляться Бог знает до чего! И тем не менее много поганых дел сотворил мой предшественик, сам того не желая, но вот за Михаила да простится ему всё!